Страница 113 из 223
Один за другим прибывающие эшелоны, уже четыре или пять, складывали оружие. А что им оставалось делать?
Разоруженных было уже четыре–пять тысяч. Разоружали четыре–пять сотен.
Впрочем, между фронтом и Киевом находились в пути, спешили на помощь штабу еще двенадцать эшелонов; десять–пятнадцать тысяч бойцов.
6
…И вот перед Николаем Тарногродским — председателем Винницкого ревкома, и поручиком Зубрилиным — командующим вооруженными силами восставших за власть Советов винничан, встал неразрешимый вопрос: как быть дальше, как выйти из этого заколдованного круга?
Гарнизон Винницы доходил до сорока тысяч солдат — и почти половина гарнизона восстала. Но у восставших не было артиллерии. Бош должна подвести артиллерию из Жмеринки, но на пути ее передвижения вдруг вырос вооруженный заслон — части Первого украинизированного корпуса генерала Скоропадского: войска Центральной рады выполняли приказ контрреволюционной ставки Временного правительства…
Итак?
Винница, основной резерв Юго–Западного фронта, была первым украинским городом, где трудящиеся с оружием в руках восстали за власть Советов. Но решительный бой контрреволюции должен быть дан, разумеется, в столице — в Киеве. И гвардейский корпус, который ведет Евгения Бош, должен любой ценой пробиться к Киеву.
Итак?
Киев, само собой разумеется, в значительной мере определял победу на Украине, но без Петрограда и Москвы нечего и говорить о конечной победе октябрьского восстания….
Итак?
— Послушай, Игорек, — сказал Коля Тарногродский поручику Зубрилину, когда они, черные от бессонных ночей и порохового дыма, встретились наконец в подвале под крепостными стенами, где помещался сейчас ревком, — не кажется ли тебе, что ситуация складывается парадоксально, но иного выхода нет? Бош ведет нам на помощь гвардейский корпус, но для того чтобы она могла помочь нам, мы должны немедленно… сами двинуться ей на помощь?
Зубрилин смотрел Тарногродскому прямо в лицо.
— Я понимаю тебя, Коля. Давай и предложим это сейчас ревкому: выйти из Винницы и двинуться…
— …на встречу гвардейцам и Бош!
— Нет. На Киев. На помощь киевскому восстанию.
— Ты прав… — согласился после короткого раздумья Тарногродский.
Но осуществить этот замысел не удалось. Этому помешали два сообщения, они были получены одно за другим.
Первое сообщение было с телеграфа: семнадцать эшелонов уже отбыли с фронта на помощь войскам Временного правительства в Киев. Но пробиться в Киев через близлежащие железнодорожные узлы и особенно через блокпосты под самым городом эти эшелоны не могут. И эшелоны… поворачивают… на Винницу.
Второе сообщение было местное: украинская национальная рада в Виннице объявила, что берет власть в свои руки; часть украинизированных войск Винницкого гарнизона, до сих пор державшая нейтралитет, а то и поддерживавшая восставших, заявила, что переходит на сторону своей национальной рады.
Итак, и без того превосходящие силы контрреволюции в Виннице получали еще двойную поддержку: эшелоны карателей с фронта и украинизированные части в самом Винницком гарнизоне. А заслоны корпуса Скоропадского, между Жмеринкой и Винницей, преграждали путь восставшему гвардейскому корпусу.
Когда ревком собрался на свое заседание — то было заседание стоя, наспех, под мрачными сводами подвалов древней крепости «Муры», а вокруг гремела артиллерия войск контрреволюции, — председатель ревкома и командующий революционными силами винницких повстанцев предложили: принять удар на себя! Не пустить эшелоны с Юго–Западного фронта на Киев, Москву и Петроград, сковать все эти силы и дать возможность Второму гвардейскому корпусу пробиться к Киеву.
И бой в Виннице разгорелся снова. Силы противника были явно превосходящими. И не приходилось рассчитывать на победу здесь.
7
Но жизнь была прекрасна — теперь ни у Данилы, ни у Харитона сомнений на этот счет не оставалось.
В руках у них винтовки, они — самые настоящие революционеры и пойдут сейчас на баррикады в последний решительный бой — так и в песне поется! — и выйдут из боя победителями. А потом… потом все будет здорово, очень здорово, так здорово, что и представить себе невозможно, да и представлять нет нужды. Потому что будет это победа пролетарской революции и, совершенно очевидно, мировой!
С отрядом сорабмольцев «Третий Интернационал» Данила и Харитон стояли под токарным цехом. Красногвардейский командир Галушка приказал молодежному отряду быть наготове: пускай отстреливаются от «ударников» и юнкеров первая и вторая цепь за угольными кучами вдоль задней линии», хлопцы Мишка Ратманского выйдут из арсенальского двора и бросятся вперед — чтоб нанести удар по цепи юнкеров. Было сорабмольцев человек пятьдесят, и всем приказано примкнуть штыки: драться придется в рукопашную!
— Эй, ты! — куражился неугомонный Харитон. — Гляди, как побежишь с винтовкой, не споткнись, не упади, а то ненароком сам на свою ковырялку напорешься — будет тебе тогда спичка в нос! Не отчихаешься!
— Да брось! — усовещивал его Данила. — Тут сейчас такое начнется, а ты все… хи–хи да ха–ха!
— А что мне — богу молиться? — не унимался Харитон. Куражился он потому, что таки струсил немного перед тем, что их ожидало, и это досадное чувство надо было скрыть даже от себя самого. — Что мне, о жене и малых детках тужить? Это уж вам, многосемейным, дрейфить, а мы, парубки, — вольный ветер!
— А ты, шахтарчук, не похваляйся, — отозвался из толпы кто–то постарше, — а то видели мы таких: перед чаркой штоф похваляется вылакать, а глотнет — и сразу кашлять!
Харитон начал хорохориться:
— Это ты о ком? О нас, шахтерах? Да ты знаешь, что мы по воскресеньям всей «Марией–бис» против соседней Прохоровской стенкой ходили? А прохоровцы знаешь какие? Русаки из–под Курска и Воронежа! Один в один, с вот этакими кулачищами. А ты говоришь… Сам, верно, уже напустил…
К группе быстро подошел Ратманский.
— Ребята! — сказал Ратманский. — Нам от штаба восстания особое поручение.
Сорабмольцы сразу окружили своего невзрачного на вид вожака:
— Уже выходить? По Московской или на Александровскую?
— Выходить выйдем, но в другую сторону. Невозможно ударить на юнкеров, пока с Бутышева поливают арсенальский двор пулями. Нам приказ: уничтожить бутышевских прапорщиков.
— Как это? — удивились сорамбольцы. — Где мы, а где Бутышев! Как же мы туда? Разве крюк сделать — сзади выйти из–под ипподрома?
— В лоб пойдем! — сказал Ратманский. — Из сборочного выкатят сейчас две наши пушечки и ударят по гимназии: попадут или не попадут, а паника будет! А тут мы — в штыки!
— Вот так, прямо улицей?
— Прямо улицей.
— Так они же из своих пулеметов… по нас.
— А ты как думал? По воробьям? — Мишко застенчиво улыбнулся — На то и война, чтоб по тебе стреляли!
У Данилы похолодело в груди. Одно дело — хоронясь за домами Московской, добежать до угла Александровской, а тогда — ура! А другое — выйти на улицу и полверсты топать открыто под пулеметным огнем.
— К воротам! — негромко подал команду Ратманский. — Выйдем из ворот — два десятка правым тротуаром, два десятка — левым. И бегом до самой гимназии! Гранаты в окна — и сразу прыгать внутрь. Стрелять некогда — бить штыком!
— А пятый десяток? — спросил кто–то.
— А с пятым десятком, — смущенно сказал Мишко, — я пойду серединой улицы. Кто ко мне в десятку?
— Я! — сразу выскочил Харитон и презрительно посмотрел на того, кто попрекал его в похвальбе.
— Я! — сразу отозвался и тот.
У Данилы еще сильнее похолодело в груди. Серединой улицы — это ж прямо–таки на верную смерть… Но отставать Даниле было невозможно — задразнит Харитон.
— Я! — сказал и Данила, правда не третьим, а уже потом, когда, вызвалось еще несколько хлопцев.
Харитон одобрительно хлопнул его по плечу:
— Так–то! Мы с Даньком — дружки и на жизнь, и на смерть. Вместе пойдем помирать за революцию. Верно, Данила?
— Помирать никто не собирается! — сухо возразил щуплый Ратманский, подтягиваясь, как бы стараясь стать выше, — Грош цена тому солдату, что в бой помирать идет. Я думаю, тебе, Харитон, лучше идти с теми, что вдоль домов двинутся. А то героя будешь строить и нарвешься на пулю для форса.