Тонкий лед

—  

Федор Дмитриевич, я прожил с Тамарой при­лично. Никогда не изменял ей и вообще осуждал по­бочные связи. Но даю слово, что за все годы жизни с женой я не получил и десятой доли от сегодняшнего!

—  

Это как понять? — поперхнулся Касьянов.

—  

Меня всего обцеловали, с ног до макушки. Гла­дили так нежно, бережно, а Наташка... готова была слиться со мной воедино. У нее такая нежная барха­тистая кожа! А как она целуется! О-о-о, если б не было зэчек... Только это и сдержало, но как трудно далось! — признался Платонов.

Нет, он не стал наказывать женщин. Решил вос­пользоваться советом Касьянова, натягивал с утра на лицо маску равнодушия. Это помогло. Но где-то че­рез месяц пришел в прачечную. Там работала На­ташка. Она увидела Платонова, мигом повисла на шее. Целовала, гладила плечи, голову молча, без слов. Прижалась так плотно, что Егор поневоле ощу­тил ее всю.

—  

Наташа, нельзя, не надо. Слышишь? — отрывал от себя женщину.

Но та завела его в укромный, самый темный угол. Ее руки гладили его тело. Она не спрашивала ни о чем. Женщина ласкала так, что Егор начал терять контроль над собой. Он уже расслабился, стал отвечать на ее поцелуи. Обнял Наташку, еще миг и... Платонов спох­ватился. Выскочил из объятий, застегнулся на все пу­говицы и вскоре вернулся в кабинет, переведя дух, пообещал себе, что никогда больше не придет в пра­чечную один.

Бывало вместе с охраной проверяли перед отбо­ем, чем заняты женщины в бараках. Егора звали к столу для разговора, предлагали чай. Случалось, подсажи­вался. Такие беседы затягивались допоздна, но дава­ли много полезной информации.

Только за первое полугодие по ходатайствам Пла­тонова прокуратура города провела несколько прове­рок уголовных дел и по десятку из них были отменены обвинительные приговоры.

Под освобождение попала и Наташка. Она работа­ла звероводом на норковой ферме и ухаживала за са­мой ценной породой — голубой норкой. Когда в конце месяца обсчитали полное количество пушняка, у На­ташки выявили большую недостачу норок. Ее осудили, хотя обыск на дому показал, что не было в доме шку­рок, не имела женщина денег на вкладах. А тут одна из звероводов приметила шкоду за сторожем, тот кор­мил двух своих овчарок тушками норок. Проследили за ним и поймали что называется за руку. Когда его тряхнули, во всем признался. Сказал, кому и почем сбывал пушняк, где спрятал мех, готовый к продаже, сколько заработал. Когда спросили, почему именно у Натальи столько норок украл, ответил простодушно: «Да потому что за них дороже платили».

«Теперь она свободна! Спецчасть готовит докумен­ты к освобождению. А Наташка еще ни о чем не дога­дывается. Надо послать сотрудницу спецчасти, чтобы обрадовала женщину. А может, самому сказать ей? — мелькает шальная мысль.— Теперь уже не зэчка! — улы­бается человек.— Пока находится в зоне — заключен­ная,— услышал Платонов внутренний голос и мигом сник.— Не мое это дело! Пусть спецотдел побеспокоит­ся»,— решил Егор и приказал себе не думать о Наталье.

Но в зябкой темноте кабинета, среди глухой ночи, во сне руки и губы женщины еще долго не давали покоя и поднимали с дивана, хотя женщина уже давно была на воле. Она работала и жила по прежнему адресу. Платонов не интересовался и не искал ее, лишь где-то глубоко внутри все еще жила память о самых нежных и ласковых руках, о горячих губах, бархатной коже женщины. «Как она обнимала! Как прижималась к нему! Как ни одна другая хотела его!» — скулит, пла­чет сверчок обманутого ожидания.

«Она, конечно, забыла. Нашла другого! Кто я для нее? Ну, нахлынуло на бабу! Так и понятно, молодая, природа, соскучившаяся по мужику, свое потребовала. Теперь уж не посмотрела б в мою сторону...»,— вни­мание отвлек телефонный звонок:

—  

Что? За продукцией приехали машины? Из вой­сковой части? Давайте их ко второму складу, но снача­ла спецотдел пусть проверит документы, и финансист посмотрит оплату продукции. Без того погрузку не начи­нать! ...И что с того, что три машины? Хоть десять! Как сказал, так сделайте,— ответил начальнику охраны.

