Признание

Алену он увидел сразу. Она стояла у павильона «Соки — воды», подняв воротник и зябко пряча в него лицо.

«А почему бы мне не жениться на ней?» — подумал Никита. И удивился. Столько лет они знакомы, а подумал сейчас…

Никита лихо подкинул себя, пытаясь перенестись через лужу, что раскинулась у самой будки. Но недотянул и шлепнулся подошвами по воде, разметая брызги.

Алена отскочила в сторону.

— Избыток чувств. — Никита стряхнул капли с брюк.

— Да. Лужа сразу стала сухой, — улыбнулась Алена.

Они обогнули будку и пошли вдоль проспекта вниз, к порту. От полного безветрия деревья казались искусственными, как за гигантской витриной. В этот утренний час было много воробьев. Воробьи торопились. Надо расхватать все, что можно, до того момента, когда на асфальтовую спину улицы выползут их враги — троллейбусы и машины, которые отгонят воробьев подальше, в каменные утробы дворов, где они и держали оборону из последних воробьиных сил.

Никита хлопнул в ладоши. Воробьи не реагировала.

— Чувствуют, что ты человек добрый и не причинишь им худа. — Алена подхватила Никиту под руку.

— Добрый. А замуж ты за меня не пошла бы.

— По двум причинам, Кит. Ты не в моем вкусе. Но к этому в конце концов привыкают. И не замечают. Наоборот. Со временем может оказаться, что вкус изменился. И носик твой мне покажется эталоном…

— А вторая?

— Серьезней. Ты слишком рационален. Это не плохо, нет. Может, даже это и хорошо. На работе. Но в семейной жизни эта черта примет иные формы: ты станешь скуп и вследствие этого глуп… А когда человек немного легкомыслен, он многому не придает значения… И еще. Ты слишком уныло выглядишь сейчас для подобного разговора.

— Уныло? Здрасьте! Подняла меня в такую рань…

Они немного помолчали. Они готовились к другим словам, ради которых и встретились в столь ранний час. Можно было увидеться и позже, но Алена не выдержала. Она с трудом дождалась утра и позвонила Никите…

А теперь говорили о чем-то другом. И Никита не испытывал желания перевести тему разговора. Возможно, они и не полагали, что возникший вдруг шутливый треп так глубоко их заденет. Каждый из них был по-своему неудачник и скрывал это от другого…

В конце проспекта между домами сверкнула серая кромка залива. Стал виден четкий контур какого-то корабля. С широкой короткой трубой, корабль казался подстриженным под бокс…

Никита и Алена задержались на углу, пропуская троллейбус. А тот, не торопясь, вначале высунул на проспект широколобый радиатор, некоторое время принюхивался к свежему, морскому воздуху проспекта, потом лениво заурчал, точно огромный кот, и, поводя усами-штангами, выполз, сверкая свежевымытыми окнами. Водитель кивнул молодым людям, улыбнулся и что-то прокричал. Скучно ему было с одним-единственным пассажиром, что дремал, прижавшись кепкой к стеклу.

— Помнишь, вчера в детском саду Глеб привязался ко мне… ну насчет моих отношений с женой, помнишь?

— Все, что касается вчерашнего вечера, я отлично помню. Всю ночь перебирала, — ответила Алена. — Он готовил себя. Не так-то просто рассказать обо всем, что произошло на Менделеевской. Он оправдание себе искал, понимаешь — оправдание. Боязнь свою хотел подавить.

Никита остановился и развел руками. От этого его фигура со стороны выглядела смешной и неуклюжей.

— А вот и нет! Не боязнь свою он хотел подавить. Другое! Он что сказал? Есть люди, он сказал, которые не боятся в чем-то признаться, а стыдятся. Понимаешь, это не так все просто. Он, Глеб, готов отвечать за то, что случилось. Он сильный. Но не может справиться со стыдом за свой поступок. Я его именно так и понял. — И, помолчав, Никита добавил: — Хоть он и единственный виновник, а отвечать придется за весь мировой прогресс перед маленькой старушкой.

В магазине, у самого окна, в огромном аквариуме было несколько цветных рыбок. Вяло поводя плавниками, они стояли в мутноватой воде и подглядывали за всем, что происходило на улице. Никита постучал пальцем по стеклу. Рыбки продолжали стоять, точно приклеенные.

— И они меня не боятся, — усмехнулся Никита, вытащил сигарету и, отвернувшись, прикурил. — Ты, Аленка, нервничаешь. Не в себе. И это свидание спозаранку… Чего ты боишься?

— Ситуации! — резко ответила Алена. — Мы, кажется, попали в скверную историю. Я все время думаю об этом. Мне неприятна эта мельтешня. Низко, низко! Не знаю, как вы себя чувствуете на самом деле — ты и Марина. А я терзаюсь, Кит…

— Ты просто трусишь. Самый примитивный страх.

Никита повернулся и зашагал, широко откидывая руку с зажатой между пальцами сигаретой.

— Послушай! — крикнула Алена. — Куда ты несешься?

Никита остановился у широкого каменного парапета. Поставил на балюстраду согнутую ногу, уперся в колено локтями и, втянув голову в плечи, нахохлился.

Плоский буксирчик с распущенной косой черного дыма разрезал низким носом воду. Вдоль кормы на протянутых веревках сушилось белье. Казалось, что буксирчик капитулировал и выбросил белые флаги. Неловко, по-утиному, качнулась на поднятой волне пирамидка бакена. Вскоре буксирчик скрылся за бетонным молом, и лишь предательский дым следил за ним длинной указкой…

Никита щелчком выбросил сигарету, и она, описав дугу, упала в воду.

— У него на карту поставлена вся жизнь. Ты забудешь это происшествие, а ему забыть не удастся — напомнят. Проволокой колючей. Закон слеп. Он карает. Ему некогда заглядывать в будущее. Это должен сделать наш здравый смысл. Парадокс! Законы — воплощение здравого смысла… Думаешь, я спал сурком этой ночью? Я ждал твоего звонка, ждал. И, если бы не дождался, сам бы позвонил. Нам необходим этот разговор. Теперь, когда прошло время, можно поговорить обо всем спокойно, отстранясь. Мы не вправе ему советовать, Аленка. Слишком у нас разное положение. Можно лишь высказать свое отношение…

— Я рассказала кое-что отцу.

— Жаль. Я ведь предупреждал тебя!

— После того, как я успела рассказать, — вздохнула Алена. — Так случилось, Кит. Сама жалею.

Никита присел на край балюстрады и закинул ногу на ногу.

— Ну и что сказал твой отец?

— Сказал, что мы с тобой теперь как бы соучастники. Так как знаем и молчим… Теперь и он, выходит, соучастник… Правда, я не назвала имя Глеба.

Никита присвистнул:

— Чепуха! Если твой отец заявит…

Он повернулся лицом к морю. Гранит балюстрады четко отсекал асфальт набережной и уходил в спокойную воду. Два одинаково округлых черных камня торчали из воды, напоминая глаза отдыхающего бегемота. Сходство было поразительное. И эти небольшие, брошенные в сторону голыши, точно ноздри бегемота. Алена однажды довольно долго простояла в зоопарке у бассейна в ожидании появления бегемота. С чего это она вспомнила? Сколько ни жди, тут никто не появится, пустой номер. Обычные камни…

— Слушай, а ты не могла бы уехать куда-нибудь на эти дни? — произнес Никита. — Допустим, в командировку.

— Могу. Давно собираюсь в Харьков. А что?

— Поезжай. Сегодня. Если и не в командировку, то куда угодно. За город. На дачу. Отпросись на несколько дней.

— Вот еще. Для чего?

— Есть идейка. У тебя найдется ручка? Или карандаш?

Никита полез во внутренний карман плаща, достал записную книжку, вырвал чистый листок и, пристроившись, принялся писать.

— Вот. Единственная возможность как-то исправить положение. — Никита протянул листок.

Корявые вытянутые буквы брезгливо касались друг друга, составляя слова. Алена пробежала глазами по листку.

«Алена, поезжай спокойно. Все, что касается истории с Глебом, я улажу сам. Обещаю. Кит».

— Так вот. — Никита поправил выбившийся шарф. — Я обещаю тебе все уладить: заявить в милицию или уговорить Глеба повиниться. Или… Ну не знаю что. Главное, я тебе это обещал. Письменно. Записка останется у тебя. Понимаешь?

— Не понимаю.

— Короче, — прервал Никита, — поступай, как говорят. Я сам все улажу. Но при одном условии: ты должна уехать. Чтобы не наделать больше глупостей. — И повторил раздельно, внушительно: — Чтобы не наделать больше глупостей… И еще! Вернешься домой — покажи записку отцу. Он должен все понять.