Холодная

Когда Эмма увидела Теодора, она поколебалась — но все же приказала приготовить ему ванну, хотя ей претила мысль заботиться о нем, особенно когда он — судя по его невеселому виду — наделал в Лондоне новых долгов. Потом приказала отнести ему в спальню поднос с едой, купленной, между прочим, на ее деньги.

К обеду она вышла в одном из своих лучших платьев — светло-голубом, расшитым серебром. Один из тех нарядов, за которые она получила прозвище Холодной Леди.

Теодор ждал ее. Он встал, подвинул ей стул.

— Добрый день, мадам, — голос его был напряженным.

— Добрый день, Теодор, — ответила она равнодушно. Эмма заметила, что Теодор опустошил графин с вином уже на треть. На ее памяти он напивался только один раз — когда сделал ей выговор в саду. Что будет сегодня?

— Как прошла поездка? — не удержалась она от вопроса и сразу почувствовала, как напрягся Теодор.

— Не очень хорошо, — наконец ответил он.

— Вы опять проиграли, сэр? — как можно безразличнее поинтересовалась она. Теодор медленно положил вилку и нож на стол.

— Я не играю на деньги, которых у меня нет, — он старался говорить спокойно, но терпение его было на исходе.

— Вам не хватило пятидесяти тысяч? — невинно удивилась она.

— И даже когда у меня есть деньги, я не играю, — процедил он. «Я вообще не играю на деньги, если этого возможно избежать,» — хотел добавить он, но не успел.

— Понимаю, одна-две тысячи, не больше, — вежливо произнесла Эмма, безмятежно продолжая ужин.

— Эмма… — начал он, а потом вдруг увидел у нее на груди серебряную брошь. — Откуда у вас это?

— Нашла, — пожала она плечом.

— Где?

— Не все ли равно?

— Мадам, я прошу, ответьте на мой вопрос, где вы нашли эту брошь?

Эмма взглянула на мужа: такого ожесточенного взгляда она у него еще не видела.

— В розовой комнате, — ответила она. — В ящике комода. Вам знакома эта вещь?

— Да, — тихо ответил он, потом взглянул ей в глаза. — Эмма, ты не могла бы отдать ее мне?

— Нет, — она презрительно вскинула голову: не хватало еще давать ему драгоценности, которые он мог бы проиграть.

— Эмма… — едва слышно выдавил он. — Почему?

— Вряд ли я дождусь от тебя других подарков, муж мой, — вскинула она брови.

— Подарки — это то, что дарят. А краденое — это то, что берут без спроса, — резко сказал он и вышел из-за стола. Он не хлопнул дверью, но было слишком заметно, что он разозлен. Она видела его всяким: обиженным, разочарованным, оскорбленным… Но злой Теодор был… был просто ужасен.

Краденое — надо же! Эмма нашла эту брошь, она имеет на нее полное право — как на часть имущества мужа!

Теодор напился. Ибо больше ничего не оставалось, разве что повеситься. Но самоубийство он признавал еще меньше, чем пьянство.

Он медленно брел по дому в свою комнату. Глаза его сами собой закрывались, ему страшно хотелось в постель… с женщиной. Но даже сейчас он понимал, что женщины в постели не будет.

Он чувствовал, как заплетаются ноги. Крепко держался за перила, чтобы не упасть, поднимаясь по лестнице. Сосредотачивался на каждом шаге.

На верхней площадке лестницы стояла Эмма в белой сорочке, закрывающей ее от шеи до пят. Чтобы Теодор смог попасть в свои покои, Эмме необходимо было уйти с дороги, что она, по всей видимости, не собиралась делать. Остановиться для Теодора было сейчас также неприятно, как потом опять начать двигаться. «По инерции, — подумал он. — Пьяное тело движется по инерции…»

— Мадам, — выговорил он, — спокойной ночи.

— И вы можете спокойно спать, сэр? — несколько презрительно спросила она.

— Теперь смогу, надеюсь.

Ему страшно, до злости хотелось, чтобы она освободила дорогу и он смог дойти до своей спальни без помех. Остался только прямой коридор…

— А завтра снова напьетесь?

— Вероятно, мадам.

— И послезавтра?

— Тоже вероятно.

— И так каждый день?

— Вполне возможно, — ему становилось все труднее сдерживаться.

— А когда не останется денег, чтобы покупать вино?

