Страница 15 из 16
Его рассказ был встречен молчанием. Рант умрет.
— Вдруг я почувствовал, что теряю сознание. Я увидел, как вся жизнь пронеслась перед глазами. И Селия сказала «прости», а я сказал, что ничего страшного, это всего лишь значит, что я умру, а Желтяку-Добряку [50]двадцать один, и я уже жил на шесть лет дольше, чем он, и что я провел последнюю ночь своей жизни, делая что-то, что не могло принести никакой пользы, и мы умрем вместе, я и он, но, Селия, это ничего». Рант остановился, но затем заорал: «Ты слышишь меня, Селия? Все нормально! Я пошел спать в четыре утра и я не думал, что проснусь».
— Но инкубационный период от четырех до шести месяцев!
— И? Через шесть месяцев вы будете обменивать мою плазму.
— Это все я виноват, — сказал Потс. — Я должен был вдарить по нему роидами.
После того, как все разошлись, Рант сказал, что он должен кое в чем признаться:
— Понимаешь, это было мое третье поступление. Во время всего этого бардака с Желтым Человеком. Я не мог этого вынести. Я предложил ему пятерку за то, что он пойдет домой. Он взял деньги и ушел. [51]
Подгоняемое моим ужасом перед его наступлением, время, когда меня оставили одного, пришло. Потс оставил на меня своих пациентов и отправился домой к Отису. Испуганный, я сидел в одиночестве перед постом медсестер, глядя, как умирает грустное солнце. Я думал о Бэрри и желал быть с ней, делая то, что молодые, как мы, должны были делать, пока позволяло здоровье. Мой страх разрастался, как атомный взрыв. Чак подошел, рассказал о своих пациентах и спросил:
— Эй, старичок, заметил кое-что необычное?
Я не заметил.
— Мой пейджер. Он выключен. Теперь они меня не достанут!
Я видел, как он удаляется по длинному коридору. Я хотел позвать его, попросить: «Не уходи, не оставляй меня здесь одного», — но я не стал этого делать. Мне было так одиноко! Хотелось заплакать. Ранее, когда я начинал нервничать все сильнее, Толстяк пытался подбодрить меня, говоря, что мне повезло оказаться с ним на дежурстве.
— К тому же сегодня, великая ночь, — сказал он. — Волшебник Изумрудного Города и Блинчики.
— Волшебник Изумрудного Города и Блинчики? — переспросил я. — Что это?
— Ты что, не помнишь? Ураган, дорога из желтого кирпича, великолепный Железный Дровосек, пытающийся забраться к Дороти под платье. Отличный фильм. А вечером, в десять, дают блинчики. У нас будет вечеринка.
Это меня не спасло. Я пытался разобраться с хаосом в отделении, успокаивал наполненную жидкостью и особенно злобную Ину Губер и ухаживал за Софи, у которой началась лихорадка, и она была настолько не в себе, что напала на Поцеля. Я практически дрожал от страха перед грядущим. А когда грядущее наступило, я чуть не задохнулся. Я сидел в туалете в ту минуту, когда шестью этажами ниже, оператор пейджинговой службы нанесла прямой удар:
ДОКТОР БАШ, ПОЗВОНИТЕ В ПРИЕМНОЕ ОТДЕЛЕНИЕ ПО ПОВОДУ НОВОГО ПОСТУПЛЕНИЯ, ДОКТОР БАШ… [52]Кто-то умирал в приемнике, и они требовали меня? Они что, не знают, что нельзя появляться в обучающей больнице в первую неделю июля? [53]Они не увидят доктора, они увидят меня. Что я мог знать? Я паниковал. Картофелина Петера опять пронеслась через мой мозг, и вот, с тяжело бьющимся сердцем, я отправился на поиски Толстяка, который оказался в комнате отдыха, погруженный в Волшебника Изумрудного Города. Поедая салями, он пел вместе с героями: «Из-за того, из-за того, из-за того, что он может творить чудеса. Мы идем к нему, к Волшебнику, Волшебнику Изумрудного Города»…
Его было нелегко оторвать от фильма. Я был удивлен, что ему нравилось нечто столь невинное и наивное, как Волшебник Изумрудного Города, но вскоре выяснилось, что, как и многое из его увлечений, его интерес был извращенным:
— Сделай это, — бормотал Толстяк, — Дороти, сделай это с жестянкой. Натяни ее, Рэй, [54]натяни ее.
— Я должен тебе что-то сказать.
— Выкладывай.
— Там новая пациентка в приемнике.
— Ну что ж, иди осмотри ее. Ты теперь врач, забыл? Врачи осматривают пациентов. Давай, Рэй Болджер, сделай с ней это, БЫСТРО!
— Я знаю, — пропищал я, — Но там же кто-то, наверное, при смерти, а я…
Толстяк оторвался от телевизора и посмотрел на меня и мягко сказал:
— Понятно. Ты струсил, да?
