Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 17 из 82

— Врут все, канальи!

— Врут всенепременно. И по другим случаям врут.

— Ничего, доберемся до них.

— В прошлых, Ваша светлость, годех — 1703-м и 1706-м, — в те верховые городки посылали стольников Кологривова и Пушкина для высылки беглых ратных людей, боярских холопов, крестьян, а потом и новые государевы указы. И все напрасно.

— Выходит, непослушание чинят старшина и все казаки?

— Так, Алексей Данилыч.

Из дальнейших расспросов светлейший узнал еще немало для себя интересного. Оказывается, на Дон шли грамоты, одна за другой, с разными запретами: не сечь и не пустошить леса по Дону и притокам, годные для корабельного строения (а это ограничивало их охоту, бортничество, торговлю мехами и — для беглых — подсечное земледелие); не продавать и не сушить рыбу, поелику надобна она про его великого государя обиход; не занимать пустопорожние земли по верховьям Дона.

Казаков теснили во всем и со всех сторон, и центральные, и местные власти. С севера, северо-запада и северо-востока в их земли вклинивались, чем дальше, тем больше, владения помещиков и монастырей. Слободские полки отнимали у них угодья и промыслы. Воеводы поволжских городов брали двойные торговые пошлины с них и ездивших с ними для торгов юртовских татар и калмыков.

С теми же калмыками, татарами — кубанскими, ногайскими, крымскими, едисанскими — у казаков часто случались взаимные нападения, грабежи. Кубанцы разоряли их городки под самим Черкасском, отгоняли конские стада, уводили многих казаков в неволю. Отбирали их имущество, добычу.

Положение донцов в первые годы нового столетия непрерывно ухудшалось, и они, естественно, протестовали против мер московских бояр и их местных агентов-воевод. Жить становилось все трудней. Хлеба на Дону постоянно не хватало, хотя уже в последней четверти XVII столетия казаки начали заводить пашню. В 1690 году войсковое правительство под страхом смертной казни запретило земледелие на Дону. Но хлебопашество по Хопру, Медведице, Северскому Донцу постепенно расширялось, особенно стараниями беглых — крестьян, бобылей, холопов, бежавших сюда «из Руси». Бедный люд скапливался в верховских городках в большом количестве, и это сильно тревожило власти и помещиков. Донская голытьба в их глазах — элемент беспокойный, бродячий и бездомный, склонный к непослушанию и бунтовству. Такие же настроения и стремления, и они это очень хорошо знали, были распространены среди «подлой черни» русских уездов. Недаром худые людишки бегут оттуда на Дон и увеличивают число тамошних гультяев. То же — и работные люди с воронежских, азовских и таганрогских верфей, с пильных мельниц и лесных пристаней для сплавки леса, с железных и кирпичных, селитренных и кожевенных заводов, с кузниц и солеварен, будных майданов (выделка поташа) и гутов (стекольное дело). Отовсюду бегут люди — из Руси и Слободской Украины и государственный интерес от того большой урон имеет. Терпеть сие невозможно.

...Меншиков, прослушав все, о чем известил его Алексей Васильевич, стал мрачней тучи черной:

— Многое насказал ты мне, господин Макаров! Голова пухнет. Однако же меры, и меры срочные, беспощадные, принимать надобно. Доложу о том государю. На том и закончим.

Макаров сложил бумаги, поклонился и вышел. Светлейший посидел, побарабанил пальцами по столу, кружевные манжеты из-под рукава вздрагивали, трепетали. Встал, одернул кафтан, поправил парик, тихо подошел к двери горницы, где, он знал, находился друг-патрон и повелитель:

— Позволишь войти, мин хер?

— Входи, входи! Вот хорошо, Данилыч, что пришел. Только что отпустил фельдъегеря, вести привез. Карлу с, слава богу, пока в Россию итти намерения не имеет. Ходят слухи, что на Империю сердитует: император-католик, видишь ли, преследует протестантов в германских государствах; в Силезии отбирает у них церкви. И швед за своих единоверцев вступается. Версальский двор надежду имеет Карлуса натравить на Австрию. Обеспокоены в Лондоне и все союзники аглицкие. А нам то на руку, поелику швед еще больше завязнет в делах европейских. Дай боже, чтобы это было правдой!

— Дай бог, мин хер. А я пришел к тебе сказать, что сидел с Макаровым для рассуждения о донских делах.

