Страница 162 из 223
— Да не тяните же за душу, Александр Яковлевич! — взмолился Грушевский.
Шульгин помялся еще немного, потер руки и вымолвил:
— Руководитель австро–венгерской делегации в Бресте, его светлость граф Чернин высказал такое пожелание, чтобы делегация от УНР прибыла…
Грушевский, Винниченко и Петлюра смотрели на него, огорошенные.
— Присутствие нашей делегации на мирных переговорах содействовало бы, по мнению графа, подрыву авторитета делегации Совнаркома, и австро–германцы получили бы возможность действовать более решительно в своих домоганиях… — Шульгин поторопился разъяснить: — Ведь, понятное дело, Совнарком объявит, что он полномочен говорить от имени всей России, и вот вдруг являемся мы, представители чуть не четверти населения бвшей Российской империи, и заявляем свое… особое мнение… — Шульгин опять потер руки. — Граф Чернин гарантирует делегации УНР признание ее полномочий в переговорах и… естественно — соответствующее признание УНР правительствами стран австро–германского блока.
— Откуда это вам известно? — воскликнули все трое разом, в один голос, теперь уже без интонационных различий.
— Из Брести прибыли наши корреспонденты, господа Левицкий и Гасенко. Граф Чернин нашел способ передать это через них… конфиденциально…
Все переглянулись, ничего не понимая.
И больше всех удивлен был, конечно, Винниченко. Ведь твердость в отстаивании своей концепции — о необходимости посылки делегации в Брест — почерпнул он… у мистера Дженкинса, но время конфиденциальной беседы в загородном ресторанчике «Кинь грусть». Дипломатический представитель Соединенных Штатов Америки, настаивал на этом, аргументировал свою точку зрения точно так же, как — по словам Шульгина — аргументировал и… немецкий дипломат: участие делегации УНР ослабит позиции Совета Народных Комиссаров. Только немец видел в этом выгоду для себя, а американец доказывал, что это дает преимущества Антанте…
Винниченко, хотя и не отличался быстротой ума — в его жизни чаще получалось так, что он сперва делал, а потом уже обдумывал и приходил к выводу, что сделать надо было как раз наоборот: порок допустимый у писателя, ибо он еще будет править корректуру своего произведения, но губительный для политика, — сейчас все ж таки сообразил, в чем тайная причина домоганий консула Дженкинса. Совершенно очевидно: деятель американской дипломатии желал поражения… всех сторон — и большевиков, и военного противника — австро–германцев, но, одновременно, и союзников и войне, Франции и Англии — тоже. Он жаждал поражении для всех, чтобы самому… выйти над всеми победителем. Что ж, Владимир Кириллович не мог не признать остроумия и ловкости американской политики — в борьбе за мировое господство. «Ах, чертовы акулы империализма!» — не мог не воскликнут про себя еще раз Владимир Кириллович.
Шульгин потирал руки, мялся и наконец добавил:
— И граф Чернин рекомендует нам…. воспользоваться ультиматумом Совнаркома, объявить Украинское государство независимым…
И все опять уставились на него. И опять больше всех ошеломлен был Винниченко. Ведь мистер Дженкинс тоже рекомендовал провозгласить… независимость Украины. И обещал в этом случае признание от правительства США. Своих аргументов мистер Дженкинс и не скрывал: Соединенные Штаты Америки заинтересованы в раздроблении великой Российской державы, какая бы она ни была — революционная или контрреволюционная.
Словом, решение принято: делегацию посылать! Но оповестить на всякий случай, что направлена она только для… наблюдения и информации…
Для того же, чтоб при этом демарше не проиграть ни в глазах австро–германского блока, ни в глазах Антанты, решено немедленно выпустить воззвание.
И воззвание должно была быть не какое–нибудь там. Оно обращалась сразу в три адреса: ко всему миру; к правительствам, созданным на территории бывшей Российской империи; и к собственному народу.
Всему миру, государствам обеих воюющих сторон, адресовался призыв: прекратить войну и немедленно заключить мир — как будто именно генеральному секретариату Центральной рады это и пришло на ум, а вовсе не большевистскому Совету Народных Комиссаров, в первый же день его существования.
К правительствам национальных окраин, созданным на территории бывшей Российской империи, адресован был призыв: всем, всем, всем направить свои делегации на мирную конференцию в Брест. А ежели у кого такой возможности не будет, перепоручить свои полномочия… делегации УНР.
