Будущий год

Доктор Сапс возглавлял экспериментальный центр ТРАНСЦЕДОС (Трансплантационный центр доктора Сапса). Человеческие тела были ему нужны не для вивисекции. Сотрудники доктора Сапса извлекали из этих тел органы, необходимые для пересадки. После этого тела бесследно исчезали, что входило в условия договора. Доктор Сапс называл их дальнейшую судьбу врачебной тайной.

Толя Зайцев допытывался, почему неуловимый Оле непременно должен прийти на крестины Толка. «Иначе быть не может, — загадочно улыбался в ответ Аверьян. — Таково условие». «Какое условие? С кем условие?» — вскидывался Толя. «С хозяином», — продолжал улыбаться Аверьян.

Накануне крестин в Аверьяна стреляли. Об этом сообщил Анатолию Зайцеву участковый милиционер. Выстрелы были произведены с чердака соседней дачи. Ни один из них не попал в цель. Аверьян, можно сказать, спасся чудом. Сам он даже не упомянул о выстрелах в разговоре с Толей Зайцевым, а когда тот напрямик его спросил о них, ответил: «Ты видишь, все идет как по маслу. Он здесь». «Кто здесь?» «Неуловимый Оле. Завтра он придет в церковь».

В церкви Анатолий Зайцев напряженно присматривался к присутствующим. Человек с внешностью неуловимого Оле как-то не бросался ему в глаза. Впрочем, у Анатолия как у крестного отца были другие заботы. Аверьян строго настаивал на православном крещении в три погружения, а Толк, поджарый всклокоченный волчонок, никак не хотел погружаться, как будто кто-то заранее подучил его избегать купели. Уламывать его пришлось крестному отцу, но когда мальчишка уступил авторитету дяденьки милиционера, в церкви раздались выстрелы.

Можно было подумать, что метят в мальчика, но пошатнулся иеромонах Аверьян. Его кровь капнула в купель, но он все-таки завершил обряд, крестил мальчика в три погружения и только после этого даже не упал, а поник на пол. Он был ранен в левое плечо. Какой-нибудь сантиметр, и Аверьян не остался бы в живых.

Стрелявшего схватили сразу же. Он выронил револьвер и тяжело повис на руках оперативников, заранее направленных в церковь Анатолием Зайцевым. Белокурая голова безжизненно свесилась. Он был мертв.

В ближайшие часы произошло самое невероятное. Тело разлагалось буквально на глазах. Когда в морг вызвали врача для вскрытия, он подумал, что тело подверглось эксгумации, а до этого пролежало в могиле года три. Вскрытие показало, что у покойника были удалены обе почки и, как ни странно, сердце.

— В дальнейшем у них, возможно, будут удалять и мозг, — сказал пришедший в себя Аверьян. Толя Зайцев сидел у его постели.

— Но как же он двигался… как же он стрелял… как же он жил без почек и без сердца? — пролепетал Толя.

— А он, собственно говоря, и не жил. Для того чтобы убивать, жить необязательно. Кстати, его опознали?

— Отпечатки пальцев уже невозможно с точностью проверить. Но, судя по всем данным, это действительно неуловимый Оле.

— Только и всего? А кто был неуловимый Оле, тебе все еще невдомек?

Толя Зайцев недоуменно смотрел на Аверьяна.

— Он же бормотал «Оля… Оля», когда его: хватили. Любимую жену звал. Ты все еще не понял, что это Николай Терехов?

— Так его не расстреляли?

— Да нет, именно расстреляли. Вскрытие должно констатировать дырку в затылке.

— Значит, доктор Сапс его вылечил? Из мертвых воскресил?

— Ну нет, он был нужен доктору Сапсу не живой, а мертвый.

— Кто же тогда стрелял? Его дух, что ли? А на вскрытие тело подсунули?

— Как, по-твоему, вампир — дух? — спросил Аверьян. — Он же кусает живого, сосет его кровь. Потом его находят в могиле и вбивают в него осиновый кол. Как, по-твоему, можно вбить осиновый кол в духа?

Толя Зайцев не находил слов.

— Так что же, Колька Терехов — вампир, что ли?

— Нет, не вампир. По-английски это называется «lich», по-русски лярва, тело, оставленное духом. У Амброза Бирса, кажется, есть рассказ о том, как мертвое тело матери задушило любимого сына.

— Значит, он стрелял в Толка?

