Брусилов

Временное правительство очень осторожно выбирало верховного главнокомандующего. Великий князь Николай Николаевич, покорно присягнувший новому правительству, не успел доехать с Кавказа до Ставки, как был смещен с поста. После некоторого колебания Временное правительство решило остановить свой выбор на М. В. Алексееве. Иного мнения держался Временный комитет Государственной думы. 18(31) марта Родзянко послал Гучкову письмо, в котором давался нелестный для Алексеева отзыв и выражалась уверенность в том, что он не подходит для поста верховного главнокомандующего.

Охарактеризовав восприятие армией событий Февральской революции, Родзянко заявлял: «Для меня совершенно ясно, что только Юго-Западный фронт оказался на высоте положения. Там, очевидно, царит дисциплина, чувствуется голова широкого полета мысли и ясного понимания дела, которая руководит всем этим движением. Я имею в виду генерала Брусилова, и я делаю из наблюдений моих при многочисленных своих поездках по фронту тот вывод, что единственный генерал, совмещающий в себе как блестящие стратегические дарования, так и широкое понимание политических задач России и способный быстро оценивать создавшееся положение, это именно генерал Брусилов». Вторым наиболее способным военным деятелем Родзянко считал А. А. Поливанова. «Эти два — выдающиеся государственные умы, поставленные во главе нашей доблестной армии, с придачей им тех помощников, которые ныне существуют, — умные, знающие и уважаемые генералы Клембовский и Лукомский, — и составили бы то ядро военного верховного командования, которое единственно, с моей точки зрения, способно вывести страну и армию из бедственного положения…»

На следующий день Временный комитет Государственной думы специально рассматривал вопрос о верховном главнокомандующем и постановил: «Признать:

1) что в интересах успешного ведения войны представляется мерой неотложною освобождение генерала Алексеева от обязанностей Верховного главнокомандующего;

2) что желательным кандидатом на должность Верховного главнокомандующего является генерал Брусилов…»

Но назначение Алексеева главковерхом все же состоялось. Гучков, чтобы заручиться поддержкой с мест, послал телеграмму в 18 адресов: четырем главнокомандующим фронтов и командующим всеми 14 армиями. В телеграмме говорилось: «Временное правительство, прежде чем окончательно решить вопрос об утверждении верховным главнокомандующим генерала Алексеева, обращается к Вам с просьбой сообщить вполне откровенно и незамедлительно Ваше мнение об этой кандидатуре».

Подавляющее большинство ответов, поступивших 21–22 марта (3–4 апреля), было благоприятно для Алексеева. Только командарм-5 М. А. Драгомиров отозвался скептически: «Вряд ли генерал Алексеев способен воодушевить армию, вызвать на лихорадочный подъем, использовать освободительное движение». Н. В. Рузский ответил уклончиво: «По моему мнению, выбор верховного должен быть сделан волею правительства». Брусилов же телеграфировал: «По своим знаниям подходит вполне, но обладает важным недостатком для военачальника — отсутствием силы воли и здоровья после перенесенной тяжелой болезни».

Брусилов уже и в первые недели после революции фигурировал в качестве кандидата на этот пост. Примечателен сам характер назначения. Он в значительной степени напоминает метод, который употребляли солдаты на митингах при выборах комитетов. Таким было положение в русской армии весной 1917 года.

Тем временем близился срок, избранный еще при старом режиме для начала военной кампании на фронте. Но думать о наступлении в ближайшие недели и не приходилось. 18(31) марта в Ставке было проведено совещание, которое пришло к выводу, что русская армия не сможет начать наступления в согласованный с союзниками срок — во второй половине апреля. Более того, высказывалось мнение о необходимости вообще отказаться от наступательных действий.

