Страница 14 из 54
— О чем может писать этот шалопай? — вздохнул Самвел. — Я тебе уже говорил.
— Говорил. Мимоходом. — Нюма кивнул. — О каком-то бизнесе…
— Понимаешь, предлагает мне заняться бизнэсом, — в голосе Самвела звучало и возмущение, и искреннее удивление. — Предлагает покупать ценные вещи и отправлять ему, в Америку… Через каких-то людей в Эстонии. Им отправлять из Ленинграда, а те отправят ему.
— А… деньги? — спросил Нюма первое, что пришло в голову.
— За деньги, пишет, не беспокойся. Сколько надо-получишь, со своим процентом, — вяло пояснил Самвел. — Пишет: сейчас у вас в стране такой бардак, что грех им не воспользоваться. Люди от нужды продают разные вещи. Среди них наверняка есть очень ценные.
— Как во время блокады, — буркнул Нюма.
— Вот именно, — согласился Самвел и, словно оправдывая племянника, добавил: — А он при чем здесь? Они продают, он покупает…
— Не он, а ты покупаешь, — поправил Нюма.
— А мне что? Я ему помогаю. Не ворую, не граблю. Покупаю и отправляю. Сейчас везде говорят: бизнэс, бизнэс… Это и есть бизнэс.
— Хорошо, а я при чем?
— Ты тоже можешь заработать. Ты — местный… Я хожу по всяким скупкам, спрашиваю. Мне как-то не доверяют. Смотрят с подозрением. Ты — другое дело… К тому же, если приходит человек твоей нации, сразу ясно, что серьезный покупатель…
— А твоей нации? — ревниво прервал Нюма. — Армяне всегда славились торговой жилкой…
— Это верно, — согласился Самвел. — Но они думают, что я азербайджанец, с колхозного базара. Репутация, понимаешь… Тебе тоже процент будет с каждой вещи… Город ты знаешь. Где какой толчок, ты знаешь…
— Ничего я не знаю, — растерянно произнес Нюма…
Он и вправду мало чего знал в городе, прожив долгие годы в Ленинграде. Более сорока лет он ездил по одному маршруту в Торговый порт и видел город из окна трамвая…
Предложение соседа озадачило Нюму и даже испугало каким-то… беззаконием. Хотя в стране уже давно как бы не было никаких законов. Скрытая анархия. В городе нагло хозяйничали бандитские группировки, чьи атаманы были известны не только по фамилиям, но и по адресам. Некоторые из них, по слухам, даже были депутатами Ленсовета. А во внутреннем дворе Большого дома — этой цитадели защиты закона, — говорят, который день жгут документы. Да так, что дым стелется по Литейному проспекту…
— Сам говоришь, что твой племянник шалопай, — слабо произнес Нюма. — Вовлечет он тебя в авантюру…
— И отец его такой был, — с безвольной горечью проговорил Самвел.
— Так пошли его к черту! — обрадовался Нюма.
— Ара, как «пошли к черту»?! Он сын моей покойной сестры. Когда она умирала, я слово дал…
— А где его родной отец?
— В тюрьме сидит. Знаменитый был картежник…
— И сын в него пошел, — удовлетворенно заключил Нюма.
— Ара, не твое дело! — вдруг разозлился Самвел. — Лучше за свою дочку посмотри!
— «За свою дочку», — передразнил Нюма, — моя дочка меня бы не оставила в чужом городе, а сама уехала в Америку!
— Ара, я больной был! — проорал в ответ Самвел. — А у него уже билет в кармане лежал на самолет! Я сам ему сказал: уезжай!
Точка вскочила на лапы и залаяла. Громко и как-то очень смешно, обращая голову то на Самвела, то на Нюму…
И соседи засмеялись.
Когда Нюма смеялся, его лицо, похожее морщинами на треснувшее блюдце, молодело, и оживали глаза. А Самвел смеялся тихо, прикрывая ладонью рот. Словно извинялся за два металлических резца, что тускнели в расхлябанном ряду желтых прокуренных зубов…
Оценщик антиквариата — Алексей Фомич Кирдяев — сидел у окна «скупочного пункта», размещенного в подвале дома на Большой Разночинной улице. Когда во дворе скапливались страждущие сдать в скупку свое добро, Алексей Фомич видел сквозь загаженное оконное стекло только их обувь — сапоги, ботинки, туфли, не раз топтались какие-то боты. И в подвале становилось темнее. А когда толпа клиентов редела, Алексей Фомич просматривал весь двор и даже арку дома. Тогда Алексей Фомич мог контролировать визит хозяина скупки Толяна — так он представился, когда подряжал Кирдяева на работу. Фамилией Толяна, как и прочими его анкетными данными, Алексей Фомич не интересовался — меньше знаешь, лучше спишь. Ясно было одно — Толян подставное лицо, он работал на кого-то другого. Судя по тому, с каким подобострастием он иной раз разговаривал «по делу» с кем-то по телефону.
