Дьюри

…Сейчас, пробираясь через колючий кустарник вслед за Харзом, который словно нарочно шел по таким зарослям, будто про дорогу в этих местах и слыхом не слыхивали, я уныло думала, что это наверное связано с нашей безопасностью. Шли мы уже давно, без остановок, как если бы нам надо было прийти в назначенное место в назначенный час.

Милиен ехал на плечах брата, там же что-то постоянно жевал, ныряя рукой в кожаный заплечный мешок Харза. Иногда дремал, порой что-то тихо спрашивал, наклонившись к самому уху брата… Харзиен время от времени оглядывался на меня, и, увидев, что я все еще тащусь следом за ними, опять шел вперед, уворачиваясь от веток…

"Обычные березы, осины… Ничего не понимаю я в этой стране дьюри… Словно я никуда и не попадала, а пошла по грибы у себя дома…"

Наконец, уже начинало смеркаться, когда дьюри остановился. Дождавшись, пока я доплетусь до него, и, некоторое время прислушиваясь к тишине леса, он вдруг легонько подтолкнул меня в самую гущу колючих ветвей шиповника… Я, опешив и выставив вперед руки, шагнула вперед…

Ступенька! Еще одна… Куда подевались эти чертовы кусты?! Лес пропал, словно его и не было…

Темно… Тихо… Я в каком-то помещении. Пахнет затхлостью и пылью…

— Харз? — неуверенно произнесла я в темноту, все также таращась вперед руками и выпучивая глаза.

— Я здесь… — спокойный голос дьюри оказался у меня за спиной.

И зажегся свет. Сразу несколько факелов освещали длинный коридор впереди меня. Каменный мешок с высоким сводом…

Милька, едва ступив на пол, побежал по коридору, заглядывая в открытые двустворчатые двери по правой и левой стороне.

— Милиен… — позвал его Харз, — там никого нет… Подожди, мы пойдем вместе.

Мальчик остановился. Он стоял напротив раскрытых дверей. Я подошла к нему.

Огромный зал терялся в темноте, еле освещаемый факелами из коридора. Толстый слой пыли лежал на каменном, мозаичном полу. Гигантских размеров люстра тускло поблескивала десятками, сотнями бликов на хрустале сквозь сетку паутины.

Милиен сделал несколько шагов и оказался в пустом зале. Звук его шагов долетел до стен, прошел глухой дробью где-то в темноте, и затих…

— Папа… — неожиданно звонко крикнул в мрачную пустоту Милиен.

Папа-папа-папа… раскатилось эхо его слов по всему залу… Шелест крыльев сорвался в темноте, и летучая мышь слепо шарахнулась в лицо Мильке…

Он вскинул руку, и ночная тварь упала ему под ноги, словно парализованная. Она судорожно затрепыхалась, забилась, пытаясь взлететь, но ей удалось лишь опереться на крылья, и мышь уползла в тень, оставляя след на пыльном полу…

— Испугался? — проговорил Харзиен, оказавшись минутой раньше рядом, и положив руку на плечо Мильке.

Тот вскинул голову вверх, и его глаза уставились на брата…

— Отца больше нет, Милиен. — Старший брат смотрел на младшего, и я чувствовала себя чудовищно посторонней.

Сделав несколько шагов назад, я пошла по сумрачному коридору. Справа, на уровне моей вытянутой руки, тянулись зажженные факелы, слева — старое зеркало плавилось тенями в их свете. Дальше открытая двустворчатая дверь — все в тот же зал с огромной люстрой… И опять зеркало… Шагов моих почти не слышно… Иногда я слежу за своим отражением… Худая, длинная, с хвостом длинных, темно-русых волос, перетянутых кожаной полоской, в лохматом, мехом наружу, жилете Элизиена, в рубахе, выпущенной туникой поверх штанов, заправленных в мокасины — зрелище не для слабонервных…

— О!.. — услышала я за спиной. — О! Ты где?

Оказывается, меня зовут… Никогда не могла предположить, что меня можно так назвать.

— Я здесь… — откликнулась я, не в силах оторвать глаз от того, что я только что увидела.

