Дьюри

Тихонова Татьяна Викторовна

Дьюри

Часть 1

1

Подвешенные в обгорелой миске над пылающим огнем благовония благовонили ужасно. Иначе не скажешь. Но что поделаешь, если у хозяина дома, Элизиена, был "пунктик": ему казалось, что все вокруг кишит духами. Духами-то оно кишело, конечно, но ему мерещатся духи, недоброжелательные к нему.

Поэтому у него и на груди кроме кожаных мешочков с оберегами, всегда чадила холодным дымком серебряная табакерочка с вонючим хилерийским табаком. Сколько раз я ему уже говорила, что находиться рядом с ним невозможно, но он лишь добродушно посмеивался в ответ, поправлял табакерочку на груди, и отвечал:

— Забей…

Гадкое словечко, но опять же — порой иначе не скажешь. А притащила его к дьюри я сама, теперь пожинаю плоды своего разгильдяйства. Это было мое первое, нет — второе слово, сказанное мной в этом непостижимом мире.

Хотя что еще можно сказать, если, пойдя искупаться на заброшенный пруд у себя на даче, только-только закончив полоть ненавистную грядку с морковкой по заданию партии во главе с бабушкой, ты начинаешь тонуть.

Это сейчас я могу посмеяться по этому поводу, а тогда, видя, как мутное светлое пятно неба все дальше удаляется от меня, мне было не до смеха. И то ли дна у пруда не оказалось, то ли я не успела до него добраться, но помню лишь отвратительные водоросли, тину… и свои беспомощные барахтанья в зеленой теплой жиже, которая затягивала меня все дальше…

Следующее, что я помню, это был мой полет вниз… Непостижимый полет! Откуда? Из озера!

— Эл, ну убери ты с огня эту сковородку! — буркнула я, не в силах уже больше вдыхать жуткий навязчивый аромат.

Элизиен, нахмурившись, помотал отрицательно головой.

— Не уберу… — ответил он и противно захихикал, — ты ничего в этом не смыслишь. Вот ползет по тебе сейчас гнусный вейда, а ты и не знаешь! А мне и знать не надо, корень сныти болотной его отпугнет… А еще сныть отпугивает порусей и болтунов…

Поруси и болтуны у дьюри это наши русалки и водяные. Вейда — дух, что-то похожее на слизня… Я без конца спрашиваю Элизиена, что означает то или другое слово, услышанное мной здесь, и он отвечает мне, но отвечает загадками, недомолвками…

— Так это она так воняет? — проворчала я, сморщив нос, — недаром все болтуны разбегаются, я, пожалуй, тоже пойду…

Элизиен молчал. Может быть, даже и не слышал меня. Выбравшись из глубокого, плетеного из ивы, кресла, я лениво потянулась и плюхнулась обратно. Нет, идти мне здесь некуда…

— Элизиен… — проговорила я, — расскажи, как ты меня нашел.

— Я ж тебе рассказывал, — удивленно посмотрел мой собеседник на меня.

Я вздохнула.

— Рассказывал… Ну, может быть, я тупая, не знаю… Только непонятно мне все равно: утопленница я или нет?

— А кто тебя знает? Если утопленники у вас с неба падают, тогда по вашему ты — утопленница…

Опять двадцать пять, подумала я. В который раз пытаюсь выяснить, что все-таки со мной произошло, почему я падала, утонув в озере, но Элизиен всегда очень уклончиво отвечал на мои вопросы.

— Где находится ваша страна, кто такие дьюри? — опять принялась я за свое. — Элизиен, я уже месяц нахожусь здесь и до сих пор не знаю, жива я или нет!!! — стукнула я кулаком по подлокотнику кресла. — И вернусь ли когда-нибудь домой… — уже тихо добавила под конец.

Элизиен, сидевший до этого невозмутимо перед очагом, выложенным гладким черным камнем посреди комнаты, повернулся ко мне. Его глаза, не мигая, уставились на меня. Это было странное существо. Назвать его человеком, теперь у меня не повернется язык, хотя на первый взгляд сходство бесспорное.

