Страница 118 из 223
И сразу же за тяжелой чугунной оградой защелкали затворы винтовок.
— Стой! Кто идет? Стой на месте — не то будем стрелять!
— Стою на месте. Вызываю генерала Квецинского!..
2
На Пулковские высоты тоже спустилась черная осенняя ночь. Плотные всклокоченные тучи сплошной пеленой затянули небосвод — они были такие тяжелые, что казалось, лежали прямо на земле: густой туман, клубясь, тянулся с низин, с побережья и, словно дым от прикрытого влажными листьями костра, расстилался по размокшей от осенней непогоды болотистой земле. Не видно было огней Петрограда, не видно было ничего и впереди — там, где подразделения врага уже, очевидно, занимали позиции.
Войска Керенского взяли уже Гатчину, и генерал Краснов похвалялся раздавить восставшую столицу империи одним наскоком верных престолу, то бишь — свободе и революции, доблестных боевых частей, три года одерживавших победы ни фронтах войны.
Юрий Коцюбинский с отрядом семеновцев занимал левый фланг. Справа залег сводный отряд из солдат разных частей, которые раньше не принимали участия в восстании, а теперь заявили, что готовы пролить кровь за власть Советов. Слева — отряд рабочих завода «Новый Лесснер»: это были не красногвардейцы, получившие уже боевую закалку в дни восстания, а совсем не обученные военному делу рабочие, преимущественно подростки и пожилые, только что, несколько часов тому назад, призванные под ружье штабом обороны пролетарского Петрограда.
Смутно и тревожно было на сердце у Юрия. Впереди стояли хорошо вышколенные, к тому же разъяренные, натравленные контрреволюционными агитаторами боевые части, и количество их было неизвестно: вне всяких сомнений, целая армия. С малыми силами ни наглый, но трусоватый Керенский, ни тем паче опытный и осторожный генерал Краснов не решились бы двинуться на охваченный революционным подъемом Петроград. И против такого противника стояла горстка пускай горячих, окрыленных великой идеей, однако неопытных, случайных бойцов, а главное — разрозненных, распыленных, не сбитых еще в один боевой коллектив. Их объединяла воля к победе, но не сплачивала ни воинская дисциплина, ни даже единое военное командование: каждый отряд действовал сам по себе и приказы сверху получал противоречивые, с военной точки зрения подчас нелепые и невыполнимые.
В хибарку — деревянную дачку, где отряд семеновцев устроил свой командный пункт, вошли двое: подтянутый юноша в кожаной куртке, подпоясанный солдатским ремнем, с кобурой нагана, и богатырь в демисезонном пальто, тоже подпоясанный — пулеметной лентой. В руках он держал винтовку.
Это были Примаков и Фиалек — делегаты от Киевского совета на Второй съезд Советов: съезд объявил себя мобилизованным на защиту Петрограда, и делегаты съезда разошлись по вновь организованным частям пролетарской обороны. Юрий был рад принять в свою часть киевских земляков.
— Ну? — спросил быстрый и порывистый Виталий Примаков еще с порога.
— Какие же будут твои предложения, командир? — неторопливо проговорил, ставя винтовку к стене и отряхивая капли дождя с фуражки, богатырь Фиалек. Юрий горько усмехнулся.
— Вот, — протянул он товарищам путеводитель по Петрограду, раскрытый на плане города, — все, что я имею для… ознакомления с позициями и… изучение боевой обстановки. Нету даже карты — ни военной двухверстки, ни хотя бы геодезической десятиверстки… Я думаю, товарищи, что мы займем оборону вот по этой линии — вы разбираете что–нибудь в этом идиотски мелким масштабе? Но в обороне мы оставим половину бойцов, а из второй один из нас создает ударную группу прорыва, которая, как только получим приказ командования, ринется вперед, клином, вот в эту низину, между… Эх! — прервал он вдруг сам себя. — Нужен приказ командования, но ведь командования, которое осуществляло бы оперативное руководство всеми участками боя, пока что нет…
Как раз в это время дверь хибарки снова отворилась, в комнату ворвались клубы пара и вошел военный — лихой офицерик, правда без погон и без кокарды. Он звонко отрапортовал:
— Смирно! Командующий участком фронта обороны!
