Страница 51 из 67
Когда генералы разошлись, граф Петр Иванович подозвал к себе Петеньку. Он долго и внимательно разглядывал молодого офицера, а потом тихо произнес:
– Братец Александр Иванович дает тебе самые хорошие аттестации, говорит, ты показал себя во многих делах. Но дела Тайной канцелярии меня не касаемы, мое дело артиллерийское, военное. И вот сейчас я хочу поручить тебе дело важности чрезвычайной. От него будет зависеть и твоя личная будущность.
Он еще раз пристально посмотрел в глаза молодому офицеру, помолчал, а потом веско произнес:
– От того, как ты выполнишь поручение, будет зависеть судьба всей войны. Мне ведомо, что во время прошлой баталии ты со своими подручными перехватил прусского шпиона. Теперь тебе предстоит перехватить самого короля Фридриха. Если удастся тебе это, мы вырвем жало у прусской змеи, если же нет – она снова будет жалить. Но! Одно главное условие – только живым! Если, не приведи бог, с королем случится что, лучше тебе самому застрелиться. Ни я, ни брат уже спасти тебя не сумеем. Да и не будем спасать. Станешь вместе с гусарским полком, и когда начнется преследование разбитых пруссаков – вперед! Где ставка королевская – мне неведомо, но, полагаю, в самом центре позиции, где ж ей еще быть? Все ясно?
– Все, – коротко ответил Петенька.
– И помни: никому ни слова. Сделаешь – получишь дворянство. Не сделаешь – отправишься на какой-нибудь Зерентуй… – граф хихикнул. – Не бойся, не в кандалах. За кандальниками надзирать, что не лучше будет.
Командир эскадрона тронул коня и поднялся на холм, чтобы лучше видеть противника. Петенька, сделав знак Северьяну следовать за ним, тоже двинулся вперед, не обращая внимания на кислую физиономию помощника – Северьян так и не приучился к верховой езде и сидел на коне, ровно собака на заборе. Корнеты пока держались вместе с гусарами.
С вершины открывался вид на узкую долинку, за которой высилась новая гряда холмов, и вот на ней уже кипел бой. Во всяком случае, несколько домов хутора были охвачены огнем, в небо поднимались рваные клубы черного дыма. Стоявшая на соседнем холме батарея дала нестройный залп, в расположении пруссаков взвилось несколько дымно-огненных смерчей, однако прусская пехота держалась прочно. Было видно, как мушкатерский полк попытался было подняться на холм, однако шеренга пруссаков полыхнула белым дымком раз, второй – и по строю русских словно граблями прошлись, тут и там в ровных шеренгах появились бреши, фигурки в зеленых мундирах повалились на черную влажную землю. Затем снова мелькнули белые клубочки, и вот уже три зеленые фигурки опрометью побежали вниз, в долину, на ними четвертая, пятая…
– Проклятье! Уже третью атаку отбили, – и полковник от души высказал все, что он думает о пруссаках, погоде, пехоте и артиллерии, завершив выразительную тираду кудрявым пассажем в адрес графа Шувалова. Петенька предпочел сделать вид, что ничего не слышит, хотя кое-какие выражения полковника, безусловно, стоило запомнить для дальнейшего употребления при подходящем случае.
Гусарский корнет, державшийся рядом с полковником, поинтересовался:
– А почему наша артиллерия стреляет так редко? Ведь при Кунерсдорфе она неприятеля просто вбила в землю.
Полковник скривился, будто уксусу хлебнул:
– Артиллерийские парки отстали, у пушкарей только те гранаты остались, что в зарядных ящиках везли. Не видишь, что ли, на каждый наш выстрел пруссаки тремя отвечают. Поспешил граф, куда как поспешил. Да и войск у пруссаков здесь поболе. Слишком поспешил его высокографское сиятельство. Поспешностью и храбростью не всегда баталии выигрываются.
Петенька неодобрительно посмотрел на него, но вмешиваться не стал. Тем более что не совсем удачный ход сражения стал виден и главнокомандующему. Похоже, граф Шувалов решил переломить его, только выбор был не слишком богатым. Три кирасирских полка потихоньку подтянулись к вершине гряды и начали строиться на обратном склоне холма, готовясь к атаке. Петенька даже помотал головой, пытаясь отогнать дурные воспоминания, свежи были в памяти сцены из-под Кунерсдорфа, когда прославленная во всей Европе кавалерия генерала Зейдлица захлебнулась в собственной крови при попытке атаковать русские позиции.
