Страница 49 из 67
– Wer bist du?
Корнет смотрел на него бараньими глазами, не понимая немецкого.
– Dummkopf! – опять ругнулся пруссак. – Кто есть ты?! – уже теряя терпение, повторил он.
– Грузинского гусарского полка корнет Оленев! – отрапортовал мальчишка.
Но теперь уже пруссак уставился на него, ничего не понимая по-русски. Он нервно постучал кулаком по столу, видимо, злясь на самого себя, и наконец нашелся:
– Что ты ехать?
– Виноват, герр капитан, их бин не понимай, – сымпровизировал корнет.
– Warum?! – снова залаял пруссак. – За что?
– Он спрашивает, зачем вы едете, – подсказал один из гусар.
– Фельдъегерь, – автоматически ответил корнет и осекся, потому что этого говорить не следовало. А слово это и по-русски, и по-немецки звучало совершенно одинаково.
– О-о! Kolossal! – неподдельно обрадовался немец. – Ich bin im Glück! Ihre Dokumenten! – потребовал он.
Опять же, звучало совершенно по-русски, но корнет притворился, что не понимает, и уныло повторил:
– Их бин не понимай…
– Scheiße! Dokumenten! – уже откровенно зло повторил пруссак.
Видя, что русский совершенно не собирается выполнять приказ, он схватился было за рукоять пистолета, но тут же передумал и снова вытащил из ножен фиолетовую саблю. Нехорошо усмехнувшись, он поднял ее, и холодное лезвие уперлось в горло корнету. Было видно, что немец совершенно не давил, но лезвие было настолько острым, что при первом же прикосновении разрезало кожу, и по горлу корнета потекла кровь.
– Schnell! – поторопил немец, и было понятно, что, ежели корнет помешкает еще хоть секунду, тогда он нажмет…
Багровый от стыда и страха мальчишка торопливо полез под плащ и отстегнул с перевязи фельдъегерскую сумку с медным орлом на застежке. А ведь клялся хранить ее, не щадя живота своего! Но приходится отдавать запросто, и не в бою, а в грязном кабаке… Немец покачал ее в руке, довольно оскалился и заметил:
– Das ist gut!
Потом посмотрел на русских оценивающе, видимо, прикидывал, собака немецкая, что с ними делать, но решил оставить в покое. Похоже, захваченные документы занимали его гораздо больше, поэтому он круто повернулся на каблуках и приказал своим:
– Кommen!
Уже на пороге он вдруг обернулся, еще раз захохотал обидно, сунул руку в карман и кинул корнету на стол серебряный талер, ровно слуге какому на посылках. Дверь корчмы с треском закрылась, и лишь тогда русские ожили, принявшись, по своему обыкновению, ругаться. Наконец, всласть наматерившись, один из гусар осторожно заметил:
– Неладно как-то, ваш сиясь.
– Чего тебе, скотина? – огрызнулся расстроенный корнет, представлявший в цветах и красках объяснения в штабе армии, куда он приедет без документов. А ведь он должен был отдать пакеты мало того, что Шувалову, так еще и Лаудону, и еще кое-кому, о чем настрого приказывала сама… Нельзя!
– Неладно, говорю. Немцы какие-то ненастоящие. Видели, хари у них ровно рязанские, особливо у солдат. Да и молчат все, как каменные, хоть бы словечко. Водки, что ли, потребовали – молчат, однако.
– Поговори мне! Не до немцев сейчас, придумывать надо, что в штабе сказать, а то все на правеж попадем за таковое.
Когда Петенька велел ординарцу Шувалова доложить генералу о своем прибытии, тот с недовольным видом (его оторвали от завтрака) нырнул в шатер, но тут же вылетел оттуда, как ошпаренный. Почтительно поклонившись, он пригласил майора войти, а сам поставил у входа двоих гренадер со строгим приказом никого не впускать, пока не прикажет сам командующий.
– Докладывай! – нетерпеливо приказал граф, едва Петенька появился.
– Ваше сиятельство, мне стало известно, что прусские патрули действуют на дорогах восточных, поэтому я почел необходимым с надлежащим отрядом проверить сие. Имела место стычка с конным разъездом, в ходе которого были убиты трое прусских драгунов. У одного из них, командира отряда, наверное, была обнаружена фельдъегерская сумка, каковую я представляю на ваше благоусмотрение.
И Петенька подал сумку, которую граф жадно схватил. Торопливо, но внимательно осмотрел и недоуменно поднял брови, когда увидел целую печать на замке.