— Что рассудили? К чему пришли?

— Много от казаков донских самовольств всяких и помехи для нас, государь.

— Вот новость-то сказал! Известно сие давно. Ты о деле говори. делать будем?

— Для сыску беглых ты сам, мин хер, Долгорукова посылаешь. Солдат ему много даешь?



— Сотню-другую дам. Пока хватит. Главная забота сейчас — Карлус. Хоть он и сидит в Альтрапштадте и от всей Европы плезиры получает, одначе, не ровен час, и в Россию повернуть может.

— Верно, мин хер. Но...

— Что но?! Не крути, не верти, как лиса хвостом!

— Давно ли бунт астраханский минул, государь?

— Ну и что? То — бунт. А тут — драки казаки всчинают. Вред от них повсюду большой. Долгорукий по Дону пройдет с грозой невеликой, и присмиреют казаки.

— Хорошо бы. Но, мин хер, в Астрахани тоже с драк начиналось. А потом фельдмаршала с войском туда послать ты изволил.

— Верно, Данилыч... Царь замолчал, но ненадолго. — Думаешь, больше послать надо?

— Пока нет, мин хер. Ты прав, как всегда. Но иметь в виду надо, полки готовить. На всякий случай. Ведь, помимо беглых, и другие вины они имеют. Многое мне тут, — Меншиков махнул в сторону соседней комнаты, — говорил и чел Макаров. Поневоле опасение держать будешь.

— Да и сам я так думаю, Данилыч. Пока пусть Долгорукий туда идет с отрядом. А там посмотрим. Ты это дело из рук не выпускай. Зело то важно. Прикинь, кого нужно послать на Дон, если нужда заставит.

— Слушаю, мин хер. Сделаю все, что надобно.

НАЧАЛО ДОНСКОЙ ЛИБЕРИИ

 На атаманском подворье на исходе лета собрались ближайшие помощники и друзья Лукьяна Максимова — Илья Зерщиков, бывший войсковой атаман, Абросим Савельев, Никита Саламата, Иван Машлыкин (Машлыченок), Григорий Матвеев, Ефрем Петров, Герасим Лукьянов, Матвей Матвеев Мажара. Хозяин пригласил их в свой курень — двухэтажный каменный дом. На второй этаж вела наружная деревянная лестница. По ней и поднялись наверх. Атаман плотно притворил дверь, показал на лавки вдоль стен. Все сели. Заходившее солнце освещало камору слабым светом. Лукьян оглядел сидевших, помолчал. Кашлянув в кулак, посмотрел внимательно:

— Господа старшина! Для чего собрались, вы знаете. Из Посольского приказу пишут: Шидловский жалобы шлет в Москву, что-де в нынешнем 1707 году в розных месяцех и числех чугуевцы, харьковцы, золочевцы, змиевцы мояченя, служилые и жилецкие многие люди, оставя домы свои, с женами и детьми, а иные и жен оставя, явно идут на Дон и в донецкие наши городки. И затем де в высылку в Азов и в Таганрог против указу великого государя людей сполна не будет. Велено нам беглецов не принимать, а тех, которые придут, отсылать на прежние жилища.

— Сколько разов писали нам с грозами, — прервал атаман Зерщиков, — да господь миловал. И сыщиков присылали. Отговоримся... Не внове нам.

— Так-то оно так. Мы, как вы помните, отвечали всем Войском, что русских новопришлых людей на Дону запрещаем принимать накрепко под смертною казнью. За нарушение и утайку беглых тех городков атаманам и лутчим людям по нашему войсковом праву — смертная казнь; а городки те все разорять и от юрта отказать.

— Что-нибудь сделать надо. — Саламата вопросительно посмотрел на остальных. — Хоть бы несколько беглых сыскать и отослать.

— Верно. То и сделано. — Максимов с одобрением кивнул. — Сообщили в Москву, что по Северскому Донцу, и по запольным речкам, и по новоуказным местам во все городки послали мы бывшего войскового атамана Илью Григорьева (Зерщикова. — В. Б.)и Тимофея Федорова с войсковым письмом для сыску и высылки новопришлых людей.

— Что же они сыскали? — спросил кто-то из темного угла. — Словам-то в Москве не верят. А наипаче государь Петр Алексеевич.

— Как розыск чинили, пусть Илья Григорьевич скажет. — Атаман посмотрел на Зерщикова. — Чай, государь будет доволен.