— Нет, он стрелял в меня. Ему, вернее, его хозяину, надо было, чтобы Толк остался некрещеным.

— А кто его хозяин?

— Ты все еще не понимаешь? Доктор Сапс, конечно. Правда, и у доктора Сапса есть хозяин.

— Но ведь тот, кажется, покупает души?

— А этот, Антихрист, покупает их тела, приводит их в движение, вооружает, подчиняет своей воле. И получается… получается то, чем должен был бы быть homo soveticus.

— Биороботы?

— Мы называем их так, чтобы не так страшно было. А вообще это человек, каким его мыслит диалектический и исторический материализм.

— Но без сердца… без мозга… без души?

— У этого-то мозг еще оставался. Что такое мозг сам по себе? Инструмент ненависти…

— А без этого инструмента?

— И с этим инструментом у них на всех один мозг — мозг доктора Сапса. Я думаю, если воскрешать покойников по Федорову, получатся такие неуловимые Оле. Пока еще это отдельный исполнитель. А ты представь себе армию таких неуловимых Оле…

— Значит, во всех преступлениях неуловимого Оле… Николая Терехова виновен доктор Сапс?

— В известной степени. Однако сам он тоже виновен. Он согласился на это.

— Ради сына…

— Сыну уготована та же участь. Ему доктор Сапс даже пенсию платит.

— Может быть, теперь перестанет.

— Посмотрим.

Ольга Терехова потребовала, чтобы разложившееся тело выдали ей. Анатолий Зайцев не видел оснований отказывать ей. Все равно эту гниющую массу невозможно было оформить как останки преступника, убитого при задержании. Никакие инстанции в мире не поверили бы, что это и есть неуловимый Оле.

— Слушай, а ты панихиду по нему не отслужишь? — спохватился Анатолий Зайцев через сорок дней.

— Отпевать его я не могу, — ответил Аверьян. — Христианское погребение для него тоже невозможно, да и ни он сам, ни вдова его не хотят этого. И все-таки я его поминаю. Есть у меня молитва такая особенная: за жертв Антихриста.

— А из могилы он снова не вылезет?

— Не вылезет. Его сын крещен. А он предался Антихристу ради сына.

— Навестил я недавно моего крестника. Вроде живет с матерью, ни в чем не нуждается.

— Похоже, доктор Сапс продолжает ему пенсию платить. Наверное, ждет, что из твоего крестника все-таки выйдет толк.

Ваня-Ванцетти

Ваня явился в первый раз, когда бить Альбину собирались девочки. Избиение должно было произойти, как всегда, в коридоре около уборной. На Альбину уже накинули одеяло и принялись тузить ее вовсю, когда чья-то сильная рука разбросала нападающих в разные стороны. Девочки едва успели распознать статного юношу со светлыми волосами и долго гадали, кто бы это мог быть. Распространился даже слух, что за Альбиной приходил ее отец, но тогда непонятно было, почему она осталась в детдоме. Ее защитник не мог быть одним из детдомовских мальчиков. Тогда его наверняка узнали бы, разве что это был новенький. Но на другой день в детдоме его никто не видел. Предполагали даже, что это старший брат Альбины, так как некоторым бросилось в глаза его сходство с ней, но тогда куда он девался?

Девочки сговорились побить Альбину за то, что она всех их пускала по ночам к себе в постель. Каждая хотела туда попасть, но каждая хотела быть единственной, Альбина же уступала всем, как будто ей все равно. Альбина не противилась ласкам, но никогда и не взвизгивала сладострастно, так что партнерша решала, что Альбина брезгует ею. Сперва девочки ревновали Альбину одна к другой и дрались из-за нее, а потом, так и не найдя этой другой, сговорились проучить сообща эту ледышку-лягушку и проучили бы, если бы не Ваня.

Впрочем, Альбина тогда еще сама не знала, как его зовут. Она попала в детдом трехлетней и там сразу невзлюбили дочь белогвардейца. Ее отец, преподаватель военной академии, в прошлом, действительно, поручик, был арестован, когда девочке едва исполнилось два с половиной года. Через несколько месяцев арестовали и ее мать. Отца вскоре расстреляли, мать пропала без вести в лагерях. Девочке в детдоме поменяли имя, фамилию и отчество. Анастасия Мстиславовна Зегзицына стала Альбиной Михайловной Зенкиной.