Страница 76 из 223
2
Тем временем на эстраде большого зала «Аполло» хор братьев Зайцевых на модный мотив «Под знойным небом Аргентины» исполнял:
Под южным небом Украины,
Где женщины как на картине,
Где небо чистое так сине,
Танцуют все… гопак.
И сразу же переходил на сенсационные куплеты из репертуара Ваньки Руденко–Руденкова:
А сам Керенский посылает телеграммы,
Что город Киев, переполненный ворами…
При этом дискант выводил октавой выше — «большевиками» (вместо ворами), а бас гудел октавой ниже — «хохлами».
После каждого куплета исполнители пускались в танец попарно: дама плыла в томном аргентинском танго, а кавалер откалывал вокруг нее вприсядку гопака. Хормейстер был загримирован под Винниченко. Этот номер считался острой политической сатирой на нынешнюю ситуацию в Киеве: «yкраинизация–европеизация–большевизация», и зал содрогался от хохота. Проблема национального самоопределения и социальной ориентации в этих кругах была решена раз и навсегда.
В залах за столиками преобладали офицеры штаба, золотая молодежь купеческих фамилий Сухаренко, Бродского или Дувана и представительницы очаровательного пола в бальных туалетах. Бальные туалеты были только яркого оранжевого тона: самый модный в этом сезоне цвет — «танго».
Особенно неистовствовал поручик Александр Драгомирецкий. Располагая элементарными сведениями в области украинского языка — мать ведь пела над его колыбелью украинские песни, сестра заводила в семье «украинство», — он изощрялся в глумлении над языком своих отцов.
— Браво! — визжал Алексаша, разбивая ладони в кровь и выкрикивая все, какие успела создать улица, издевательские пародии на украинский язык. — Железяку на пузяку — геп! Самопер попер до мордописни!..
Поручик Петров пытался его урезонить:
— Брось, Александр! Ну как тебе не стыдно? Это же свинство!
Они вдвоем сидели за столиком — как всегда, неразлучные напарники: рабочий день в штабе закончился, и Алексаша затащил Петрова развлечься с «девочками».
Петров сидел угрюмый и мрачный. Возможно, он и вообще был по характеру меланхоликом, но сегодня на него нагоняли грусть и тоску сами события. В Петрограде начались беспорядки — и это уж очень походило на события в феврале, после которых самодержавие пало, империя рассыпалась, и в стране воцарился бедлам. А фронт разваливался и, по–видимому, уже недолго осталось ждать и поражения. Погибла, погибла Россия…
— Ну чего ты раскис! — хлопнул его по плечу Драгомирецкий. — Смотри как весело! Говорю тебе серьезно, а не по–украински: регочи, бамбула, над разбитой любовью! Давай еще трахнем по рюмочке!
Он наполнил рюмки шустовским, и они выпили.
А зал яростно аплодировал хору и в одну душу ревел:
— «Бис!»
Впрочем, единодушным зал бывал только в минуты реакции на исполнение номеров на эстраде. В перерывах же столики — а их было в большом зале «Аполло» самое малое полсотни — жили каждый своей жизнью.
Рядом с Петровым и Драгомирецким два стола были сдвинуты, и там расположилась большая компания золотой молодежи — допризывного возраста, однако во фраках и белых жилетах. В центре внимания были здесь молодой Терещенко, сын министра, и «рыжая Зизи», модная шансонетка из «Шато: сегодня в «Шато» выступали «сорок девственниц», и она была свободна. На вопросы старых знакомых, изумленных появлением ее здесь, она отвечала томно:
— Теперь у нас выступают только девственницы. Ужас: я могу лишиться ангажемента — со своей невинностью и распрощалась еще двенадцатилетней девчонкой…
Говорила она шикарно: грассируя и немного гундося.
Рыжая Зизи явно претендовала на завоевание объявленного на сегодня приза — ее декольте не могло иметь себе равного: на спине вообще ничего не было, а спереди край брюссельского кружева держался только на розовых, ничем не прикрытых грудях.
Зизи уверяла, что свой поэзоритм «Зизи» Игорь Северянин написал именно о ней. И поэтому при первом же знакомстве непременно декламировала:
Зизи, Зизи! Тебе себя не жаль?
Не жаль себя, бутончатой и кроткой?
Иль, может быть, цела души скрижаль
И лилия не может быть кокоткой?..
