Страница 161 из 223
— То–то и есть, то–то и есть! — сладенько журчал господин Добрый. — Это уже в прошлом. Раз государство, так государство! Каждое государство, раз оно государство, должно вести самостоятельную политику…
— Ничего не понимаю! — откровенно признался совсем сбитый с толку Винниченко.
— А и понимать тут нечего, дражайший Владимир Кириллович. Темпора мутантур эт нос мутамус… Или как там, хе–хе? Давненько, знаете, кончал гимназию и уже позабыл латынь. Времена меняются и мы меняемся тоже… Обстоятельства ведь сейчас складываются совсем иначе. Поскольку предъявлен ультиматум, следует ожидать военных действий между Украиной и Россией. А если война, то и взаимоотношении с всероссийской банковской системой нам только свяжут руки, дорогуша! Вот если бы Украинское государство было самостоятельным, то ваше правительство по случаю войны могло бы объявить мораторий — и наши банки заморозили бы выплаты российским контрагентам…
— Мораторий! — всплеснул Винниченко одной рукой, потому что в другой у него были телефонная трубка. В финансовых дедах он разбирался плохо, но это было доступно его пониманию. — Да ведь советское правительство еще когда национализировало все банки!
— Но у нас здесь, на Украине, правительство не советское?
— Гм… Разумеется…
В эту минуту — на минуту, конечно, — Винниченко даже пожалел, что на Украине не советская власть. Добрый тем временем продолжал лепетать:
— А мы, использовав задержанную в наших сейфах валюту, могли бы, хе–хе, открыть свой — независимый — эмиссионный банк…
— Эмиссионный?..
Что бы оно значило — «эмиссионный банк»? Так далеко познания Винниченко в области финансов не простирались.
— Эмиссионный же, эмиссионный, дорогуша! То есть печатать свои собственные украинские деньги…
— Деньги?.. А… а как же… а кто же их нам напечатает?
— О! Господин Кульженко справится с этим!
Кульженко… Кульженко принадлежало урочище «Кинь грусть» за Куреневкой — это Владимир Кириллович знал: там был уютный загородный ресторанчик с отдельными кабинетами… Ах, да, и типография на Владимирской! Там даже печаталась какая–то из книжек Владимира Кирилловича…
— Словом, многоуважаемый, мы считаем, что вам следовало бы провозгласить вполне, хе–хе, самостоятельной государство! Чтоб если уж война, то — не гражданская внутри одной федерации, а как полагается — между совершенно отдельными суверенными государствами. Тогда наша ипотека и наша эмиссия будут иметь возможность непосредственно получать обеспечение и займы в иностранных банках… Например — американских. Я уже, знаете, перекинулся тут словцом с одним американцем, вполне полномочным, уверяю вас…
Плавая то в холодном, то в горячем поту, Винниченко пообещал сегодня же поставить этот вопрос на заседании Малой рады. Телефонную трубку он уже и ни клал — лишнее занятие: все равно сейчас кто–нибудь позвонит. Он просто прижал рычаг пальцем. И не ошибся — аппарат уже тарахтел.
— Кто там? — совершенно обессиленный, спросил Винниченко.
— Говорит Дженкинс, — услышал он.
— A! Мистер Дженкинс! Я слушаю вас!
— У меня к вам совершенно конфиденциальное дело, мистер Винниченко. Не могли бы мы с вами сейчас встретиться? Не у меня, конечно и не у вас, а… где–нибудь на нейтральней почве? Ну, скажем: ваша машина идет, например, в Пущу–Водицу, и моя машина идет в Пущу–Водицу. А там по дороге есть такой ресторанчик «Кинь грусть». Очень, знаете, многообещающее название! А? Итак, договорились, мистер Винниченко?..
3
Это была, собственно, первая настоящая ссора между Винниченко и Петлюрой, хотя и до этих пор взаимоотношения их, на сторонний взгляд, были похожи на сожительство двух ревнивых, хотя и любящих сердец, а на самом деле больше напоминали брак без любви, требующий беспрерывной демонстрации на людях нежных чувств. И вот сорвалось…
И самому шефу, Грушевскому, не удавалось их утихомирить.
