Страница 96 из 223
Иванов сказал, что нужно делать дальше. Раз не удалось дробиться в ревком, нужно пробиваться к силам, поддерживающим ревком. Прежде всего поднять железнодорожные мастерские. Затем любой ценой найти сапожника Сивцова, руководителя всей киевской Красной гвардии. Не будет его — немедленно связаться с штабами Красной гвардии на Демиевке, Подоле и Шулявке. Довнар–Запольский на Шулявке, Ливер на Подоле уже поднимают рабочих и солдат частей, которые расположены в их районах. Когда же наступит ночь, станет возможным тайком пробраться и в «Арсенал». Если нет, — в Третий авиапарк. «Арсенал» или авиапарк должны стать центром, который будет руководить ударом. Не позднее как утром нужно осуществить этот удар: выступить против штаба! Возможно к тому времени подоспеет и Бош с гвардейцами.
Ростиславу Иванов сказал:
— Спасибо вам, товарищ поручик! Василий Назарович позаботится уж обо всем, а вы… примите на себя руководство боевыми операциями. Хотя вы и военный специалист в… воздушных пространствах, — Иванов бледно улыбнулся, но ведь видите, что творится тут, на земле? Спуститесь уж на землю и… того — станьте ее хозяином! Вот вам моя рука…
Он пожал Ростиславу руку, и пожатие его — даром что Иванов перед этим потирал много крови — было крепким, твердым.
Когда же Боженко с Ростиславам метнулись к двери, чтобы выполнять указания не теряя ни минуты, Иванов еще остановил их:
— Товарищ поручик! Да вы же без шинели! Простудитесь! На дворе холодно… Марийка, дай товарищу поручику мою фронтовую шинель, пускай наденет… Нет, нет, не беспокойтесь, у меня есть еще бекеша… К тому же видите, какое дело: суровый доктор, наш чудесный батюшка, запретил мне и нос тыкать за дверь…
6
И вот Ростислав в солдатской фронтовой шинели Иванова и Боженко спешили теперь в железнодорожные мастерские. Уже спускались сумерки — скоро наступит ночь, а до ночи нужно было еще столько успеть сделать!
Однако на Васильковской они вынуждены были остановиться. От Киева–второго, с воинской рампы как раз выходила, только что прибыв эшелонами, какая–то большая воинская часть: голова колонны миновала угол Мариино–Благовещенской, а хвоста ее не видно было и за поворотом на Полицейскую. А шли воины по шестнадцать в ряд.
И что это были за воины
Шли они стройными рядами, под линейку словно направлялись на парад, давали ногу, держали равнение на правофланговых — и оружие у них было полным боевым комплектом: карабины с привинченными широкими австрийскими тесаками на ремне за плечом, на груди по четыре подсумка с патронами, на поясах по четыре гранаты. Это была, хорошо вымуштрованная воинская часть, готовая хотя бы и с ходу ринуться в бой.
Но более всего поражала одежда воинов. Солдаты были в железных касках русского образца, но шинели на них были английские, из–под них выглядывали серые австрийские шаровары, и на ногах бутсы под обмотки, а не сапоги, как обычно в пехоте русской армии.
И была это вовсе не русская армия. Это маршировала, вступая в Киев, бригада чехословацкой пехоты, сформированная в лагерях для военнопленных из солдат австрийской армии, чехов и словаков, которые сдались и плен славянскому брату. Лишь несколько дней назад эта бригада прибыла на Юго–Западный фронт, чтобы укрепить разложившуюся русскую армию и идти в наступление против австро–немцев. Чехи и словаки поклялись не складывать оружия, пока не придут на свои родные земли под Прагой и Братиславой. Теперь ставка фронта бросила чехословаков на укрепление сил штаба Киевского прифронтового округа, против большевистского восстания.
— Мама родная! — всплеснул руками Василий Назарович Боженко. — Да теперь же, с такой силой… Со святыми упокой!
— Н–да, — процедил сквозь зубы и Ростислав, и скулы на его осунувшемся лице заострились. — Дело серьезное…
Дело, и в самом деле, предстояло серьезное. Две с половиною тысячи — Боженко считал ряд за рядом, лава за лавой — хорошо вымуштрованных, в полной боевой форме чехословацких воинов продефилировали по Большой Васильковской, вступая в столицу Украины, и за стройной колонной пехоты прогромыхали по мостовой восемь полевых орудий и шестнадцать тачанок с пулеметами.