А впрочем, своей популярностью Зизи была обязана не только своей банальной пикантности: Зизи считалась также непревзойденной во всем Киеве исполнительницей модных декадентских стихов. А молодой Терещенко совсем недавно организовал общество поклонников декаданса — «Пуп земли». И молодые повесы за сдвинутыми столиками, как только затихли в зале аплодисменты после номера «Сибирские бродяги» и снова зазвенели бокалы, заорали в один голос:
— Зизи! Зизи! Апостола! Пророка! Бога! Северянина!
— Берсёз! — приказал Терещенко.
Зизи беспрекословно подчинялась приказам пятнадцатилетнего ловеласа — это гарантировал счет Терещенко в киевских банках. Встряхнув рыжей шевелюрой и поиграв розовой спинкой — спиной Зизи всегда завоевывала новых поклонников ее таланта, — она сразу начала, грассируя, гнусавя и подвывая на рифмах:
Кто мне сказал, что у меня есть муж
И трижды овесененный ребенок?..
Ведь это вздор! Ведь это просто чушь!
Ложусь в траву, теряя пять гребенок…
Поет душа под осени берсёз,
Надежно ждет и сладко–больно верит,
Что он придет, галантный мой Эксцесс,
Меня возьмет и девственно озверит…
Золотая молодежь завопила в экстазе: бог Северянин и богиня Зизи! Министерский сынок, последний отпрыск всемогущего рода Терещенок — за глаза его так и прозывали: тере–щенок, — положил руку Зизи на колено.
— Можно выше, — разрешила Зизи.
— Слушай! — почти прохрипел Драгомирецкий Петрову. — Только начнется музыка, я ее приглашу… — Ноздри его трепетали.
— Брось, Александр! — увещевал Петров. — Это же сам Терещенко! Это же его дама…
— Щенок! Тере–щенок! Я ему сейчас морду набью!
С другой стороны от Петрова и Драгомирецкого вокруг столика тесным кругом сбились картежники: прапорщики, поручики, земгусары. Все были серьезны и сосредоточенны. Слышалось только:
— Стучу!.. Марка!.. Мажу!.. Лампопо!.. Ва–банк!.. Игра сделана, ставок больше нет…
Немного поодаль, почти у самой эстрады, чтобы удобнее было разглядывать танцовщиц на эстраде, за столиком в одиночестве сидел сотник Нольде. Барон наслаждался. Только что он принял горячую ванну, перед ним стояла бутылка шампанского, в кармане шелестела тысяча — месячное жалованье начальника контрразведки при генеральном секретариате по военным делам, а вокруг — голые плечи, стройные ножки, томные взгляды женщин. Что еще нужно человеку? На стол с картежниками барон Нольде старался не глядеть: еще потянет, просадишь свою тысячу — отправляйся тогда в свой паршивый номер в «Континентале» один–оди–нешенек, ложись в оскорбительно холодную постель. Барон сидел, потягивал шампанское через соломинку и присматривался: которую же наиболее пикантную пригласить? Черт побери, все были обольстительны! Вон та, например, с маленькой девичьей грудью под тонкой шелковой туникой — боже мой, как она стреляет черными глазками!.. Или, скажем, официантка, которая подавала ему шампанское, — во фраке и коротких панталончиках с прошивками. Черт побери, видели бы вы, как она раскачивает бедрами, когда отходит… бррр! Даже мороз проходит по коже!.. А эта Терещенкова рыжая лярва? Миф, блеф, фантасмагория! Любопытно, сколько же она берет за ночь?.. Везет же, черт возьми, таким сосункам! Ух, недорезанные буржуи–капиталисты! Подождите, подождите, вон в Петрограде уже началась заваруха! Дадут вам перцу, национализируют ваши капиталы: не останется ни на хлеб, ни на б… Барон Нольде волком поглядывал на веселую компанию молодых декадентов. Он чувствовал, что в груди у него уже шевелится… классовая ненависть. Нет, серьезно! Может, подождать, когда этот маравихер–миллионер пойдет домой, подстеречь на углу Терещенковской улицы в темном углу, поднести пистолет к самой харе и — «кошелек или жизнь!» Нольде даже пощупал свой браунинг в заднем кармане. А? Вот когда всего было бы вдоволь — и пети–мети, и ва–банк, и рыжая лярва… Фантасмагория!..