Страница 72 из 223
— Нет для человечества ничего более возвышенного, чем освобождение обездоленных и осуществление идей интернационализма! Но ведь беднота украинского народа тоже жаждет социальной свободы и так же претендует на место в братстве равноправных народов!
— Но ведь, дорогой отец… — снова начала Бош.
— Помолчите и вы! — Старик грозно смотрел на своих оппонентов и говорил дальше, похлопывая рукой по столу. — Из всех партий я уважаю лишь одну партию — партию моего сына, и пускай осмелится он сказать, что это не я положил перед ним, когда он был еще в четвертом классе, «Коммунистический манифест»…
— Это правда! — сказал Коля, глядя на отца влюбленными глазами.
— И на выборах в Думу я голосовал за большевиков. Но почему же вы не поднимаете на Украине украинскую бедноту на борьбу за социальное освобождение?
— Ну что вы, тато! Именно — бедноту!
Старик Тарногродский повернулся к молодому Тарногродскому:
— Чтобы знать народ, нужно говорить с ним на его языке! Ты говоришь, я знаю. Слышу еще от одного, другого, третьего. Но разве дело только в том, чтобы вы разговаривали по–украински? Дело в том, чтобы за нами пошел тот, кто говорит на украинском языке, украинец! — Старик махнул рукой и повернулся теперь к Бош. — Украинцы в своих национальных чувствах угнетаемы веками, и эта историческая несправедливость останется бельмом на глазу у многих в народных низах; она застит свет, и из–за этого бельма они подчас не способны увидеть и великую идею социального освобождения, к которому вы хотите их повести. Чтобы повести за собой трудовой украинский народ, нужно чтобы было больше большевиков–украинцев. А вы не думаете об этом…
Коля Тарногродский молчал, уставившись в стол и рисуя что–то пальцем на скатерти. Бош тоже молчала. Она была взволнована. Усталость и сладкая истома уже оставили ее: страстная речь старика задела за живое. Он был как будто бы прав: украинцу лучше вести за собой украинцев, а среди руководителей, большевистских организаторов украинцев было… действительно маловато… Но что–то было и не так. По крайней мере, она привыкла мыслить по–другому. При любых условиях силами бедноты нужно завоевать социальную свободу, и эта победа, победа социалистической революции, откроет путь для разрешения и всех прочих тугих узлов, затянутых и запутанных господствующими классами в эпоху империализма. Узел национальных противоречий — тоже. Старик не понимал этого…
Старик еще говорил, но за своими мыслями Бош уже плохо слушала его.
И вдруг старик умолк: в окно с улицы кто–то постучал. Сначала негромко, спустя минуту — громче, тревожно.
— Кто там? — вскочил Коля.
Старик тоже приподнялся, оттеснив Колю, и подошел к окну.
— Кто такой? — сурово спросил он.
С улицы, сквозь окно и прикрытые ставни, глухо прозвучал мужской голос:
— Откройте!
Старик поднял брови — голос был для него незнакомый. Открывать или нет? Дни стояли тревожные. Да к тому же еще и ночь… Старик обеспокоенно посмотрел на сына: его сын был главным большевиком в городе, где, однако, большевистской власти не было, а, наоборот, на большевиков смотрели искоса. А тут еще юнкера — «ударники» со своими комиссарами фронта.
Коля подошел к окну и прижался ухом к стеклу.
— А ну еще раз переспросите, тато, — прошептал он, — Зубрилин! — воскликнул Коля, когда с улицы снова послышался голос.
5
Через минуту в комнату вошел Зубрилин. Он был в офицерской шинели без погон, под офицерский кокардой на фуражке — красная лента.
Коля и Бош бросились к нему:
— Что случилось, товарищ Зубрилин?
— Здравствуйте! — не забыл поздороваться с хозяином офицер. Но он был встревожен, тяжело дышал от быстрой ходьбы и заговорил сразу: — Товарищ Тарногродский, товарищ Бош! — Потом он спохватился, кивнул на старика — Я могу говорить?..
Старик сразу же сделал движение к двери, но Бош задержала его:
— Вы можете говорить, товарищ Зубрилин! Какая–нибудь беда? Костицын?
— Беда! Костицын сидит в своем вагоне, выставив охрану с пулеметами… Но по его вызову на Винницу двинулись войска из ставки… — Зубрилин взглянул на часы: был четвертый час. — Полчаса назад из Жмеринки прибыл Тридцать пятый бронеавтомобильный дивизион! Из Бердичева подходит эшелон с Тридцать вторым бронеавтомобильным дивизионом…
— Артиллерия! А у нас ведь совсем нет артиллерии!
— Да. Они, очевидно, хотят поставить город и казармы полка под угрозу пушек… Но это еще не всё. Из Проскурова двинулась артиллерийская часть Пятой казачьей дивизии. А также в полном составе Двадцать девятый и Сороковой казачьи полки генерала Каледина…
Зубрилин, молодой, только что назначенный ревкомом командир 15–го полка, кончил докладывать председателю только что созданного ревкома и по привычке приложил руку к козырьку — отдал чести. Потом вынул пачку папирос из кармана и начал закуривать.
— Считал своим долгом доложить немедленно и лично. Мои связные ждут на улице. Какой будет приказ ревкома? — Он зажег спичку, выпустил клуб дыма и спросил еще: — Что будем делать, товарищи? А, Коля?
Старик Тарногродский переплел пальцы и хрустнул суставами.
— Неужели они решатся… дать в городе бой?.. А впрочем, — он покачал головой, — теперь всего можно ожидать: такие события в Петрограде.
Бош сказала:
— Осмелятся или не осмелятся дать бой, но у них… превосходящие силы…
— Я думаю, — сказал Зубрилин, глубоко затянувшись, — что пока не может быть и речи о том, чтобы… двигаться на Киев!
Бош молчала. Молчал и Коля. Он сосредоточенно думал и грыз ноготь.
Тикали ходики, тяжело дышал Зубрилин. Старик Тарнопольский поглядывал то на одного, то на другого грустным, встревоженным взглядом.
— Не грызи ногти, — прикрикнул он на сына, — сколько раз я тебе говорил!
Коля промолвил:
— Силы нужно… по крайней мере уравновесить. Мы имеем, кроме Пятнадцатого, эскадру самокатчиков, пулеметчиков, Красную гвардию…
— Но ведь артиллерия, артиллерия! — откликнулась Бош.
— Да, артиллерия. Артиллерии мы не имеем… — Коля посмотрел на всех. — Но ведь в артиллерии тоже… люди, солдаты? Мы пойдем в части, которые прибудут…
— Нужна артиллерия! — решительно сказал Зубрилин. — Люди людьми, кое–кого мы, конечно, перетянем на свою сторону, однако же… за всех поручиться нельзя. Тем более — казаки и юнкера. Они подтягивают отборные части, верные Временному правительству.
— Артиллерия есть! — вдруг сказал Коля. — Только ее нужно привезти. И она близко, — уже загорелся он. — По селам между Винницей и Жмеринкой!
— Второй гвардейский корпус? — в один голос переспросили Бош и Зубрилин.
— Второй гвардейский. Шестьдесят тысяч штыков. И артиллерия. Тяжелая артиллерия: корпусная! И легкая, и тяжелая.
Бош схватила свою кепку, лежавшую на стуле:
— Коля! Я еду во Второй гвардейский!
— И я, — сказал Коля, — мы поедем вместе. Но нужно сначала в Жмеринку — там солдатский комитет корпуса.
— Может, по телеграфу? — подал мысль Зубрилин. Но сразу же сам и отбросил ее. — Нет, тут требуется живое слово. И говорить нужно не в корпусном комитете, а с солдатскими комитетами в частях.
— Поезд? — спросила Бош. — Когда поезд на Жмеринку?
— Ну, поезда здесь через каждые пятнадцать минут: эшелоны, товарные…
— Поездом опасно, — сразу возразил Зубрилин. — Но можно взять нашу автомашину…
— Чудесно! — Коля обрадовался. — Поехали!
Старик Тарногродский снова стиснул руки, и смотрел на сына не мигая; во взгляде была печаль, но и покорность.
Бош положила руку Коле на рукав.
— Нет, Коля, ты не поедешь! — сказала она решительно. — Ты — председатель ревкома. Ты должен быть здесь. Ты должен всем руководить.
— Верно! — подхватил Зубрилин. — Коле выезжать нельзя.
— Я поеду одна, — сказала Евгения Богдановна. — Зубрилин, ты дашь мне одного или двух товарищей, которые своим солдатским словом могут взять за живое… солдатские души гвардейцев?
Коля все еще грыз ногти, раздумывая, потом глубоко вздохнул: