Страница 119 из 223
Муравьев резко прервал его:
— О моих воззрениях не вам судить, прапорщик! Докладывайте обстановку. — Он бросил на Юрия злобный взгляд. — Или вы, может быть, отказываетесь? Тогда…
Коцюбинский сказал — он побледнел еще сильнее:
— Нет, я буду исполнять ваши указания, раз вы назначены Советом Народных Комиссаров, но…
— Что?
— Действовать как большевик.
— Что вы хотите этим сказать?
— Действовать, как должен действовать член одной партии при… представителе другой партии.
Муравьев вздернул бровь и с издевкой посмотрел на Коцюбинского:
— Критически, предубежденно и… настороже? Силь ву пле! — Искорки злой иронии в его глазах погасли. — Так вот, прощу подчиняться моему приказу: командир участка обороны, докладывайте командующему боевую обстановку.
— Слушаю! — Коцюбинский наклонил голову. — Сейчас доложу. Но прежде прошу предъявить мандат Совета Народный Комиссаров…
Рука Коцюбинского — на всякий случай — лежала на поясе, поближе к кобуре с пистолетом.
За окнами хибарки вдруг поднялась частая беспорядочная стрельба.
В комнату вбежал еще один офицер, очевидно второй адъютант Муравьева:
— Товарищ командующий! Противник под покровом ночи и тумана пошел в штыковую атаку!
Контрреволюционные войска Керенского и Краснова двинулись штурмом на красный Петроград через Пулковские высоты.
4
Генерал принял парламентера в своем кабинете.
Справа от него сидел комиссар Кириенко, слева — комиссар Василенко. Офицер для особых поручений стоял на своем месте у окна, возле аппарата ставки фронта, с блокнотом и карандашом наготове.
Бронзово–хрустальная люстра под потолком не светилась: город бастовал, света в городе не было. Огоньки двух стеариновых свечек пугливо трепетали на столе перед генералом. Пять человеческих теней, словно огромные доисторические чудовища, колыхались по стенам из угла в угол.
Боголепов–Южин чиркнул зажигалкой и зажег свечу на столике у телефона. Тени сразу вспорхнули и запрыгали по потолку.
Генерал повел бровью.
— Погасите третью свечу! — приказал он.
Штабс–капитан щелкнул шпорами и дунул на свой огонек. Чудовища на стенах заметались.
— Итак? — спросил генерал. — Я слушаю… Вы можете сесть.
— Спасибо. Буду говорить стоя. Усмешка тронула губы Иванова. — Из уважения к миссии, которую я выполняю.
— О! — удивился генерал. — Вам даже известно такое… иностранное слово, как «миссия»?
— Да, — сдержанно ответил Иванов, — оно мне известно. — Усмешка снова чуть тронула его уста. — Как и вам, господин генерал.
Генерал не уловил иронии в интонации Иванова. Пряча ненависть за учтивостью, он сказал:
— Ах, вы, очевидно, не простой, как это… пролетарий, а… гм… интеллигент с… этим самым… «хождением в народ»! Какой университет кончали? Киевский? Московский? Петербургский?
— Я кончил церковноприходскую школу в селе Кукшево под Костромой. Как–нибудь в другой раз, — добавил Иванов, не скрывая вызова, — на досуге, мы обменяемся с вами, господин генерал, сведениями из наших биографий, а сейчас…
Боголепов–Южин угрожающе брякнул шпорами у окна, генерал высокомерно поднял брови: этот… гм… пролетарский парламентер еще, оказывается, и наглец?
— …а сейчас, — закончил Иванов, — я хотел бы перейти прямо к обмену мыслями по вопросу, который нас обоих больше всего интересует. В моем распоряжении… — он взглянул на стенные часы, — лишь тридцать пять минут. Итак… наши притязания — мне известно и это слово, господин генерал, — сводятся к трем пунктам…
Генерал сделал жест не то удивления, не то негодования. Комиссары тоже заерзали на своих местах. Но Иванов не дал им вымолвить и слова.
— Первое: немедленно освободить членов ревкома.
Комиссар Кириенко поднял руку — очевидно, чтоб остановить его, но Иванов не обратил на это внимания.
— Второе: прекратить боевые действия и сложить оружие…
Генерал хлопнул ладонью по столу.
— И третье: признать власть Советов в городе и в подлежащем вашей юрисдикции, — теперь он нарочно употреблял иностранные слова, — Киевском военном округе.
— Какая наглость! — прозвучало у окна.
— С вами, господин штабс–капитан, — Иванов бросил через плечо, — не разговаривают. Вам, согласно субординации, надлежит молчать, когда обращаются к старшему чином.
Генерал поднялся со своего кресла — красный, разъяренный. Он, очевидно, хотел крикнуть, но сдержался. Мгновение в комнате царила мертвая тишина. Потом генерал заговорил. В его голосе звучала нескрываемая ненависть, но он пытался иронизировать:
— Ах, вам известны и правила воинской субординации! Вот как!
— Я солдат, господин генерал. Войну прошел в пехотном полку армии генерала Самсонова в Мазурских болотах.
— В таком случае вам должно быть известно, что рядовой не имеет права обращаться прямо к генералу! И вам одна дорога: пока на гауптвахту, а потом… а далее… — генерал зашелся от злости.
— А далее, — подхватил Иванов, тоже повышая голос, — я пришел к вам парламентером от ревкома с ультиматумом!
— Ультиматум! Боже! — всплеснул руками комиссар Василенко. — Это в самом деле нахальство!
Комиссар Кириенко потянулся через стол к кнопке звонка. Он, очевидно, намеревался вызвать стражу.
Иванов взглянул на часы, теперь у себя на руке:
— У нас осталось всего… тридцать две минуты, генерал!
Генерал сел.
— Что дает вам право, — прохрипел он, задыхаясь, — ставить условия и…. ультиматумы, да еще таким… таким…
— Императивным тоном? — подсказал Иванов, снова подбирая иностранный термин. — Не буду ссылаться на законы классовой борьбы, это вас все равно не убедит. Скажу понятным вам… армейским языком: право… силы, господин генерал!
— Силы? — генерал как–то по–бабьи всплеснул руками. — Да ведь наши вооруженные силы в десять раз больше ваших!
— Были, господин генерал! — пожал плечами Иванов. — Однако примите во внимание: польский легион объявил нейтралитет, славянская дружина сербо–хорватов тоже, чехословацкая бригада вышла из боя, Казаки заявили, что не станут вмешиваться в дела Украины, эшелоны, вызванные с фронта, не прошли дальше Поста Волынского. Три юнкерских училища разгромлены. Остатки юнкеров под нашими ударами отступили почти к самым стенам вашего штаба…
Генерал снова хлопнул ладонью по столу: хватит.
— В нашем распоряжении еще достаточно сил! Против вас вся Россия!
— Это покажет будущее, — ответил Иванов и снова посмотрел на часы. — У нас осталось для беседы только двадцать восемь минут.
— Черт побери! — рявкнул генерал. — Чего вы все тычете в нос ваши минуты? Что это означает?
— С этого вопроса, следовало начать, генерал. Отвечаю: наш ультиматум дает вам полчаса на размышления. Теперь осталось двадцать пять минут. Впрочем, — Иванов снова повел плечами, — я согласен считать полчаса с этого момента…
Генерал молчал, вращая глазами, — его душила астма, он не мог вымолвить ни слова. Комиссары Василенко и Кириенко сидели бледные и оцепеневшие. Тяжело дышал Боголепов–Южин у окна. Тикали часы на стене. Снаружи, там и тут — где–то далеко — порой щелкал винтовочный выстрел, еще дальше рассыпалась вдруг пулеметная очередь, изредка — совсем далеко бухал разрыв артиллерийского снаряда. Шел бой, но шел он где–то вдалеке и почти затих. Точнее, притаился, как живое существо. Чтобы сделать прыжок, взорваться снова еще с большей силой.
На какую–то минуту в кабинете командующего Киевским военным округом, охваченным восстанием — и городах Проскурове, Жмеринке, Виннице, Казатине, Фастове, Коростене, — воцарилась тишина.
5
А этажом ниже, в вестибюле штаба, в это время бурлила шумная толпа разъяренных офицеров и юнкеров. Они размахивали револьверами и винтовками и орали. Возбужденная толпа окружила двух пареньков в штатских «жакетах», подпоясанных ремнями, с пулеметными лентами крест–накрест через грудь. Кепки хлопцы надвинули на самые глаза, в руках держали винтовки с примкнутыми штыками.