Сват из Перигора

— Чего тут думать? Ты должен открыть собственную парикмахерскую. Правда ведь, Пьер?

Расправившись с остатками «Кабеку», Пьер Рузо глубокомысленно заключил:

— Это мечта любого парикмахера. Это — и еще одно: чтоб в его кресле никогда не сидел клиент, у которого на ушах волос больше, чем на голове.

Суммы, оставленной внуку покойным дедом, было явно недостаточно, чтобы купить помещение, оборудовать его креслом и раковиной и обеспечить Гийома жалованьем на первое время, пока бизнес не встанет на ноги. Однако решение вскоре возникло само собой, и до трех часов ночи Гийом лежал на спине без сна, потирая ладонями простыню, — сердце сжалось от возбуждения точно зеленый грецкий орех, ступни колыхались вперед-назад, а мысли скакали как сумасшедшие, пытаясь охватить все, что необходимо для превращения в парикмахерскую дедовой кухни.

Благодаря помощи лучшего друга, булочника Стефана Жолли, привыкшего ворочать увесистые мешки с мукой, много времени это не заняло. Первым делом друзья пристроили еще одну маленькую кухоньку к задней части дома, а затем удлинили имевшуюся. Для начала Гийом Ладусет заказал всего одну раковину — о расширении можно было подумать и позже — и черное кожаное кресло той же модели, что и в парикмахерской Пьера Рузо. Дидье Лапьер, деревенский плотник, установил против зеркала вдоль стены скамью, для которой мадам Ладусет сшила подушки. Сын, правда, быстренько убрал их с глаз долой, дабы не шокировать клиентов оборочками.

Рядом с окном появились полки, где должны были разместиться товары, которые парикмахер надеялся продавать для увеличения прибыли. Битый час Гийом аккуратно расставлял и раскладывал баночки с лосьонами, расчески, шампуни, коробочки с бритвами, накладные баки, помазки, тоники для волос и карандаши для подкраски седых усов. Закончив, он отступал на пару шагов, склонял голову набок, оценивал результат — и начинал все сызнова.

Если Эмилия Фрэсс была первой любовью Гийома Ладусета, то парикмахерская стала второй. Дела пошли в гору довольно быстро, и уже через пару месяцев на скамье по субботам сидело не менее трех человек. Не все из них, правда, являлись клиентами. Некоторые заходили просто погреться, а кое у кого даже хватало наглости заскочить предварительно в бакалею за пачкой печенья «Пти Борр Лю», чтобы почувствовать себя вроде как дома. Давя в себе раздражение, Гийом терпеливо сносил горы крошек, со временем находивших дорогу в его дешевые кожаные сандалии, поскольку благодаря толчее на скамье складывалось впечатление, что парикмахерские услуги пользуются повышенным спросом, а что может быть лучше для бизнеса. Привычка сельчан торчать в доме Гийома никуда не девалась и с приходом весны — они заскакивали под предлогом пересидеть дождь. Летом же прятались от жары, покрикивая на каждого входящего, чтоб закрывал дверь и не впускал знойный воздух, непрошеным гостем рвущийся с улицы. Когда дел становилось невпроворот, парикмахер прогонял бездельников, и те разбегались, словно стадо диких козлов. А иногда бывало и так, что, к своему огромному огорчению, Гийом заставал то одного, то другого в гостиной — задравши ноги на столик, наглец смотрел в телевизор — или в туалете, на унитазе, с его любимыми комиксами о приключениях Счастливчика Люка в руках.

Гийом Ладусет никогда не забывал того, чему его научили в Академии мастеров-парикмахеров Перигора, особенно слов из «Руководства по парикмахерскому искусству» (издание второе, переработанное и исправленное). По утрам, прежде чем спуститься по лестнице, Гийом удостоверялся, что он по-прежнему являет собою Живой Пример. Опорожнив мочевой пузырь, парикмахер не покидал ванной до тех пор, пока его волосы и усы не представали во всем их великолепии, достаточном, чтобы пробудить в клиентах желание выглядеть точно так же. Предметом особенной гордости Гийома Ладусета был его знаменитый начес «волна». Дважды в неделю, вымыв голову и нанеся лосьон для укладки, Гийом аккуратно приставлял палец к волосам, формировал с помощью расчески гребень, а затем повторял процедуру вокруг головы. Три свои вариации Гийом называл «трубадур», «помпадур» и «амбассадор». И хотя спрос на них был, мягко говоря, не очень — большинство клиентов противились необходимости надевать сеточку для волос, пока те сохли, — парикмахер испытывал немалое удовлетворение просто от осознания того, что такая услуга доступна любому, стоит лишь пожелать.

