Булавин

— Дай господь. — Бывший атаман прищурил хитрые глаза. — Сыскали мы новопришлых людей Белогородцкие черты села Старицына семей с 50. Переловили из них 30 семей и отослали на Валуйку воеводе Ивану Иванову сыну Арнаутову, именно (поименно. — В. Б.)с росписью отдали.

— Куда делись другие двадцать?

— Те разбежались. Мы их приказали сыскать, отослать на Валуйку же.

— А Харьковского и Изюмского полков жителей?

— Тех в городках не сыскалось, и их нету.

— По Хопру, Бузулуку и Медведице, — добавил войсковой атаман, — мы, выбрав из старшин Харитона Абакумова да Кузьму Минаева, с нашим войсковым письмом послали для сыску и высылки новопришлых людей.

Богатые черкасские казаки понимали, что их ответы и уловки не введут в заблуждение московских бояр и государя. Но авось нынешнее тревожное военное время, другие заботы, поважнее донских, отвлекут их и гроза пройдет мимо. Конечно, что-то сделать, хотя бы для виду, надобно. Да ведь жалко выпускать новопришлых работников — польза от них в хозяйствах большая и доходы немалые. В этом старшина единодушие имела и на то же рассчитывала среди станичных атаманов и старожилых казаков по Дону, Донцу и их притокам. Зерщиков, самый проницательный и ловкий из черкасской старшины, спросил атамана:

— Успокоились в Москве? Не тревожат боле?

— Как не тревожат. В сем месяце грамота из Посольского приказа пришла. За приписью тайного секретаря Петра Шафирова.

— Что пишут?

— Паче прежнего велят сыскивать новоприхожих беглых, которые бежали на Дон с 203-го году (1695 г. — В. Б.)после азовских походов, и высылать на прежние места.

— Вот напасть-то какая! — старшины хором, перебивая друг друга, заговорили зло и тревожно.

— Что им еще надо?

— Все неймется боярам! Мало они у нас земель и угодий отобрали!

— И монастыри от них не отстают!

Лукьян Максимов, выждав, пока стихли негодующие голоса, подлил масла в огонь:

— Вести, господа казаки, есть новые и худые...

— Какие еще?!

— Мало нам прежних!

— Что? Говори, не томи, атаман!

— Верные люди из Азова сообщили... — Максимов внимательно оглядел домовитых. — В Троецком (поблизости от Таганрога. — В. Б.), сказывают, подполковник Долгорукой Юрий Владимирович получил указ о беглых на Дону.

— От бояр?

— Что в нем?

— Еще не знаю... Мыслю: готовиться надо. Пущей беды не было бы...

— Опять бояры лезут! — осторожный Зерщиков кипел гневом. — Государь, поди, и знать не знает.

— Что делать будем? — атаман обращался ко всем. Не хотел прерывать воцарившееся в каморе молчание. Ждал — «пусть сами скажут. Не отмолчаться ведь!». Дождался — все заговорили:

— Что будем делать?

— Сколько терпеть можно?

— Казаки мы али не казаки!

— Теперича, выходит, Тихий Дон вольным называть запретят!

— Вольности и права наши беречь будем! Долгорукий нам не указ!

— Господа старшина! — Лукьян поднял руку, призывая к тишине. — Все согласны в том, что рушить донские вольности и привилегии не дадим?

— Согласны! Как не согласны?!

— На том и решим. Что будет, посмотрим. — Помедлил. — Предупредить надобно по городкам, по Дону, Северскому Донцу, по всем притокам, чтобы атаманы и старожилые казаки знали: новые сыщики явиться могут. Да новоприхожих бы припрятали...

— Так! Верно говоришь, Лукьян Максимыч!

— Свой интерес блюсти надобно! Боярам-то, известно, что надо: нас по миру пустить — земли отобрать и работников тоже!

— Готовиться будем как следует. — Зерщиков посмотрел на атамана. — Людей верных нужно иметь по городкам.

— Верно, Илья Григорьевич. — Максимов с хитрецой глянул на него. — Давай уж повестим господ старшину?..

— Говори. Пора уж.

— Вот, господа казаки, — слова атамана медленно и веско звучали в наступившей тишине, — некое время тому прошло, как имели мы тайную встречу и беседу...

— С кем? С кем?

— С одним человеком... Помните вы о бахмутских происшествиях?

— Как же! Помним!