Толян всегда появлялся неожиданно. С тем, чтобы убедиться — «не тянет ли Кирдяев на себя одеяло?» Иначе говоря, не припрятывает ли для себя какую-нибудь особую вещицу?! Да он и не скрывал. «Доверяй, но проверяй!» — хохотал он, свойски хлопая Кирдяева по плечу. И сверял выплаченные деньги с купленным товаром. Конечно, Кирдяеву обвести этого болвана было пустяшным делом, он и не таких обводил за свой век оценщика-антиквара. Но рисковать не хотелось. Ребята они серьезные, «шутят только раз и навсегда», о чем Толян и предупредил Алексея Фомича. Да тот и сам знал — антиквариат испокон веков считался занятием полукриминальным. А в эти смутные времена, когда «скупки» рождались на пустом месте — без особого догляда властей, а то и с «заинтересованным» согласием, — вообще оказались под надзором бандюганов, открыто контролировавших город. И бензоколонки, и утильсырье, и парикмахерские, и магазины…
Все, связанное с «чистыми» деньгами, крышевалось криминалом. Кирдяев и сам не понимал, как повязал себя с этими ребятишками. У них, у чертей, оказывается было досье на многих старых антикваров города, что вышли на пенсию еще при той власти. Вот они и вербовали пенсионеров в свои скупки, кого кнутом, кого пряником. Лично Кирдяева и тем и другим. Ввалились на квартиру два амбала во главе с Толяном. Тут любой струхнет, не то что язвенник Кирдяев. Да и заработок посулили в пять раз больше, чем при коммунистах. Расчет был точный — народ с голодухи попрет сдавать добро. А тут он, Алексей Фомич, со своей сетью. Бывали дни, когда на одних изделиях из «бронзы» целое состояние можно было сколотить, не говоря уж о драгметаллах…
К примеру, вчера пришла пожилая дама, принесла вещицу. И беглого взгляда было достаточно — девятнадцатый век, итальянская майолика с типичными округлыми формами темной глазури — «Игроки в кости». Слегка притертая в основании, но все равно приличной сохранности. Ради интереса Алексей Фомич заглянул в каталог. И точно. Откуда у гражданки эта вещица, Кирдяев не допытывался. Только было собрался отсчитать тысячу рублей, как гражданка передумала и, несмотря на уговоры, повернулась и ушла, сунув вещь в грязный баул. А ведь неплохие деньги были предложены. Был бы в тот момент в скупке Толян, он бы ее с такой вещицей не выпустил. Кирдяев ждал, что тетка вернется. Нередко такое происходит — иной клиент, взвешивая предложенную сумму, не сразу решаемся на продажу. Потом возвращается… Гражданка пересекла двор. А под аркой к ней подошли двое мужчин с маленькой собачкой. Наверное, знакомые, понятное дело — с такой вещицей женщину оставлять на улице без присмотра неблагоразумно. А может, и перекупщики. За свой век Кирдяев повидал всякого…
Алексей Фомич Кирдяев поглядывал в окно, прикидывая: управится ли он до обеда или придется задержаться. Очередь была человек десять. Да и клиент шел жидковатый, все шантрапа и рвань. Несли, в основном, ворованное — мельхиоровые ложки, подстаканники, в надежде выдать за серебряные. Иконы, со следами свежей краски. Фаянсовые подделки под фарфор грошовой стоимости…
Им бы встать в ряды барыг, что двумя кольцами опоясывали Сытный рынок, со своим товаром на руках. Нет, прутся в скупку, надеясь облапошить такого профессионала, как Кирдяев. Вот он и вынужден, чуть ли не взашей гонять их из подвала. И каждый еще с полчаса будет стоять во дворе, колготиться, жаловаться на несправедливость. Пока не явится Толян и приструнит недовольного своим методом… Вообще-то, по наблюдению Алексея Фомича, обеднел народ. Годами нелегкая, безденежная жизнь изрядно распотрошила сусеки. Со стороны это не заметно — антикварные магазины ломились от вещей, но настоящая ценная вещь попадалась все реже и реже. И приносить ее стал человек случайный, не понимающий, с которым говорить не о чем. А бывало, Кирдяев, чувствуя клиента, такое узнавал о выставляемой на продажу вещи, что хоть пиши роман. И всегда давал нестыдную цену. А когда вещь уходила к новому владельцу, он искренне печалился, словно отрывал от себя…