– Так ты не смотрел, какие там письма?
– Никак нет, ваше сиятельство. Я уже убедился, что знакомиться с такой почтой себе дороже. Не обязательно читать изменные письма, которые до тебя касательства не имеют. – Петенька позволил себе легонько усмехнуться. – Маленьким людям не след входить в рассуждение великих дел.
– Это верно, – усмехнулся Шувалов, раскрывая сумку, из которой выпал целый ворох пакетов.
Граф начал взламывать печати одну за другой, и по мере того, как он читал письма, лицо его становилось все мрачнее и мрачнее, пока не почернело вовсе. Пару писем он в сердцах даже скомкал и бросил на пол, но потом аккуратно поднял и расправил. Угрюмо посмотрел на майора и произнес:
– Ты был совершенно прав. Если бы ты позволил себе влезть в эти письма, пришлось бы тебя попросту повесить. То, что в них написано, и кто писал, тебе знать нельзя. – Он внезапно оживился: – А как ты полагаешь, эти фельдъегеря знают, что они возят?
– Уверен, что нет, – твердо ответил Петенька. – Они считают, что так все и должно быть. Получают письма у графа Бестужева, якобы вице-президента Конференции, и отвозят генералам русским и австрийским. Их даже не удивляют поручения передать письма офицерам голштинским, которые вполне могут находиться у пруссаков.
– Воистину, простота хуже воровства, – кивнул Шувалов. – Но вообще как интересно получается. То тати ночные очень вовремя появятся, то пруссаки вдруг возникают. И все вовремя. Кстати, сыскал ты их? Раз нет, так и не надо, не нужны они нам. Потом разъезд прусский в нужное время в нужное место попадает. Интересные совпадения.
– Никак нет, ваше сиятельство, – честно ответил Петенька. – Бывают вещи гораздо более удивительные.
Шувалов задумался глубоко, а потом вперил в майора тяжелый свинцовый взгляд и произнес:
– Не было никаких пруссаков. И никаких писем не было. Так своим людям и скажи. Если хоть словечко на сторону – повешу немедля, причем тебя первым, а того, кто проболтается, вторым.
– Так точно, ваше сиятельство.
– Ладно, сейчас ступай. Не серчай на суровость мою, страшные времена наступают, жестокие времена. Измена так высоко угнездилась, что и подумать страшно. И помни, что в моих силах наказать прежестоко, но в моих же силах и вознести превысоко. По чести за такие письма тебе бы кавалерию пожаловать, но чином не вышел. Ордена только генералам дают, однако же у тебя все впереди. Кстати, фельдъегерь все равно под суд пойдет, только не попадись ему на глаза, я постараюсь это устроить, но и ты берегись. Отправлю его за караулом обратно в Петербург незамедлительно, пусть разбираются, а ты неделю в лагере не показывайся.
На следующий день Шувалов снова созвал генералов, только теперь он никакой консилии устраивать не собирался. Когда генералы и бригадиры собрались в его шатре, он, не откладывая дела в долгий ящик, объявил:
– Поскольку ордеров от Конференции мы не имеем, фельдъегерь утратил пакеты по небрежению, за что и будет наказан, я, как главноначальствующий над войсками российскими, принимаю решение самолично. Прусская армия ослаблена больше нашей, перед нами сейчас не более корпуса стоит. Если мы будем действовать решительно, мы этот корпус сможем уничтожить, и тогда столица прусская будет перед нами. К этому нас вынуждают и изменные действия австрийцев. Наша армия скоро будет испытывать недостаток провианта и огневого припаса. И то и другое имеется в Берлине, до которого рукой подать.
Глава 11
Король был совершенно доволен. Еще совсем недавно он был близок к отчаянию, но судьба переменчива, и сейчас его положение хоть и не блестящее, но все-таки позволяет с некоторым оптимизмом смотреть в будущее. Все-таки русские варвары совершенно не умеют пользоваться плодами собственных побед. Если бы только после Кунерсдорфа они бросили свою кавалерию в погоню, от прусской армии вообще ничего бы не осталось. Хотя и так половина этой сволочи разбежалась – чего еще ждать от всяких там саксонцев, гессенцев или вестфальцев? Но все-таки спустя пару дней королю удалось собрать кое-какие ошметки армии, тысяч пять или шесть, не три, как он сгоряча решил было… Но главное – промедление противника позволило принцу Генриху форсированным маршем прийти на помощь королю, и теперь в распоряжении Фридриха снова имелась армия, пусть не такая сильная, как месяц назад.