— Но ведь они останутся у моей жены, не так ли? — он хрипло рассмеялся. Это был очень неприятный смех, и Эмма разозлилась.

— О, тебе придется оченьпостараться, чтобы я дала вам денег! На коленях будешь умолять, мой дорогой! — она развернулась и вихрем помчалась в свою спальню.

Он все смеялся, буквально захлебывался смехом, сидя на верхней площадке. Она остановилась, развернулась к нему и прокричала:

— На коленях, не иначе!

Утро началось для Теодора со страшной головной боли — как обычно после попойки. Он не любил напиваться по двум причинам, первая из них — эта самая головная боль, а вторая — нежелание терять контроль над собой. Вчера он был близок к этому как никогда. Казалось, еще чуть-чуть — и он ударит ее.

Он всего лишь рассмеялся.

Плотники остались в поместье, чтобы залатать разрушенные дома. Скоро они закончат работу, и им снова надо платить. И это — одна из самых малых трат, на которые необходимо было пойти в ближайшее время. Теодор очень надеялся, что Эмма говорила не всерьез, что она просто погорячилась.

Эмма, в свою очередь, едва ли не молилась, чтобы он забыл ее опрометчивые слова. Он был пьян, а пьяные не помнят, что происходило накануне, не так ли?

Незадолго до обеда он пригласил ее в свой кабинет. Эмма знала, что с утра они с управляющим уже объехал поля и участки, чтобы определить необходимые в первую очередь работы.

— Мадам, присаживайтесь, — показал он ей на одно из двух кресел перед пустым камином. Они были привезены из Дербери. Сам Теодор остался стоять.

— Я слушаю, Теодор, — строго взглянула она на него.

— Я полагаю, вы прекрасно осведомлены о состоянии моих финансов.

— Да, пожалуй, — она позволила себе слегка усмехнуться.

— Между тем, поместье сильно пострадало после недавнего наводнения.

Эмма кивнула.

— Вы моя жена, — поколебавшись сказал он. — Я помню, что в брачном контракте сказано, что каждый из нас финансово независим друг от друга.

На самом деле Теодор весьма деликатно описал то обстоятельство, что ему в результате почти ничего не досталось от ее состояния.

— Я не собираюсь нарушать это условие. Я только прошу вас… помочь мне, мадам.

— Помочь?

— Да. Мне не удалось получить кредит на более или менее приемлемых условиях.

— Вы хотите, чтобы яодолжила вам денег? И сколько? — резко спросила она, не сомневаясь, что вся сумма будет тотчас же спущена на ветер за карточным столом.

Теодору не понравился ее тон. Он заговорил несколько резче, чем намеревался:

— Я не прошу… денег как таковых.

Эмма удивленно приподняла брови, ожидая продолжения.

— Я хотел просить вас оплачивать счета поместья по мере того, как в том будет возникать необходимость. В долг, разумеется. Я надеюсь, что через несколько лет Эшли-парк будет приносить приличный доход и я смогу отдать вам долг.

Эмма откинулась на спинку кресла.

— А что я буду с этого иметь?

Теодор подумал.

— Если хотите, вы можете принимать непосредственное участие в управлении. Вы говорили, мадам, что у вас в этом деле есть опыт.

— То есть все, что я получу, это лишняя работа? — протянула она с чуть заметной насмешкой.

— Только если вы того хотите, мадам, — покачал головой Теодор.

— Все траты должны быть… одобрены мной.

— Хорошо, — поколебавшись, согласился он.

— И половина доходов вашего имения за ближайшие, скажем… десять лет, должна быть моей.

— Если доход будет, то половина, безусловно, будет вашей.

Эмма не поверила своим ушам: он подшучивал! Находится в безвыходном положении — и шутит! Она не смогла спустить этого.

— И последнее, — сказала она сурово.

— Слушаю, — насторожился Теодор.

— Вчера я высказала условие, помните?

Едва договорив фразу до конца, Эмма о ней пожалела. Где вся ее выдержка, где холодный разум и трезвый расчет? «Хоть бы он забыл, хоть бы забыл!» — взмолилась она, но к ее ужасу, Теодор нерешительно кивнул. Она надеялась — ох как надеялась! — что его нерешительность вызвана тем, что он помнит не наверняка. Тогда она сможет изменить свое условие на что-нибудь вроде переспать с нею и сделать ребенка…