К собственному народу обращалась длиннейшая декларация с изложением всех претензий, предъявляемых к Совету Народных Комиссаров, со взваливанием всех грехов на его плечи, с обвинением его в попытке навязать украинскому народу гражданскую войну..
Заканчивалась эта декларация такими словами:
«Чего мы хотим? Мы хотим создать всероссийскую федеративную единую социалистическую власть — от большевиков до народных социалистов включительно. Мы требуем немедленного всеобщего демократического мира — чтоб ни одна рука крестьянина, рабочего или солдата не…»
4
«…Мы требуем немедленного всеобщего демократического мира — чтоб ни одна рука крестьянина, рабочего или солдата не поднялась на брата своего. Чтоб ни одна капля крови не пролилась в братоубийственной войне. Довольно крови!..»
Это воз знание читал весь Киев — оно было расклеено в виде листовок на всех афишных тумбах, фонарных столбах и сборах. Его читали в Одессе, Екатеринославе, Харькове и по другим городам Украины, потому что оно появилось на столбцах всех газет. Его читали свежеиспеченные правительства на Кавказе, Урале, в Сибири и на Дону: телеграф передавал его всем–всем–всем. Возможно, читали его и в воюющих странах по ту и другую сторону фронта — ведь разведки действовали быстро и безотказно.
Читали его сейчас также гимназист Флегонт Босняцкий и студентка–фармацевт Лия Штерн.
Флегонт и Лия читали текст воззвания, стоя у витрины с правительственными сообщениями на углу Крещатика к Прорезной. Встретились они случайно: Флегонт направлялся на Прорезную, где помещалась центральная «Просвита», Лия спешила из дому на Печерск, в клуб большевиков. И это было действительно случайная встреча — не так, как раньше, когда Флегонт подкарауливал где–нибудь за углом, а потом появлялся перед Лией и, краснея, восклицал: «А, это вы! А я и не ожидал вас встретить…»
Они поздоровались: Лия сдержанно — после разговора с Мариной она твердо решила избегать Флегонта; Флегонт — отводя глаза, он тоже твердо решил: или Лия, или Марина. Но вот увидел Лию — и стало ему как–то не по себе. Словно бы он… изменил. Нет, какая же тут измена? Может быть, просто стыдно? Стыдно оттого, что он теперь ведь уже не такой, каким был раньше, а какой–то иной, Ведь с Мариной он познал любовь а на Лию смотрит теперь… как–то не так… И странно: чего–то и прошлом было как будто… жаль.
И Флегонт поспешил поделиться чувствами, взволновавшими его при чтении воззвания:
— Товарищ Лия! Вы видите? Долой братоубийственную войну! Мир между народами! Вот чего жаждет Центральная рада! А вы говорили…
— Милый Босняцкий, — ответила Лин, тоже стараясь не смотреть на Флегонта. — Но ведь именно этого требовал Совет Народных Комиссаров с первого же дня. На этом, собственно, и стоит советская власть: это ее первый декрет.
— Ну так что? — Флегонт вспыхнул. — Вот и хорошо! Значит, Совет Народных Комиссаров и Центральная рада — заодно! А вы говорили…
Лия положила, руку на рукав его гимназической шинели. С серого хмурого неба порошило, и снежинки пушистыми искристыми мушками садились одна за другой на серое ворсистое сукно. Они цеплялись за ворсинки и словно трепетали крылышками. Из щеке у Флегонта снежинки сразу таяли и стекали мелкими быстрыми сверкающими капельками.
— Босняцкий, — примирительно заговорила Лия, — милый Босняцкий, согласитесь — вы не можете не согласиться, — что все это страшно, все это отвратительно: Центральная рада день за днем все больше и больше скатывается на позиции антинародные, контрреволюционные… — Она повернулась к Флегонту, и речь ее снова зазвенела страстью. — Это наглое игнорирование власти, установленной самим народом в восстании! И вообще — непризнание Советов на местах отказ переизбираться по требованию Советов, наших же украинских Советов! А это преступное разоружение и высылка большевизированных частей! Да где там — большевизированных, просто всех солдат–русских! Подумайте, какой это ужас! Это не просто экономический или политический сепаратизм, это какой–то зоологический национализм, это… И вас это не возмущает? Вы прощаете это? Вы с этим согласны?