Коцюбинский вскочил, Примаков и Фиалек тоже стали подыматься. Командующий участком фронта обороны! Какой командующий? Да ведь беда как раз в том, что такого командующего нет!..
3
Следом за офицериком порог переступил второй офицер. Он был в бурке — на черном ворсе искрилась осенняя роса; на голове лихо заломленная набекрень черная папаха с широченной красной лентой поперек; из–под бурки, меж раскрытых пол, виднелся красный бешмет с серебряными газырями. Щегольские лаковые сапожки были забрызганы грязью.
Офицер! Ну что ж, кому и осуществлять командование, как не военному специалисту!
Офицер, очевидно назначенный наконец командующий, подбросил руку к папахе, отдавая честь.
— Здравствуйте, товарищи! — сказал офицер: голос его сразу задел что–то в памяти Юрия — удивительно знакомый голос.
— Здравствуйте, — ответили вместе, по–военному четко Коцюбинский и Примаков.
Фиалек тоже произнес;
— Здравствуйте!
Юрий всмотрелся пристальнее — насколько мог при тусклом мигающем свете плошки: худое, с запавшими щеками лицо, ровный оскал зубов и глаза — как у пациента психиатрической больницы… Муравьев! Полковник Муравьев.
— Вы? — спросил Юрий.
Муравьев впился своим взглядом одержимого в лицо Коцюбинского.
— А! Шильонский узник!.. Действительно, мы с вами уже встречались, и не раз. Прапорщик Коцюбинский, если не ошибаюсь?
— Вы назначены… командующим?
— Так точно! — ирония блеснула в недобром взгляде Муравьева. — Имею честь доложить: назначен Советом Народных Комиссаров командующим обороной Петрограда на этих высотах.
— Но ведь вы… не большевик.
— Так точно, эсер! — Муравьев, так же зло улыбаясь, бросил бурку на руки адъютанту. Тот подхватил, лихо щелкнув шпорами. — Вы, товарищ, по–видимому, забываете о трех вещах: левый эсер, а левые эсеры принимают участие в руководстве восстанием вместе с большевиками — это раз; восстание отнюдь не большевистское, а всех левых сил России — два; и, к вашему сведению, вооруженные силы революции требуют для руководства… настоящих военных специалистов. Затем что бой надо выиграть, а не играть в войну. Не так ли, товарищ большевик?
Что ж, Муравьев был прав. Для проведения военных операций большевики нуждались в военных специалистах — штаб–офицерах в первую очередь. А Муравьев был опытный штабист. В конце концов, дело по организации «ударных батальонов смерти» он наладил совсем неплохо. Он был кадровый офицер царской армии и воевал за Россию, против немцев. Будет воевать и теперь: ведь Керенский именно и намеревался открыть немцам фронт, чтоб расправиться с революционным Петроградом.
Так думал Коцюбинский.
В голове Муравьева в это же время вертелось множество мыслей. Ему бы и самому их всех не охватить — разве сосредоточишься в такую минуту! Россия. Революция. «Громокипящий кубок». Эпоха. Эра. Жизнь и смерть. «Живи, живое». А старый мир, безусловно, себя изжил: какие–то лунные призраки и мороженое из сирени. Серость! Гнилому — гнить. Еще лучше — испепеляющий огонь и дезинфекция кровью. И утвердится новое. Что, собственно, новое? Личность. Индивид. В человечестве и в веках. Быть неповторимым индивидом претендовал саратовский или симбирский адвокат Сашка Керенский. Рыжий присяжный поверенный лез в вожди! Приволжский гуртоправ Корнилов тоже метил в диктаторы. Им ли перевернуть мир, когда нужно идти по земле с мечом? Как Христос, что изгнал из храма фарисеев и еще там кого–то — в общем, маравихеров и спекулянтов. Меч поднимет он, Муравьев. Будет вождем, будет и диктатором. Испепелит и дезинфицирует. И утвердит новое. Собственно — свою личность, неповторимый индивидуум…
Муравьев сел и положил кулаки на стол:
— Итак, прапорщик, вы здесь — командир участка? Докладывайте обстановку!
Но Коцюбинский еще не овладел собой. Примаков и Фиалек тоже поглядывали хмуро. Коцюбинский заговорил:
— Однако же… насколько я знаю ваши воззрения…