Здесь широкая лестница поднималась вверх. На стене висели старинные потемневшие полотна. Лица давно умерших королей и королев смотрели на меня свысока… А по лестнице, волоча за собой собственную кровоточащую призрачной кровью руку, поднималась белесая прозрачная тень. Призрак вдруг оглянулся и посмотрел на меня… Его рот отчего-то раскрылся и, пока я, похолодев от ужаса, соображала, что же он сейчас скажет… дикий вой, от которого кожа моя в миг стала гусиной, раздался из его глотки…

Часть 2

1

— Ну, что вы разорались, Велиамин, в самом деле! — чей-то голос крикнул с самого верха лестницы, но увидеть мне его сразу не удалось. — Опять руку потеряете, ваша призрачность… — кто-то, судя по голосу, спускался вниз по лестнице.

Призрак, услышав этот голос, перестал истошно орать и, забормотав себе что-то под нос, подтягивая за собой кровоточащую голубой дымящейся кровью руку, скрылся в стене под одним из портретов.

— У нас гости, судари и сударыни! — голос раздался у меня над ухом и я, совсем одурев от сегодняшнего безумного, бесконечного дня, и, видимо, устав беспрестанно пугаться, проговорила вполне внятно на этот раз:

— Капец какой-то!

Рядом со мной хмыкнули, потоптались, потом громко чихнули…

— Олие, ты уже познакомилась с Никитари? — Харзиен подошел и хлопнул по воздуху словно бы по плечу кого-то. — Наш с Милиеном воспитатель и учитель, Никитари…

Тот, кто появился передо мной после этих слов, заставил меня пропустить мимо ушей слова дьюри… А зря…

Пушистый, серый котяра сидел скромно возле наших ног. Его круглые глаза неподвижно уставились на меня, хвост нервно дернулся и, обернувшись вокруг своего хозяина, замер. Глаза, желтые, сонные, моргнули, зажмурились и вновь кругло уставились на меня.

— Котик… Кис-кис-кис… Где же Никитари, Харзиен? — спросила я, поднимая кота на руки и блаженно прижимая к себе его замурлыкавшую пушистую тушку, мимоходом отмечая, что только что готовый вот-вот разреветься Милька смотрит на меня во все глаза… и дьюри-гад почему-то прикрыл глаза и того и гляди лопнет от смеха… Да что же это такое-то!

Котик отчего-то становился все тяжелее и тяжелее, чем они его кормят кота этого? А кот тарахтел все громче и становился больше и больше, словно его распирало от удовольствия, лапы его уже висели, кажется, до моих колен, когда руки мои не выдержали и выпустили этого странного распухшего кота…

Котяра шмякнулся тяжело на пол… и встал на ноги… в сапогах. И вот уже напротив меня стоял полноватый мужчина в объемном, крупной домашней вязки свитере, кожаных, потертых основательно штанах, заправленных в мягкие сапоги, и посмеивался. Он наклонил голову с большими ушами, из которых торчали седые волосы, и произнес:

— Никитари…

И тут всех прорвало. Словно все обрадовались тому, что я им дала возможность от души посмеяться… Милька заливался громче всех как колокольчик, Никитари посмеивался сдержанно в короткую седую бороду. Харз же хохотал беззвучно, замолкал и вновь, махнув рукой, смеялся… Я же, представив себя с мужиком на руках, остановиться не могла и уже тихонько, по-дурацки хихикала, безуспешно, всем лицом силясь посерьезнеть…

От шума, поднятого нами, опять вышел из стены Велиамин, таща за собой свою несчастную руку, и вновь, разинув рот, горестно завыл.

И Никитари, еще раз сдержанно хмыкнув, строго ему сказал:

— Велиамин, ваша призрачность, угомонитесь вы сегодня, наконец?!

Призрак, продолжая выть, повернулся и вошел в стену.

— Это нам надо бы угомониться, Никитари, — сказал ему Харз, проводя рукой по лицу, будто пытаясь стереть следы смеха с него, но это ему не удалось, и его глаза по-прежнему замечательно улыбались, — всех призраков распугали… Но и ты, учитель, тоже хорош! — покачал головой он, — взгромоздился на руки девчонке и сидишь… Ты, О, с ним осторожнее, он горазд у нас на такие проделки, — смеющиеся глаза дьюри с интересом смотрели теперь на меня.

Я же улыбалась и молчала. Что я могла сказать? Нравилась мне их компания… забавный Милька, теперь этот Никитари с волосатыми ушами, и больше всех — Харзиен…

А дьюри тем временем повернулся к Никитари и спросил:

— Ты уже знаешь, учитель?..