Страница 40 из 91
— Меня тоже этот момент всегда волновал, и в моей журналистской практике мне всегда бывало интереснее работать, когда ставились жесткие сроки и жесткие рамки задания. Есть канон, и ты можешь в его рамках творить…
— Здесь тебе дается музыкальная форма, а образ — за поэтом. Но всегда существуют разночтения. Понятно, что у автора-то одни образы, а у человека со стороны — другие. Очень многое зависит, конечно, от того, что у тебя в башке: что ты читаешь, что ты смотришь, как вообще живешь, как ощущаешь мир. Я погружаюсь, а у меня есть свой метод погружения, и в голове начинают возникать какие-то свои догоны. Это все очень серьезно. Я даже сама удивляюсь, как я до сих пор нахожусь в этой музыке: все-таки я работаю с мужчинами. Но ведь я-то женщина, и умные люди иногда задают вопрос: а как ваша психология совмещается? Как вам удается писать «мужские» тексты?
— Кстати, а как тебе удается писать «мужские» тексты?
— Я не знаю! Может быть, я пытаюсь через тексты провести идеал мужчины, который для меня существует.
— То есть получается такое «мужчина-женщина»? Или, как говорят, философы, «человек-яйцо»?
— Да-да.
— Первоплод такой космический?
— Да. Получается, что так. На самом деле это очень интересно. Я сама не понимаю, как это выходит.
— А метод погружения — это медитация?
— Да, он медитативный: я слушаю раз, слушаю два, закрываю глаза, и должна быть абсолютная тишина — я обычно по ночам это делаю. И так потихонечку вязнешь, вязнешь, вязнешь… И вот уже изнутри какой-то поток идет, сверху черепушка открывается. Но это все зависит от музыки, поэтому я берусь далеко не за все. Почему ходят всякие слухи, что Пушкина — стерва, что она — вредная баба? А все дело в том, что я не за все берусь. Мне приносят и говорят: «Нам бы хотелось…» — Я говорю: «Стоп! Давайте я сначала послушаю». Очень часто я, послушав, отвечаю: «Ребята, класс! Но меня это не цепляет!» То есть в музыке должно быть что-то, что тебе не будет давать покоя. Так случилось с «арийским» альбомом «Генератор зла». Там есть песня «Беги за солнцем». Музыканты мне ее принесли самой первой, и она меня безумно зацепила, особенно хор «пинкфлойдовский». Но текст я не могла написать год! Музыка меня волнует, будоражит, не дает спокойно жить, но я не могу ухватить эту будоражащую букашку. Понимаешь? И я написала ее за два дня до окончания записи. Вдруг пошло, пошло, пошло! Вдруг! То есть созрело. Это ж должно созреть! Почему я долго пишу-то? Ведь все на меня жалуются, что Пушкина долго пишет. А все должно созреть! И вовремя упасть…
— При твоем методе погружения угадывается образ, который музыкант закладывал при написании мелодии?
— Обычно я спрашиваю: что ты хочешь? что ты сам видишь? Но музыканты — очень смешной народ и обычно следует ответ: а я не знаю! Иногда может быть какая-то подсказка, но мне ничего не стоит пойти от обратного, презреть все, что наговорил музыкант, и предложить свой вариант. Но с «Арией» мы работаем по-другому: там есть Холстинин, человек очень начитанный, и я предлагаю, он отвергает и предлагает свое, я снова предлагаю, и так мы с ним как в картишки перекидываемся, пока не находим общий ряд ассоциаций. Раньше мне с ним очень трудно было работать, а сейчас мы как-то уже притерлись.
— А с кем вообще было работать интереснее всего?
— Мне интересно работать практически со всеми, поскольку я не со всеми работаю. Я отбираю, с кем работать. Мне ни разу в жизни не было скучно работать. То есть у меня бывает так, что не получается. Тогда говорю честно: не идет! Я честный человек: ну не идет и не идет — и все!
Мне было интересно работать с Ольгой Дзусовой. Там было все наоборот: там я ей даю стихи, а она делает музыку. Тут уж я могу… похулиганить немножко. А вообще мои любимые — это «арийцы». Уж сколько мы с ними вытерпели! Хотя последнее время мне стало с ними немного скучновато, потому что я сама себя поставила в определенные рамки хард-н-хэви. И меня воспринимают как человека из хард-н-хэви. А на самом деле я пишу и очень веселые припанкованные тексты.