Через полчаса все машины стояли под погрузкой. Молодые зэчки глазели на солдат. Двое или трое даже шутками обменялись, но не задержались надолго. И солдаты, загрузив машины обмундированием, вые­хали из зоны. Въехав на баржу, благополучно добра­лись до причала.

Склад почти опустел. Правда, другие были забиты до отказа. В течение недели и они опустеют, уже при­шли заявки, поступила предоплата. Швеи в цехах по­лучают хорошие деньги и не спешат покидать цех. Иные просят оставить их на вторую смену.

—  

Разрешите, гражданин начальник! Мне деньги дозарезу нужны. Дома больной муж и двое детей. По­мочь им надо! Иначе беда, голодать станут! — плака­ла Галина.

—  

Идите на ужин, затем отдыхать! Семье нужна здоровая мать! Тогда все сможете! Зачем из послед­них сил надрываться?

—  

Я не устала!

—  

Идите в столовую, на ужин! Распорядок и ре­жим для всех одинаковы!

Егор наблюдает, как бригадиры проверяют качество пошива брюк и курток. Глаз наметан, видит все сразу. Вот и теперь. Отложила из партии одну куртку, подо­шла к швее, что-то коротко сказала, погрозила зэчке кулаком и пошла по ряду, внимательно присматрива­ясь к работе каждой.

Платонов хорошо знал, бригадиров проверять — только время терять. Не приведись, обнаружится брак в работе, вся бригада поплатится рублем, срежется оплата готового обмундирования. Кому такое нужно? Вот и следят сами друг за другом, чтоб исключить даже малейшую оплошность.

Едва успевают машины привозить материал в зону. Его тоже проверяют на целостность, срок изготовле­ния, не залежался, не погнил ли, не отсырел ли на складе?

Не меньше работы и на продовольственных скла­дах. Там много знать нужно.

Егор успел позаботиться вовремя о ремонте крыш, заготовке и доставке топлива на всю зиму. Зэчки окле­ивали на зиму окна не только в бараках, но и в цехах.

Казалось бы, жизнь в зоне шла нормально, без сбо­ев и нарушений. Одни женщины освобождались, на их место приходили другие. Некоторых выпускали по оши­бочному обвинению. Эти уходили с гордо поднятой го­ловой, обещая судье, вынесшему обвинительный при­говор, вставить хороший фитиль в задницу и взыскать с него в свою пользу за моральный ущерб круглую сумму.

—  

Говорила, что не воровала в гараже. У меня свой имелся. Не поверили! На меня убытки повесили и по­садили. Я на зоне парилась, а бензин как и прежде пропадал! Так засаду устроили и поймали старика. Он по соседству присосался к тому гаражу и свой трандулет заправлял, и машины своих сыновей. Экономил дед для семьи и рода. А гараж фирмы, я при нем в сто­рожах. Ну, подкожный заработок имела, и свои коле­са были. На них сын гонял, блядей возил по веселу­хе. Ну, меня когда взяли, сына дома не было. Тот как узнал, сам в засаде три дня сидел вместе с новым сторожем. Хотел тому деду яйца в дверь зажать. Да тот взмолился, мол, дозволь, Микита, цельным мужи­ком помереть! «Сам скажу ментам правду. Я тебе не­битый нужней буду». И раскололся, как обещал, по самую задницу.

—  

А у нас кладовщица продукты крала!

—  

Это все мелочи! У нас с рыбокомбината целую машину икры стыздили. Всех обшмонали, всюду лази­ли, да кто ж, сперев икру, станет прятать у себя дома? Понятно, что не нашли. Изобразили из меня стрелоч­ницу! А я при чем? Начальником икорного цеха была. От нас икру на склад в тот же день забирают. За ее сохранность я не отвечаю, только за качество. Да ник­то слушать не стал. Влепили «пятак» и сунули сюда. Хорошо, что Платонов выслушал, да следователя про­куратуры позвал. Тот мигом все понял, что кто-то меня подставил. Раскрутил он дело, и меня выпустили.

—  

А вора нашли?

—  

Там целую банду накрыли!

—  

Небось, без японцев не обошлось?