Страница 5 из 65
В ноябре Имярек привез ему черного щенка. «На-ка, — сказал он. — Это чтоб тебе не грустить без Дианы. Хороша была кобылка». Марек Младший вначале взял собаку в дом, но вскорости ему надоело подтирать за ней лужи. Поэтому он выволок во двор старую ванну, перевернул вверх дном и подпер двумя камнями. В землю вбил крюк и привязал к нему на цепи щенка. Получилась этакая затейливая будка. Щенок на первых порах скулил и выл, но в конце концов привык. Вилял хвостом, когда Марек Младший выносил ему жратву. С этой собакой Мареку стало как будто бы лучше, и птаха в нем немного поутихла. Так ведь нет — в декабре выпал снег, и как-то ночью случился такой мороз, что собака замерзла. Он нашел ее поутру, припорошенную снегом, похожую на кучу старого тряпья. Марек Младший пнул ее ногой — пес полностью окостенел.
В Сочельник его пригласила к себе сестра, но он сразу же с ней повздорил из-за того, что она не хотела подать на ужин водку.
— Да что ж это за праздник, мать твою, без водки, — сказал он зятю. Оделся и ушел.
Люди уже шли на рождественскую службу в костел, чтобы занять получше места. Марек покрутился возле храма, высматривая в темноте знакомые лица. Перекинулся словом с Имяреком — даже тот притащился по снегу в село.
— Во зима-то, — сказал Имярек, широко улыбнулся и хлопнул Марека по спине.
— Ну-ну, полегче, старый дурень, — ответил ему Марек Младший.
— Да-да, — кивнул Имярек и вошел в костел. Люди шли мимо Марека Младшего и сдержанно отвечали на его поклоны. Стряхивали на пороге снег с обуви и проходили внутрь. Марек закурил, услышал, как захлопали потрепанные крылья. Наконец зазвенели колокольчики, народ притих, и раздался голос священника, искаженный микрофоном. Марек вошел внутрь и кончиками пальцев прикоснулся к холодной поверхности освященной воды, но не перекрестился. Через минуту ему стало нехорошо от удушливых испарений шуб и нарядных пальто, извлеченных бог знает откуда. Вдруг его осенило. Он протиснулся обратно ко входу и вышел на улицу. Снег валил так, точно хотел замести все следы. Марек Младший направился прямиком в магазин. По пути заглянул в сестрин сарай и взял там кирку. Высадил этой киркой дверь и набил карманы бутылками. Засовывал водку за пазуху и в штаны. Его распирало от смеха. «Хрен собачий они здесь найдут», — сказал он себе и всю ночь переливал водку в бак для воды возле печки. Бутылки зашвырнул в колодец.
Это были самые прекрасные праздники в его жизни. Как только он начинал немного трезветь, опускался на колени перед баком и поворачивал краник. Широко открывал рот, и водка лилась в него прямо с неба.
Сразу же после праздников началась оттепель; снег сменился противным дождем, и окружающий мир стал напоминать набухший водой серый гриб. Подошла к концу и водка. Марек Младший не вставал с кровати, он мерз, все у него болело. Он только и думал, где бы раздобыть немного спиртного. В голове зародилась мысль, что у пани Марты может найтись вино. Зимой ее дом пустует, потому что на зиму она куда-то уезжает. Воображение рисовало ее кухню и бутылки с домашним вином, стоящие под столом, хотя в общем-то он знал, что пани Марта никогда не делала вина. Ну а вдруг — может, как раз в этом году она заготовила наливку из смородины или из слив и спрятала ее под столом. Чтоб ей пусто было, подумал он и сполз с кровати. Шел покачиваясь, потому что уже несколько дней ничего не ел, а голова болела так, будто вот-вот расколется на части.
Дверь была заперта. Марек Младший открыл ее ногой. Глухо, надрывно заскрипели петли. Мареку стало не по себе. Кухня выглядела так, словно пани Марта покинула ее вчера. Стол был накрыт свисающей до полу клетчатой клеенкой. На клеенке лежал большой хлебный нож. Марек Младший быстро глянул под стол и с удивлением обнаружил, что там ничего нет. Тогда он принялся шарить по тумбочкам, заглянул в печь, в ящик для дров, в комод, где лежало аккуратными стопками постельное белье. От всего несло прелым запахом зимней сырости — снегом, подмокшей древесиной, железом. Он перерыл все, прощупал матрац и перину, засунул руку даже в старые резиновые сапоги. Перед глазами неотвязно стояла картина: он видел, как Марта осенью перед отъездом прячет бутылки с наливкой. Вот только не знал куда. «Малахольная старая ведьма», — пробормотал он и заплакал. Сел за стол, подперев голову руками, слезы капали на клеенку, омывая мышиный помет. Он взглянул на нож.
