Страница 95 из 133
Существование Мадраса, отметим, не упраздняло преподавания, которое могло по-прежнему вестись в мечетях, где каждый наставник имел свой «кружок», место, отведенное в определенном углу здания или у подножия определенной колонны. Даже после появления официальных училищ всякий чужестранец, находившийся какое-то время в городе, по-видимому, сохранял право устроиться в каком-либо углу молитвенного зала для проведения занятий. Но новые официальные учреждения обеспечивали постоянное, одобряемое и вознаграждаемое властями обучение. Кроме того, кафедры вручались пожизненно, и инаугурационный урок, представляемый новым наставником, проводился в присутствии суверена, прибывавшего почтить назначенного им ученого, которого он чаще всего навязывал взамен щедрого вложения в строительство здания, где велось преподавание. Это было, по сути дела, разрывом с прежними обычаями, согласно которым занятия, проводимые даже в молельнях или надгробных сооружениях, уже являлись прообразом училищ, не получая никаких субвенций от государства.
Преподавание в любом случае, будь оно исключительно частным, как в первые века, или официальным, через Мадраса, имело одни и те же методы. Они состояли главным образом в чтении и комментировании текста, автором которого выступал либо преподаватель, либо один из его собственных наставников. Те ученики, которые были способны правильно читать текст, объясненный соответствующим образом, получали разрешение в свою очередь передавать и объяснять его содержание другим: это была «лицензия» ( иджаза) на преподавание, но ограниченная конкретными трудами. Впрочем, некоторые из этих трудов вообще не были записаны их авторами: речь шла скорее о «курсах лекций», которые ученикам полагалось записать впоследствии в силу полученного разрешения на преподавание. Этот обычай был отринут в дальнейшем, когда использование бумаги дало возможность копировать труды. Тем не менее преподавание продолжало основываться на чтении авторитетных текстов, которым слушатели должны были обеспечить наибольшее возможное распространение.
Упражнение в критическом духе при этом отнюдь не исключалось. Авторы, правоведы, филологи и прочие проводили время, дискутируя друг с другом и оттачивая формулировки своих — порой таких разных — идей. Хотя их диспуты ограничивались узкими рамками, ученые мужи демонстрировали крайнюю изворотливость. Некоторые из них не упускали случая высказать свое независимое суждение: так, географ ал-Макдиси, придерживаясь системы коранического чтения, принятой в его родной Сирии, в материях права следовал иракской школе Абу Ханифы. Даже если та или иная школа мысли доминировала в определенных городах или регионах, всегда находились достаточно независимые умы, чтобы отойти от нее и сознательно примкнуть к другой системе.
Духовными лицами, занимавшими в городе место первого плана, кроме специалистов в религиозных науках, были также кади, которые, как мы уже знаем, составляли судебный аппарат государства и обладали, таким образом, официальной должностью. Их функция арбитра, требовавшая скорее определенных человеческих качеств и чувства справедливости, нежели, собственно говоря, юридической компетентности, не высоко ценилась образованными правоведами, которые, как нам известно, зачастую отказывались от подобной ответственности. Так поступил Абу Ханифа, и этот, можно сказать, легендарный отказ привел его в тюрьму. Кроме того, достоверно известно, что шафиитские законники в Ираке X в. считали недостойной себя эту должность, которая не требовала определенных специальных знаний, чем при случае пользовались малообразованные люди. Не из их ли числа был, по сведениям хронистов, некий торговец тканями, которого таким образом вознаградил Ибн ал-Фурат за оказанную ему в период немилости поддержку? Это назначение стало началом упадка должности кади, но это было преходящим явлением, ибо через некоторое время посты кади, напротив, заняли настоящие ученые — иногда знаменитые правоведы, иногда же лица, избранные из числа проповедников или бывших «профессиональных свидетелей».