— Эти рамки связаны с качеством исполняемой музыки?
— Нет, дело в том, что мне нравится сама философия хард-н-хэви. Я люблю сильных людей. Я не люблю сопли-вопли. Мне нравятся сильные мужики типа Ковердэйла, Гленна Хьюса, Планта, а мой идеал — это Пейдж, конечно. То есть в певце обязательно должно быть что-то такое первобытно-природное!
А Тед Нуджент — охотник, завернувшийся в шкуру медведя! Это ж класс! Или тот же Плант! Каков красавец! В нем — и мистика, и магия, и что-то обволакивающе-хулиганское! Это же «мужчина в самом расцвете сил», как говорил Карлсон. То есть меня в этой музыке привлекает именно сила. И какая-то потусторонность этой силы.
После разговора с Маргаритой Пушкиной я поехал в гости к Нине Кокоревой, поэтессе, которая тоже пишет тексты для «Мастера». Песня «Корабль дураков», написанная на ее слова, возглавляла многие хит-парады в 1996 году.
— А какая была твоя первая песня, сделанная для «Мастера»? — принялся я допытываться у Нины.
— Это была песня «Берегись», — отвечала Нина. — Я написала ее очень быстро, лишь две строчки никак не могли втиснуться, и Андрей Большаков звонил мне каждые сорок минут, пока не получилось… Саму песню я впервые «живьем» услышала на концерте «Мастера» в «Сетуни», где они играли с «Лотосом». А когда я эту песню по радио услышала — был такой удар!!!
Вообще «Мастер» — это моя колыбель. После выхода их альбома мне стали звонить разные люди, предлагать работу. Многим я отказывала: Алибасову, например. Но когда Андрей Большаков просил меня написать для «Мастера», я всегда была этому рада. Бытует такое мнение, что в тяжелой музыке не важны тексты, но Андрей был строг в этом плане, со мной, во всяком случае. Он всегда требовал, чтобы в песне содержалась мысль!
Во второй альбом «Мастера» «С петлей на шее» вошло уже четыре моих песни. Два текста были написаны специально для альбома, а еще два — это мои старые стихи, написанные еще во время работы в отделе снабжения в МИИТе. Песня «С петлей на шее» была изначально посвящена моему бывшему начальнику, которого звали Миша. (Уже шла перестройка.) Стихотворение совершенно случайно попало к Андрею, он вначале посмеялся, но позже получилась хорошая песня. Однажды мне позвонила редакторша из «Мелодии» и попросила продиктовать текст этой песни, поскольку он якобы куда-то задевался. Я продиктовала, но меня вдруг одолели жуткие сомнения, и я позвонила Рите Пушкиной, чтобы спросить совета (лично Риту я тогда не знала, мы лишь изредка с ней перезванивались). Рита мне говорит: «Ты что! Заболела, что ли?! Надо было сказать, что дело это давнее, что текста ты уже не помнишь, что, мол, вы работаете с музыкантами, вот у них и узнавайте!» К сожалению, мои опасения подтвердились: песня в пластинку не вошла. Уж не знаю, что их там смутило, не строчка же, что «Миша — это лучшее из имен»! Таким образом альбом под названием «С петлей на шее» вышел без песни, которая дала альбому название.
Итак, я понял, что любой текст — это момент озарения. И ведь действительно бывает, что какое-то совершенно незначительное событие подтолкнет к строчке и гитарному риффу. Когда, например, первая жена Мамонова эмигрировала в начале 90-х за границу, это тут же вызвало к жизни песню, из которой я помню лишь повторяющийся рефрен «Наташа уехала в Израиль!» и фантастически счастливый танец Петра. Это был танец человека, обретшего свободу.
Интересно, что все творчество Мамонова можно разделить на два периода: первый знаменателен тем, что комната, в которой он жил, была выкрашена в черный цвет. И стены, и пол, и потолок — все было черным, и мебель там стояла тоже черная. В этот период Петром были написаны почти все его хиты — «Серый голубь», «Муха — источник заразы», «Лифт на Небо», «Постовой», «52-й понедельник» и многие другие. В 1989 году, когда Мамонов распустил свою группу «Звуки Му», он начал новую жизнь с того, что выкрасил комнату в белый цвет. С тех пор хиты больше не писались, зато Петя снялся в нескольких вызвавших бурные обсуждения кинолентах и в конце концов перешел с рок-сцены на театральные подмостки, где его талант засверкал пуще прежнего.