– Вот видите, я же говорил вам! – Фридрих торжествующе потер руки и повернулся к стоящим позади генералам: – Они делают все, как я и предсказывал!
Прусский король вместе со свитой расположился во дворе маленькой фермы, откуда открывался прекрасный вид на долину между двумя грядами холмов. На противоположной стороне долины то и дело возникали белые клубочки дыма – русские пушки стреляли непрерывно, хотя не так часто, как при Кунерсдорфе. Однако прусская пехота не поддавалась. Волна зеленых мундиров хлынула вниз по склону, и теперь уже замелькали белые дымки в ровных шеренгах прусских гренадеров. Вот упала одна зеленая фигурка, за ней другая, третья. Было видно, как русские офицеры размахивают шпагами, приказывая солдатам сомкнуть ряды, шеренга чуть приостанавливается, затем снова шагает вперед. Следующий залп прусских пушек пробивает огромную брешь в казавшейся несокрушимой стене… Она останавливается… А затем начинает сначала потихоньку, а затем все быстрее и быстрее пятиться назад.
– Ганс! – рявкнул король. – Быстро туда, к генералу Канитцу! Передать мой приказ – ни в коем случае не преследовать русских. Ни в коем случае! Мы не должны оставлять выгодные позиции, если только Канитц спустится в долину, он сразу станет легкой добычей русских. Мой приказ – стоять на месте, как скала. Пусть они разобьют себе лоб о наши батареи.
– Слушаюсь, ваше величество, – козырнул адъютант, вскочил на коня и умчался.
– Вот видите, Шенкендорф, – Фридрих торжествующе погрозил ему кулаком. – А вы сомневались, дать бой русским или нет! Еще две такие атаки, и их армия растает, как лед на солнце. Победа с каждой минутой все ближе.
Шенкендорф хотел было сказать, что король то же самое говорил и при Кунерсдорфе, но кончилось там все крайне скверно. Хотел… Но промолчал. Старый Фриц не терпит возражений, так зачем ему противоречить?
Время тянулось, словно липкая патока, Петеньке уже начало казаться, что вечер начнется раньше, чем кирасиры пойдут в атаку. Но вот загнусил сигнальный рожок, и тяжелые шеренги начали медленно подниматься на гребень холмистой гряды. Да, это было зрелище! Огромные тяжелые лошади, огромные тяжелые всадники, рядом с которыми гусары смотрелись чуть ли не как мальчишки верхом на собаках. Тусклые медные кирасы, тяжелые прямые палаши… Петенька невольно передернул плечами. Не хотел бы он сейчас стоять в шеренге, на которую понесутся эти титаны.
Кирасиры начали спускаться с холмов, держа идеальный строй, вымуштрованные лошади шли чуть ли не в ногу. Нет, легкая кавалерия никогда не достигала такой степени исправности. Однако то, что хорошо на Царскосельском смотре, далеко не всегда оказывается хорошо в бою. Сначала грохнули прусские пушки, перед кирасирами встал забор разрывов, однако это был скорее жиденький заборчик, и кавалеристы без труда его проломили, хотя несколько человек остались лежать. Железная лавина катилась дальше, но пруссаки – вояки все-таки отменные! – не дрогнули. Пехота ощетинилась штыками, даже не сворачиваясь в каре, видимо, противник был уверен, что сумеет отбить атаку и без этого.
Русские кавалеристы, поднимаясь по склону, были вынуждены немного сбросить аллюр, однако продолжали нестись вперед. Наступил решающий момент, опасный для обеих сторон, тот, кто проявит хоть малейшую нерешительность, будет обречен. Если дрогнет пехота, побежит – кирасиры тотчас затопчут беглецов, изрубят в капусту, ведь именно во время бегства разбитая армия и несет самые тяжелые потери. А если дрогнет кавалерия, замедлит разбег перед штыками, результат получится такой же скверный – кавалеристов просто расстреляют слаженными залпами, а то и просто возьмут на штыки, стоящий на месте кирасир почти беспомощен.