— Да побойтесь бога, господа! — взывал Михаил Сергеевич. — Перед лицом истории!.. В предвидении грядущих событий… В грозный час, когда решается будущее нации!..
Все было напрасно. Петлюра стоял на своем, Винниченко отстаивал свое.
— Я выйду из правительства, делайте тогда как знаете! — кипятился Петлюра.
— Я сложу с себя полномочия главы секретариата, стройте государство без меня! — бушевал Винниченко.
Ссора произошла в кабинете Грушевского, и речь шла о том, посылать или не посылать делегацию УНР на мирные переговоры в Брест. Петлюра возражал — нет! Винниченко настаивал — да!
Бедняга Михаил Сергеевич хватался за голову:
— Симон Васильевич, я вас умоляю!.. Владимир Кириллович, прошу вас!..
Двух государственных деятелей, двух руководящих членов правительства, двух лидеров освобождении нации надо было примирить во что бы то ни стало — чтоб не поднимали хотя бы шума. Однако как же решить вопрос — и сам профессор Грушевский не знал. Посылать или не посылать?
Аргументы Петлюры были таковы: мир с немцами противоречит интересам Антанты, послать делегацию в Брест — сорвать дружбу с Францией и Англией, а это означает — потерять ожидаемое вот–вот признание Украинского государства французским и английским правительствами.
А это было справедливо.
Аргументация Винниченко была иной: если не послать делегации, то Совет Народных Комиссаров сам заключит договор с Германией и под этим договором, объявив себя властью над всей федерацией, распишется и за Украину. И тогда все условия договора, все обязательства падут на Украину тоже, и мы должны будем выполнять их вместе с Россией, каковы бы они ни были, ибо, не будучи еще признано ни одной из мировых держав, Украинское государство не имеет юридического международного статуса.
— Без нас — нас женят! — вопил Владимир Кириллович. — Плакала тогда наша самостийность! Тю–тю!.. Не вырваться тогда нам из–под ярма московской империализма — все равно белого или красного!..
И это — соглашался Михаил Сергеевич — тоже было справедливо.
— А признание Францией и Англией? — кричал Симон Васильевич, — Тоже тю–тю?.. Так и останемся в кабале у Москвы, все равно — белой или красной!
Винниченко солидно возразил:
— Самый факт командировании на мирную конференцию особой украинской делегации послужит — перед всем миром — свидетельством обособленности украинских интересов, несогласии с большевистской Москвой и, таким образом, выражением наших самостийных, позиций!
Петлюра уперся.
— Наоборот! Именно отсутствие нашей делегации позволит нам не признать действительным договор, подписанный без нашего согласия, и, таким образом, даст нам возможность утвердить свои самостийные позиции!
Справедливы, по мнению Грушевского, были аргументы обоих — и Петлюры, и Винниченко. Что же делать?
Позвали Александра Шульгина, генерального секретаря межнациональных и международных дел.
Александр Яковлевич Шульгин явился с готовым предложением относительно состава делегации.
Он полагал, что делегации должна быть создана на паритетных началах — из представителей всех украинских партий, входящих в Центральную раду и имеющих в названии префикс «соц»: социал–революционеры, социал–демократы, социал–федералисты, социал–националисты, социал–самостийники.
— Значит вы за то, чтобы делегацию посылать? — воскликнули в один голос, но на разные голоса все трое: Грушевский, Винниченко, Петлюра.
— И лишиться признания Англии и Франции? — сразу же снова зарычал из своего угла Петлюра.
Александр Яковлевич сказал:
— Но… получить признание Германии и Австро–Венгрии.
— То есть как? — заинтересовался Михаил Сергеевич. — Откуда у вас такие… предположения?
Давнишней германофил, профессор Грушевский ничего бы не имел против, но… война ведь все–таки с Германией и Австро–Венгрией, а союзники — Франция и Англии.
Винниченко в своем углу, Петлюра в своем — тоже насторожились.
Шульгин снова, замялся. Вид у него был таинственный, как, впрочем, и надлежит дипломату, деятелю, выступающему на мировой арене. Петлюре даже показалось, что он больше похож на иезуита, нежели сам отец–иезуит Франц–Ксаверий Бонн: эта манера мяться, привычка потирать руки, точно с мороза, и лысина — как тонзура.