Когда это серьезное, с почти никогда немигающими глазами лицо уставилось на меня там, над озером, в которое я падала, провалившись в свое, мне стало совсем плохо… С одной стороны, я отчетливо понимала, что утонула в своем пруду, как последняя идиотка, с другой стороны, я вывалилась из своего пруда в чье-то небо и повисла, похоже, по воле этого… нечеловека в воздухе. Висела я головой вниз и молчала, у меня вообще такая реакция на страх, я теряю голос. А дьюри подошел ко мне по воде, шлепая громко босыми ногами, перехватил меня одной рукой за пояс и так и пошел, словно я бревно какое…

Я рассмеялась вдруг вслух. Элизиен удивленно прикрыл глаза. Да, у него все наоборот.

— Я вспомнила, как ты испугался, когда я заговорила с тобой первый раз…

Открыв широко рот, он беззвучно рассмеялся.

— Я уронил тебя, — кивая головой, смеялся Элизиен. — Немножко уронил…

Ну да, так и было, немножко уронил, когда я вдруг проговорила: "Черт!", а немножко потому что, когда я уже чуть не шваркнулась лицом об землю, он опять меня подвесил в воздухе и заботливо спросил: "Не ушиблась?", на что я ему, вися вниз головой, с достоинством ответила: "Забей" Это очень понравилось дьюри, и он также, вот как сейчас, беззвучно рассмеялся.

— Элизиен, почему ты так странно смеешься — беззвучно? — спросила я.

— Потому что шишилла услышит, — опять прикрыл удивленно глаза дьюри.

Ну, надо же, удивляется… моей глупости, наверное, — не знаю, кто такой шишилла.

— Это такой пушистый, с блестящими глазками? — спросила я наугад.

— Не-ет, — еще больше прикрыл глаза от удивления Элизиен и заговорил тихо и таинственно, — он безглазый и холодный как лягушка и двигается на твой голос все ближе и ближе, ему нужно твое тепло, и он движется к тебе, и ты замерзаешь…

Голос Элизиена понизился до шепота, и мне стало не по себе. Но останавливать его мне не хотелось…

— Шишилла живет под старыми корягами у дорог, троп. Он ждет тебя долго, замерзая там в темноте своей норы. Он издалека услышит тебя, и пойдет, потянется навстречу… Помню, я был совсем молодой, глупый… Лето стояло жаркое, а мне холодно… Я костер запалил, а все равно мерзну. Не просто мерзну, двигаться не могу, чувствую, конец приходит, а дров я все подбрасывал и подбрасывал, и вдруг — отпустило. Потом знающие сказали — видно с дровами в костер синий мох попал, его запах отогнал шишиллу… А ты говоришь, воняет! Тут… — дьюри похлопал нежно по табакерочке на груди, — у меня все: и синий мох, и сныть, и потрошки бородатой жабы, рога дохлой улитки…

— Фу-у-у, Элизиен!!! Лучше бы я не знала, что у тебя там! — зажмурилась я, представив, что вот уже месяц дышу вялеными потрошками дохлой жабы, и такое омерзение передернуло меня, что я даже глянула на Элизиена — не обиделся бы…

Но нет, дьюри сидел на земляном, ровном полу как ни в чем ни бывало, скрестив ноги, и вороша красные угли в очаге, переворачивая большие, белые луковицы, которые после того, как их испечешь, на вкус сладкие и сочные.

На улице давно стемнело. В узкие окна, распахнутые на обе створки, смотрела недавно взошедшая луна, и я в который раз себя спрашивала, почему здесь, под моим прудом, в чужом небе она тоже есть?

Когда Элизиен меня притащил вымокшую и полуживую сюда, к себе домой, мне показалось, что мы очень долго пробирались через непроходимый лес, которому не будет никогда конца. Дом его оказался обычной землянкой, очаг был выложен прямо в полу, и, когда затрещал огонь, наполняя дымом небольшое помещение, дьюри посмотрел на огонь и сказал:

— Дыму — дымово… Ступай на волю…

Пламя вдруг выровнялось, и дым потек вверх, уходя в отверстие в крыше. Я смотрела на это дикими глазами. Зачем ему я — полумертвая от страха, посиневшая утопленница? Наглотавшись вонючей воды из пруда, проболтавшись вниз головой, пока дьюри меня тащил по лесу, я тогда чувствовала себя отвратительно. И когда послышалось быстрое шлеп-шлеп-шлеп по полу, я перепугалась окончательно…

Тогда я впервые увидела Мильку. Милиена… Мальчишка выбежал навстречу Элизиену, шлепая маленькими босыми ножками, выбравшись из подпола, где он, похоже, прятался, и обхватил его за колени. Дьюри беззвучно рассмеялся и взял малыша на руки. Потом повернулся ко мне и сказал: