Гроссмейстерский балл

День был пасмурный. Цех освещался сиреневыми трубками. Кому взбрела в голову мысль назвать этот свет дневным?! Нелепость! Свет ложился пятнами на стенки и верстаки. Станки казались игрушечными, покрытыми сиреневым лаком.

Прескверное настроение. Все началось с утра. С утра шел дождь. Когда до завода осталось два квартала, Нина оглянулась, выскользнула из-под накидки и заторопилась вперед, одна. Конспирация. Филипп ее догнал. «Перестань! С этим надо считаться. Особенно тебе». — «Почему мне?! Тебя замочит дождь». — «Лучше дождь, чем сплетни». — «Мне все равно. Я люблю тебя!» Он это произнес довольно громко. Люди в блестящих дождевиках напоминали лошадей, покрытых попонами. Никто не оглянулся. Никого это не интересовало. Их любили другие.

Филипп снял накидку и набросил на Нину. «Возможно, она не хочет, чтобы кто-то нас видел. Кто-то один», — мелькнуло в голове. Лакированная пирамидка отдалялась от него. Так испортилось настроение.

— Филипп! Можно тебя на минутку?

Звал Коля. Тот самый механик, что работал с ПОА. Он вытащил шасси одного из трех приборов и что-то завинчивал.

— Знаешь, если ОТК примет приборы с такой биологической защитой, я напишу в министерство.

Филипп присел на край верстака.

— Миллиметр сообщил, что Терновский приказал принять. Так что учти, — продолжал Коля.

Его верстак был покрыт зеленой суконкой. На стене — белый листок с черными шашечками по диагонали.

— «Динамо» проиграло «Нефтянику»?! — воскликнул Филипп. — Когда?

— Один-ноль! Вчера по телику транслировали!

Филипп хлопнул ладонью по колену.

— Вчера?!

Он соскочил с верстака, резко оттолкнувшись руками.

— Да, Коля. Если забракуют прибор, значит, ты ни фига не получишь?

— Как так? Темного нашел! Я по браковочной получу. Меньше, правда.

…Филипп обходил расставленные по полу готовые приборы, пустые ящики, кадки с пальмами. Вчера? Вчера он был счастлив. Это может повториться сегодня, завтра, всю жизнь. Иначе не должно быть! Воспоминания — обрывками фраз, фонарными отсветами, запахом ее тела — врывались в сознание, будоража мозг, заставляя колотиться сердце… Под утро, когда кончился дождь, Филипп открыл окно. На улице прошумел первый трамвай… Они уснули. Весь воскресный день пестрел Цифрами расчетов, скупыми разговорами. Они не вспоминали прошедшую ночь, боялись чем-то смутить друг друга. Филипп думал, что она вечером уйдет. Боялся этой минуты. Но она не ушла…

Филипп не заметил, как очутился у кабинета Терновского.

— Войдите! А-а-а… Филипп Матвеевич!

На столе Терновского лежал ворох длинных белых бумажек — сдаточных. Он подписывал их. Одну за другой.

Филипп сел.

— Самостоятельный ты человек, я вижу, — с непонятной интонацией сказал Терновский.

— Да вот, стараюсь.

Филипп почувствовал себя взрослым, сильным мужчиной. Он знал, чего хочет. Нетерпеливо хрустнула во внутреннем кармане тетрадка с расчетами. Терновский продолжал подписывать. Из приглушенного репродуктора слышалась музыка.

— Ты женат, Филипп Матвеевич?

— ?

— Что ж ты молчишь? У меня в твои годы мальчишка рос. Ленька.

— А у меня в мои годы девочка растет. Трехлетняя. Лариска.

— Ну! А в документах ты холостой.

— Тогда чего же спрашивать?

Терновский посмотрел на Филиппа.

— И откуда это у вас, у теперешней молодежи?! Волю почувствовали. Раньше вам пикнуть не давали.

— А вам?

— Что — нам?

— Вам давали пикнуть?

— А мне и не надо было… Как у тебя со здоровьем? Спортсмен небось. Решил я тебя перебросить на испытание радиометрических станций. Будешь летать, получать летные, вспоминать старика Терновского. Сходи найди Рябчикова. Он специалист по этим вопросам. Ознакомься.

— А как же ПОА?

— Какое ПОА? А-а-а… Да бог с ним. Действительно, я маху дал. В такое спорное дело втянул свежего человека. Ну, давай, давай. Гуляй!

Терновский перебирал сдаточные, как опытный кассир перебирает пачку бумажных денег. Между толстыми пальцами белым пунктиром мелькали листки.

— Я спрашиваю, как же ПОА?

Терновский поднял глаза. В них светилось искреннее недоумение..

— ПОА примет Кудинов. Ну, гуляй, гуляй.

— Я не хочу гулять! — прервал Филипп Терновского. — Послушайте, Виктор Алексеевич. Вот расчеты. Я все подсчитал! Есть участки с уровнем в триста миллирентген.

Филипп вытащил тетрадь и шагнул к столу Терновского.

— Что это?

— Мои расчеты биологической защиты.

— Любопытно. Ты оставь их. Я ознакомлюсь. А мне служебную напиши. На всякий случай, мало ли?! Все подробно. И машинистке отдай, пусть простукает…

Филипп сложил тетрадь и сунул обратно в карман.

— Я все объясню директору!

Можно было подумать, что Терновский сейчас выстрелит из своей «двустволки»: в его светлых глазах-кругляшах сузились зрачки.

— Хорошо, подчиненный. Ты не знаешь, что к директору с таким вопросом непосредственно…

— А я обращусь!

— А я запрещаю!

«Плевать мне на твое запрещение, сволочь», — подумал Филипп. Он, не скрывая ненависти, посмотрел на Терновского.

Терновский подошел вплотную к Филиппу. Он был ниже ростом, и перед глазами Филиппа сверкал полированный шар его черепа.

— Вот что. Ты человек молодой, а я с тридцать пятого начальник ОТК и разные переплеты видел. Потому я держусь, что на этих полках нет липы. Все чисто! А каких бы я дров наломал, если б слушал каждого?! У меня один закон — чертеж. Подписанный и утвержденный!

«Врет Стас. Терновский не дурак. Он скорее мудрец!»— подумал Филипп и, сдерживая себя, заговорил как можно спокойнее:

— Скажите, Виктор Алексеевич, вы считаете, я не прав, что ношусь с этими расчетами?

— Возможно, ты и прав. Но есть вещи поважней твоей правоты — государственный план.

— А если это очковтирательство и показуха?

— Что?! Ну, Круглый…

Филипп уже не мог сдержаться. Он рывком вытащил свои записи.

— Да, да! Вот доказательство!

— Заткни их себе в… И убирайся! Объявляю тебе выговор!

— За что?

— За дискретацию начальства.

— Вы хотели сказать — дискредитацию?

— Если ты сейчас же не уйдешь, я тебя вышвырну вон!

Филипп рванул дверь. Сквозняк стукнул форточкой и разметал белые листочки сдаточных.

На лестнице Филипп встретил Кудинова. Тот спускался вниз, согнувшись под тяжестью осциллографа. Заметив Филиппа, Кудинов поставил осциллограф на ступеньку.

— Эх вы!.. Трепанулся Стас насчет шумов транзисторов. Заставить бы вас тащить эту кастрюлю на третий этаж. Звонки!

— Значит, вы приняли ПОА?

— А то! Знаю, знаю… Я тебе советую: меньше рыпайся. И так в цехе говорят: новичок себя показать хочет.

— А я к директору пойду.

— Иди. Только директор всего три месяца как работает. Ему квартальный план дороже родной мамы. Говорю тебе по-дружески: к концу месяца они все психованные. Лучше не связывайся.

— Эх вы, Кудинов, Кудинов.

Кудинов сплюнул через стиснутые редкие зубы.

— Ты случайно не дурной? — Он ухватился за черную ручку осциллографа и поволок его в лабораторию. — Кстати, твои игрушки снесли в лифт! На склад готовой продукции. Отправляют. Все три штуки.

Филипп, перескакивая через ступеньки, понесся в цех.

Вот и верстак, покрытый зеленым сукном. На верстаке пусто. Коля выдвинул ящик и складывал в него инструменты. Отвертки, дрель, сверла, штангенциркуль, угломер…

— Отдал приборы?! — сдерживая дыхание после бега, спросил Филипп.

— А что мне с ними, драться?! Приду домой и напишу в министерство. Я и Кудинову об этом сказал. И Шанцову. Смеются себе.

Филипп вышел из цеха.

Директор, Роман Александрович Корнев, был на заводе новым человеком. Его прислали сюда три месяца назад, после того как завод, на котором он работал главным инженером, слился с другим предприятием. В «номенклатурных» он ходил уже пять лет и был известен как дельный руководитель, несмотря на молодость. Впрочем, сорок три года не так уж и мало. После слияния предприятий его вызвали в обком и предложили на выбор три завода. Два в Ленинграде, один в области. Он остановился на приборостроительном.