Кади получал жалованье, которое, видимо, варьировалось в зависимости от региона и периода; оно никогда не превышало двухсот динаров в месяц, но трудно установить, сколько доставалось самому чиновнику, ибо из назначенной ему суммы он должен был вознаграждать своих помощников, количество которых зависело от ситуации. Как известно, его окружал сонм «профессиональных свидетелей», именитых граждан, ассистировавших на судебном заседании, а также адвокатов, которые могли вмешиваться в ход процесса. Во всяком случае, сформулированная рядом законников доктрина, согласно которой кади должен был исполнять свои функции на общественных началах, по-видимому, никогда не применялась на практике. Должность кади оплачивалась, хотя он получал минимальную сумму, и недостаточность жалованья частично объясняет царившую в этой среде коррупцию.
Наряду с уже рассмотренными судебными обязанностями, «городские» функции кади заметно варьировались в зависимости от места и времени, так что невозможно установить точные правила. Иногда, например, кади занимался задачами внутренней организации города, которые в других местах доверялись мухтасибу, а иногда он выполнял функции имама и руководил молитвой. Но в крупных населенных пунктах для отправления культа существовало специально оплачиваемое лицо, несомненно назначавшееся кади. В сущности, кади осуществлял в городах нечто вроде контроля над «служителями культа», такими как муэдзины и проповедники, которые, в конечном счете, утратив свое первоначально независимое состояние, заняли определенное место в городской иерархии. Должность муэдзина, например, была регулярно и персонально назначаемой, поскольку требовала особых способностей. Снискавший ее получал скромное, но постоянное жалованье. Обязанный пятикратно в течение дня возглашать призыв, оповещавший правоверных о времени молитвы и придававший определенный ритм повседневной жизни города, он должен был уметь внятно и благозвучно модулировать формулы, соответствующие точным религиозным предписаниям. Но он также был обязан соблюдать порядки, детально прописанные в трудах правоведов, где, например, можно было встретить рекомендации такого рода: «Заслуживает порицания обычай муэдзинов, взаимно посылающих друг другу призыв к молитве. Звучание и вдобавок чрезмерное растягивание, которое они придают словам текста, то, что они отворачиваются от Мекки всей грудью, произнося формулы: „Идите на молитву!” и „Идите к благому!”, то, что каждый из них возглашает свой призыв к молитве, не дожидаясь, пока другой закончит, так что слышащие не могут правильно отреагировать на такой призыв, поскольку голоса сливаются. Такого рода приемы суть деяние предосудительное, и о том необходимо уведомить всех, кого следует».
Обязанности проповедника выглядят еще менее определенными. В известных случаях проповедь могла произноситься разными лицами религиозной сферы, не имеющими официального статуса и пользовавшимися иной раз возможностью сыграть политическую роль. В Багдаде, например, должность проповедника в соборных мечетях была весьма почетной, закрепленной за членами хашимитской фамилии самим халифом: в сущности, суверену было необходимо контролировать столичных должностных лиц, отвечающих за произнесение молитвенных обращений в его пользу. Относительно церемонии, связанной с этим ритуалом, известен еще с XII в. живой рассказ магрибинского путешественника Ибн Джубайра, которого во время посещения одной из главных мечетей Каира поразило поведение проповедника: этот человек, сообщает он, «вел себя как истинный суннит, и соединил в своем молитвенном обращении Сподвижников Пророка, потомков, тех, кто им равен, матерей правоверных, супруг Пророка, его благородных дядьев по материнской линии, Хамзу и ал-Аббаса. Умеренный в своих наставлениях и трогательный в словах об Аллахе, он затронул самые суровые сердца и исторгнул слезы из самых сухих глаз. К проповеди он явился одетым в черное по аббасидской моде: черная мантия, поверх которой было накинуто покрывало из черного муслина, именуемое тайласан,а также черный тюрбан; он был при сабле. Восходя на кафедру, он в самый момент выхода нанес по ней удар концом сабли, удар призвал присутствующих к молчанию; затем последовал другой удар в середине восхождения и третий — когда он его завершил; затем он приветствовал присутствующих справа и слева и встал между двумя черными с белыми отметинами знаменами, водруженными над кафедрой». Хотя не существовало полного регламента, определяющего отправление культа в мечетях, должны были уважаться значимые политически и юридически обычаи. Следить за этим полагалось мухтасибу, и начиная примерно с XI в. последний взял на себя миссию добиваться почтения к священному характеру мечети, и отныне кади и школьным наставникам воспрещалось проводить там свои заседания.