Я кивнул и рассказал, что все о чем я думаю — большая Картофелина Петера. [55]
— Да. Понятно. Значит, ты напуган. Ну, а кто не напуган в первую ночь на дежурстве?! Я тоже был в ужасе. У нас осталось полчаса до начала ужина. Из какой она богадельни?
— Я не знаю, — сказал я, направляясь к лифту.
— Не знаешь? Черт! Они уже, наверняка, продали ее койку в богадельне, так что нам не удастся СПИХНУТЬ ее обратно. Реальная экстренная ситуация — продажа богадельней койки гомера.
— Откуда ты знаешь, что это гомересса?
— Шансы, обычные шансы.
Двери лифта распахнулись и мы увидели интерна северного крыла шестого отделения, Глотай Мою Пыль Эдди, толкающего каталку со своим первым поступлением: три сотни фунтов обнаженной, не считая грязного белья, плоти, огромные грыжи на брюшной стенке, огромную голову с маленькими участками для глаз, рта и носа, бритый череп, весь в шрамах от нейрохирургических вмешательств, выглядевший, как банка собачьего корма. И у всего этого были судороги.
— Рой, — сказал Глотай Мою Пыль. — Познакомься с Максом.
— Привет, Макс, — сказал я.
— ПРИВЕТ ДЖОН ПРИВЕТ ДЖОН ПРИВЕТ ДЖОН, — ответил Макс.
— Макс повторяется. У него была лоботомия.
— Болезнь Паркинсона в течение шестидесяти трех лет. Рекорд Дома. Макс поступает с непроходимостью. Видишь эти грыжи с выпирающими кишками?
Мы видели.
— Если сделать рентген, то все что там увидишь — фекалии. В предыдущее его поступление потребовалось девять недель, чтобы его вычистить и все, что его спасло, была маленькая ручка японской виолончелистки и, по совместительству, студентки ЛМИ, вооруженной специальными особо прочными перчатками и обещанием любой интернатуры, в случае успеха ручной раскупорки. Хотите услышать «Исправь грыжу»?
Мы хотели.
— Макс, — сказал Толстяк. — Что ты хочешь, чтобы мы сделали?
— ИСПРАВЬ ГРЫЖУ ИСПРАВЬ ГРЫЖУ ИСПРАВЬ ГРЫЖУ, — ответил Макс.
Глотай Мою Пыль и его студент поднажали и, набирая скорость, Макс отправился к неоновому закату. В одной упряжке они казалось взбираются на гору в Чистилище. Придя в себя по пути в приемник, я спросил у Толстяка, откуда он знает этих пациентов. Ину, Макса, Мистера Рокитанского.
— Количество гомеров Дома конечно, — пояснил Толстяк, — а так как ГОМЕРЫ НЕ УМИРАЮТ, они проходят по кругу Дом — Богадельня — Дом по несколько раз в год. Кажется, что они получают свое расписание на год в июле, совсем как мы. Ты научишься различать их по крикам. Но, все же, что с твоей гомерессой?
— Не знаю. Я еще ее не видел.
— Не важно. Выбери орган. Любой.
Я замолчал, настолько перепуганный, что даже не мог придумать орган.
— Да что с тобой? Где они тебя нашли? По квоте? Теперь появилась квота на евреев? Что находится за грудиной и бьется?
— Сердце.
— Отлично. У нее застойная сердечная недостаточность. Что еще?
— Легкие.
— Прекрасно. Теперь ты начал думать. Пневмония. У нее пневмония и сердечная недостаточность, сепсис от постоянного мочевого катетера, она отказывается есть, хочет умереть, она слабоумна и с давлением, настолько низким, что ты не сможешь его измерить. Что надо сделать в первую в очередь? Основное твое действие?»
Я подумал о септическом шоке и предложил спинномозговую пункцию.
— Нет. Это в книжках. Забудь о них. Я — твой учебник. Ничего из выученного в ЛМИ тебе не поможет. Послушай, ПЯТЫЙ ЗАКОН: «ПЕРВЫМ ДЕЛОМ РАЗМЕЩЕНИЕ».
50
Mellow-Yellow
51
Деньги мы не предлагали, но рецепты, да и все что угодно, за уход домой — стандартно.
52
Наверное, Рой преувеличивает, но не намного. Иногда на дежурстве пейджер входит в состояние эпилептического статуса. Обычно, во время смены медсестер или в четыре часа утра, когда безумные ночные медсестры будят пациентов, чтобы проверить, не болит ли чего, а потом звонят интерну, требуя снотворное и обезболивающее.
53
Запомните это.
54
Рэй Болджер играл Железного Дровосека в первой постановке «Волшебника».
55
Отсылка к поговорке, упоминаемой также в третьей главе. Они очень навязчивы и могут застрять в голове.