Но еще не замер грохот чугунных лафетов и тяжелых зарядных ящиков за Полицейской улицей, как с Бульонной грянула вдруг залихватская солдатская песня.
Пели русскую:
Все тучки, тучки понависли,
А в поле, поле пал туман.
Скажи о чем задумался,
Скажи, наш атаман…
В Киев и его окрестности вступала еще одна, только что отозванная с фронта, дивизия казаков: четыре тысячи сабель…
Боженко схватил Драгомирецкого за рукав и потащил назад.
— Куда? — удивился Ростислав, — Ведь нам на железную дорогу…
Но Боженко тащил его, они уже бежали, и Боженко на бегу говорил:
— На Прозоровскую свернем… Восьмой номер… Там мой завод… Второй механический. Я там столяром и председателем завкома… Пятьдесят хлопцев у меня: орлы! Пятьдесят винтовок!.. Сила! Отсюда и начнем… Как так у вас, авиаторов, в воздухе, не знаю, а тут, на земле — можешь мне поверить — военную науку превзошел, до фельдфебеля, твое благородие, дослужился! Раз уж исправная боевая часть занимает плацдарм, то первым делом прибирает она к рукам узлы коммуникаций — к вокзалу и территории железной дороги нам теперь уж дудки! Должны на какой–то позиции укрепиться, а затем уж будем искать связи с Главными железнодорожными мастерскими…
Еще квартал — и они добежали до Прозоровской, 8. Но на Втором механическом заводе их постигла уже полнейшая неудача. Помещение завкома завода, где базировался заводской красногвардейский отряд, зияло выбитыми окнами и распахнутыми дверями, и ветер жалобно завывал между разбитых шкафов, перевернутых столов и поломанных стульев. Сквозняк шелестел бумагами, разбросанными на полу…
Заводской сторож, калека с двумя Георгиями на старом солдатском ватнике, встретил их у ворот и поведал горькую новость. Еще утром на завод налетели юнкера, часовых красногвардейцев избили и увели с собой, а помещение разгромили. Рабочие, которые были в цехах, разбежались
7
Моросил надоедливый дождик, Боженко с Ростиславом стояли среди пустынного заводского двора, калека–сторож топтался около них и клял судьбу; под пожарным навесом, возле двух бочек, тоскливо покачивали головами пара лошадей. Две клячи заводской пожарной команды — это было, кажется, все, что осталось живого на заводе…
— Тек–с… — сказал Боженко, — такие, выходит, веселые дела! — Он сердито плюнул себе под ноги. — Решили, значит, дать нам духу! Первыми, значит, начали… — Он почесал затылок и надвинул картуз на лоб. — Генерал Радко–Дмитриев перед боем всегда напутствовал нас: кто первым начинает, тот и побеждает… А генерал Рузский как раз наоборот — говорил: кто первый меч подымет, тот от меча и погибнет. Эх, туды его мать с теми генералами да с их стратегией! Пошли, господин поручик! Здесь нам и верно нечего делать! А время нe терпит! Пошли!.. Стой!.. — вдруг остановился Боженко и остановил Ростислава. — Раз времени нет, значит, не пошли, а поехали!
И Боженко побежал под навес. Ухватив коней за недоуздки, он повел обеих кляч из–под навеса во двор.
— Верхом, твое благородие, сумеешь?
— Не приходилось… А куда?
— И мне не приходилось, — вздохнул Боженко, — но, видать, теперь придется. Вот только седел у нас нет, придется скакать так, как хлопцы в ночное, — без седел…
Он ткнул один недоуздок Ростиславу в руку, положил другому коню руки на шею и круп и заплясал, вокруг, примеряясь, как бы взобраться ему на спину.
— Василий Назарович! — взмолился калека–сторож. — Куда ж ты? Мущество ж, сказать бы, казенное, заводское… Ну, пускай уж юнкера, а теперь и ты грабить будешь…
— Отойди! — сердито отмахнулся Боженко, он едва не упал, взбираясь на лошадь: кляча, отвыкшая от верховых, десять лет назад выбракованная, вдруг крутнулась и даже попробовала ударить задом. — Отойди, говорю! Видишь. какая норовистая! Огонь! Рысак Дубровского завода! Арабский скакун! На приз принца Ольденбургского замахивается!.. И не грабим, а для нужд пролетарской революции… реквизицию делаем. Ежели побьют нас, скажешь — господа юнкера забрали. А ежели мы побьем…