После начального всплеска интереса со стороны односельчан бизнес постепенно вошел в колею и приносил плоды более двух десятилетий: клиенты захаживали раз в четыре недели, соблазненные парикмахерской мантрой о том, что «истинному джентльмену стрижка ни к чему». Годы шли своим чередом, и мало-помалу у Гийома скопилась пусть небольшая, но весьма любопытная коллекция парикмахерской утвари, добытой на бесчисленных блошиных рынках в соседних деревеньках и городках. Среди безвкусных и неоправданно дорогих безделушек Гийому посчастливилось откопать несколько старых мисок для бритья с полукруглым вырезом под шею. Он также приобрел набор деревянных шариков, что закладывались за щеку для облегчения процедуры. Были там и медные щипчики для усов, которые после нагрева создавали изумительнейшие завитки, и целый арсенал опасных бритв — в том числе и его любимая, с перламутровой рукояткой. Свою коллекцию Гийом с гордостью выставлял на столике в переднем углу парикмахерской — дань уважения ремеслу, чьи представители некогда были в большой чести, и до 1637 года именно им поручалось решать такую престижнейшую из задач, как кровопускание.

На стене над деревянной скамьей висела еще одна находка Гийома, оригинал рекламного объявления, пропагандирующего метод доктора Л. Паркера — лечение облысения электричеством. На картинке клиент сидел в шапочке, стянутой ремешками, в объявлении же не только утверждалось, что за год с помощью этого средства исцелилось пять тысяч человек, но и что метод доктора Л. Паркера официально признан Международным конгрессом электрологов на Миланской выставке 7 сентября 1906 года, — два факта, пробуждавших искренний интерес у некоторых клиентов Гийома.

Несмотря на глубокую страсть к своему ремеслу, парикмахер со временем подустал жить и работать в одном месте, не говоря уже о том, что ему досаждали клиенты, мало того что узурпировавшие его же собственный унитаз, но еще и нагло возмущавшиеся отсутствием туалетной бумаги. И когда восемь лет назад овдовевшая мадам Ладусет почувствовала, что устала от одинокой жизни в фамильном гнезде, и перебралась в маленький домик в центре деревни, с одной-единственной спальней, Гийом вернулся в отчий дом, с его садиком и роскошным ореховым деревом. Тогда-то он и взял на себя заботу о семейном кассуле — священный долг, который исполнял с безоговорочным рвением.

Впервые о человеке по имени Жан-Батист Ригоди парикмахер услышал от своего соседа. Ив Левек стоял на приставной лестнице и возился с черепицей цвета лосося, волнами сбегавшей по крыше его дома. Гийом Ладусет, который только-только примерился к голубю, тушенному в «пешармане», проворно вскочил из-за деревянного, покоробившегося от времени стола. Наскоро сунув волосатые ноги в сандалии, он прошлепал сквозь садик с такой быстротой, какую только позволяла развить дешевая магазинная кожа. Оказавшись у забора, Гийом окликнул соседа:

— Эй, Ив! Ты в порядке? Что случилось?

Ив Левек оглянулся, узрел устремленный на него взгляд соседа и кусочек лука, застрявший в усах парикмахера.

— Да вот, черепица вконец разболталась, — пояснил он. — Спать по ночам не дает.

— Да я не об этом. Я имел в виду тебя. С тобой все нормально? Ты выглядишь так, будто тебя отмутузили.

— В каком смысле?

— Твои волосы.

Ив Левек медленно спустился на предпоследнюю перекладину, посмотрел на соседа и уставился в землю.

— Прости, Гийом, у меня так давно не было женщины. А для мужчины это тяжело. Сам знаешь, какое это мучение. Я же вижу, как ты ужинаешь в одиночестве, вечер за вечером. Согласись, разве мы многого просим? Всего лишь почувствовать, как мягкие холмики женских грудей вжимаются по ночам тебе в спину.