Выйдя из дома, Марек Младший снаружи приставил к двери деревянный колышек — что бы там ни было, он любил пани Марту. Не хотел, чтобы в кухню намело снег. В тот же день к нему приехала полиция. «Все равно мы знаем, что это ты», — заявили ему. И добавили, что еще вернутся.
Марек Младший снова лег. Было холодно, но он понимал, что топора в руках ему не удержать. Птица металась внутри, и от ее метаний Марека Младшего трясло.
Сумерки опустились внезапно, будто кто-то снаружи погасил свет. Замерзающий на лету дождь обрушивался на окно равномерными волнами. Был бы хоть телевизор, подумал Марек Младший, распластавшись на кровати. Он не мог спать; несколько раз вставал ночью и пил воду из ведра; она была холодная, страшная. Его тело превращало ее в слезы, которые сами потекли вечером и не прекращались до утра. Они заливались в уши и щекотали шею. Под утро он на минуту задремал, а когда проснулся, первая мысль была — нет больше водки в баке для воды.
Он встал и справил малую нужду в кастрюлю. Принялся искать в ящиках веревку, но, так и не найдя, сорвал занавеску из старого вылинявшего ситца и вытянул из нее шнур, на котором она висела. Увидел за окном Имярека, тащившего свой велосипед в Руду. И вдруг Марек Младший ощутил блаженство; дождь на дворе наконец утих, и серый зимний свет сочился через все окна в дом. Птаха тоже притихла, а может быть, уже сдохла. Марек завязал на шнуре петлю и приладил ее к крюку у двери, на который мать когда-то вешала сковороды. Ему захотелось закурить, и он опять стал искать сигарету. Слышал шелест каждой бумажки, поскрипывание половиц, легкие удары о пол рассыпавшихся таблеток. Не нашел. И потому просто подошел к крюку, набросил петлю на шею и осел на пол. Почувствовал жуткую, незаслуженную боль в затылке. На мгновение шнур натянулся, а потом ослаб и сорвался с крюка. Марек Младший упал лицом вниз. Он не понимал, что случилось. Боль разлилась по всему телу, птаха снова разоралась. «Жил как свинья и помру свиньей», — сказал Марек Младший вслух, и в пустом доме это прозвучало как приглашение к разговору. Руки дрожали, когда он по новой крепил шнур к крюку — наматывал, завязывал и затягивал узлы. Петля теперь оказалась намного выше, чем прежде, правда не настолько, чтобы понадобился стул, но и не так низко, чтобы он мог сесть. Он всунул голову в петлю, секунду покачался на пятках взад-вперед, а потом резко повалился на пол. На этот раз боль оказалась настолько сильной, что у него помутнело в глазах. Рот судорожно глотал воздух, а ноги отчаянно искали опоры, хотя и против его воли. Он дергался, не понимая, что происходит, и вдруг его в секунду обуял такой ужас, что он обсикался. Глядел на свои ноги в рваных носках, как они брыкались, скользя в луже мочи. Сделаю это завтра, подумал еще с надеждой, но уже не мог найти опоры для тела. Рванулся вперед и попытался опереться на руки, но в тот же момент услышал в голове треск — да нет, гром, выстрел, взрыв. Хотел ухватиться за стену, но рука оставила на ней только грязный, влажный след. Тогда он замер, ибо еще надеялся, что все плохое пройдет стороной и не заденет его. Уткнулся взглядом в окно, и в голову пришла какая-то смутная, ускользающая мысль — что Имярек вернется. Затем светлый прямоугольник окна исчез.
СНЫ
В прошлом году я дала объявление в «Нижнесилезские биржевые ведомости» о том, что коллекционирую сны, но вскоре пожалела об этом, потому что люди пытались мне их продать. «Давайте обсудим стоимость, — писали они. — Предлагаю по двадцать злотых за штуку. Это честная цена». И я отказалась от своей затеи — чтобы не разориться на чужих снах. Испугалась, что будут придумывать их из желания подзаработать. Сны по своей природе не имеют с деньгами ничего общего.