— Булавин Кондрат, бахмутский атаман, там во главе стоял. Казаки из Трехизбянского и других донецких городков выбили из Бахмута изюмских полчан. А потом Булавин и Черкасский приезжал. Рассказывал. Вот мы с Ильей Григорьичем и слушали его. О донских вольностях и обычаях беседу с ним вели. Такие, как он, нам очень надобны.

— То дело доброе. — Ефрем Петров недоверчиво хмыкнул. — Да вот гультяи там были, и в немалом числе, с Булавиным вместе. А нам с ними по одной дороге не ходить.

— Так они от тех солеварен кормятся, — не согласился Зерщиков. — Да и мы от того кое-что имеем. Так, станичники?

— Знамо, так.

— У нас и там, и в других местах новопришлые в работниках живут.

— Без них нам туго будет.

— Ну, господа старшина, — подвел итог Максимов, — с этим, вижу я, все согласны.

— Согласны, конечно... — Ефрем Петров смотрел с сомнением. — Да кабы хуже не было. Государь по головке не погладит за тех беглых. Он, слышь, скор на расправу.

— Это мы знаем. Да ведь дело-то какое: и в царскую опалу попасть нет охоты, и свои права терять тоже нельзя. — Максимов смолк, потом тряхнул головой. — Как ни крути, господа старшина, а решаться надо. Притом и Москву не гневить. В случае чего и туману напустить можно. Дело то обычное.

— Вот-вот, — у Зерщикова заблестели глаза, — о том и я так же мыслю. А Булавин — наш брат, атаман. Человек он храбрый, горячий. Справедливость любит.

— А голутва? — Петров вперил в него насмешливый, острый взгляд. — Они тоже храбрые. Да их храбрость для нас может так обернуться... А Булавин-то тоже, говорят, из таких, из Слобожанщины к нам вышел.

Вишь ты, какое дело. Из той голытьбы немалое число на нас с тобой, Ефрем Петрович, работают. И Булавину они надобны. И другим таким же. Прав Лукьян Максимович: быть готовыми следует; а Булавина и иных поддержать надо. Лиха беда к нам не раз ходила — вспомните Кологривова с Пушкиным и иных сыщиков. Приехали и ни с чем уехали. А Горчакова Булавин под арестом держал и прогнал на Воронеж. Он нашу линию ведет, а ты, — он повернулся к Петрову, — говоришь не то. Булавин — атаман, теперь к старшине принадлежит. А что там раньше было... Было, да прошло!

— Правильно гутаришь, — Максимов согласно кивал единомышленнику. — Булавина мы одобрили и с тем отпустили домой на Донец; в случае чего, мол, делай, как на Бахмуте делал; сыщикам спущать нельзя, отводить их от Дона надобно; мы, мол, из Черкасска поддержим.

— М-да-а... — протянул Ефрем Петров. — Вот оно как выходит...

— Что ты душу выворачиваешь? — Зерщиков еле себя сдерживал. — Сумнение имеешь? Может, московским боярам поклонимся нашими правами?

— Дак я разве о том? О другом.

— И о том, и о другом думать надо. И с Москвой ухо востро держать, государя не прогневить и свой интерес блюсти. На то мы и старшина черкасская, чтоб выход находить. Войско Донское в нерушимой обыкности соблюдать.

— Кто ж с этим спорит? Только осторожней надо. А гультяям воли не давать!

— Наконец-то. Умные речи и слушать приятно.

— Ну, все. — Максимов прихлопнул ладонью по колену. — Вижу: все в сугласие пришли.

Никто не возражал. Глава старшинской партии, войсковой атаман, видел и понимал колебания некоторых своих помощников. Его самого подобные же сомнения посещали неединожды, от них голова болела, ночами не спалось. Всем нутром, хитрым своим разумом чувствовал Лукьян Максимович, что грядет новая если не беда, то неприятность. И всё — от бояр московских и помещиков, монастырей, государевых полчан и иных служилых людей. Все зарятся на донские земли и угодья. Что тут говорить? Места богатые — земли тучные, рыбы и зверья много; опять же — борти, солеварни, лес строевой. Да мало ли... Вольности наши поперек горла им стали, особливо беглых своих вернуть требуют. Думают, мы тут, как сыр в масле, купаемся. А живем ведь как на погребе зелейном. Отовсюду — набеги татар и калмыков да воеводские ухищрения, прицепки. Что они там, в Москве, не видят, что ли? Опять же полки свои шлем в воинские походы — и старожилые, и новоприходцы кровь за Русь проливают. Уж исстари так повелось — казацкие сабли и кони всегда противу неприятеля российского наготове. А нас то тыр, то пыр! Беглых им отдай! А пить-есть нам потребно? Али нет?