По этому поводу Ставка запросила мнения главнокомандующих фронтов. Главкосев Н. В. Рузский считал целесообразным ограничиться обороной, но главнокомандующие Западного и Юго-Западного фронтов были сторонниками активных действий. Они считали, трудно понять, на каком основании, что чем быстрее войска будут втянуты в боевую работу, «тем они скорее отвлекутся от политических увлечений». Брусилов телеграфировал в Ставку: «Сегодня на Военном совете всех командиров фронта под моим председательством единогласно решено: 1) Армии желают и могут наступать; 2) Наступление вполне возможно. Это наша обязанность перед союзниками, перед Россией и перед всем миром; 3) Это наступление избавит нас от неисчислимых последствий, которые могут быть вызваны неисполнением Россией ее обязательств, и попутно лишит противника свободы действий на других фронтах… 7) Армия имеет свое мнение, мнение Петрограда о ее состоянии и духе не может решать вопрос; мнение армии обязательно для России; настоящая ее сила здесь, на театре войны, а не в тылах».

В данном случае суждение Брусилова было, несомненно, ошибочным: именно ко мнению Петрограда прислушивалась с каждым днем не только страна, но и армия, и будущее России решалось в тот год не на фронте, а главным образом в тылу.

Через два дня (20 марта) Брусилов прислал в Ставку рапорт, в котором подробно мотивировал положение телеграммы. Не отрицая сложности операции, Брусилов все же полагал, что «нам не следует отказываться от принятого и уже проводимого в жизнь плана действий; мы должны атаковать противника, так как это единственный выход при создавшейся обстановке. При обороне мы будем непременно разбиты, ибо противник легко может прорвать наше расположение в любой точке, — и тогда мы все потеряли…» Мнение Гучкова о неустойчивости войск Брусилов считал преувеличением. Характеризуя настроение войск на своем фронте, он даже называл его «отличным» и утверждал, что «все хотят и ждут наступления».

Приходится признать, что здесь генерал Брусилов, при всем его знании русского солдата, принимал желаемое за действительное, и в ближайшем будущем его ждали суровые разочарования на этот счет. Пока же главкоюз полагал, что «пассивный образ действий убьет это настроение, разочарует, подорвет их веру в начальников, даст возможность широкого развития пропаганды и будет началом развала армии… Глубоко сознаю, что в настоящее время по общим соображениям нам более, чем когда-либо, необходима победа…» Но не таково было (и это мы знаем теперь доподлинно) мнение крестьян и рабочих России, одетых в серые солдатские шинели, только они в марте 1917 года не осмеливались еще высказывать это мнение открыто. Так начиналось для генерала Брусилова коренное расхождение с русским народом, расхождение столь трагическое и для Брусилова, и для немалого числа других русских офицеров, любивших русскую армию, русский народ, Россию и веривших, что служат ей, когда гонят солдат в бессмысленное наступление…

Мнение главнокомандующих и в этот раз повлияло на решение Алексеева: 30 марта (12 апреля) он отдал директиву о подготовке наступления. По-прежнему основной удар должны были наносить войска Юго-Западного фронта.

Но с самого начала при подготовке к наступлению командование на всех фронтах столкнулось с серьезным препятствием: нежеланием солдат воевать. Наступление было выгодно прежде всего русской буржуазии. Смысл и значение намеченного перехода в наступление глубоко раскрыл тогда же В. И. Ленин: «Вопрос о наступлении вовсе не как стратегический вопрос поставлен жизнью сейчас,а как политический, как вопрос перелома всей русской революции» [28]. И далее: «Наступление, при всех возможных исходах его с военной точки зрения, означает политическое укрепление духа империализма, настроений империализма, увлечения империализмом, укрепление старого, не смененного, командного состава армии… укрепление основных позиций контрреволюции» [29]. Партия большевиков повела кампанию против наступления на фронте, ленинские идеи постепенно все шире проникали в солдатские массы, и все чаще солдаты на фронте высказывали открыто свое нежелание не только наступать, но и вообще продолжать войну.

28

В. И. Ленин.Полн. собр. соч., т. 32, с. 300–301.

29

В. И. Ленин.Полн. собр. соч., т. 32, с. 302.