Под маской молчания

Виктор взглянул наконец в глаза Салли:

— Скажи Элис, я покатаю ее отца по городу после Нового года. Я… — Нет, даже этого ему не следовало бы обещать.

Салли закрыла глаза и сползла на пол у его ног:

— Виктор, опомнись. Твоя лаборатория не рухнет, формула… или что у тебя там… подождет еще полмесяца, ведь так?

— Скорее, полгода, — проворчал он. — И то, если…

Салли отмахнулась.

— И ураганы будут убивать людей, — продолжала она, не открывая глаз. — Люди страдали и будут страдать.

— Тайфуны. — Голос Виктора прозвучал резче, чем ему хотелось бы. Удивительно, но он не чувствовал ни жалости к Салли, ни вины перед нею. — Там их называют тайфунами. Да, я хочу, чтобы никто не погибал от тайфунов. И от голода.

Салли вздохнула и поднялась, опершись на его колено. Виктор протянул было к ней руку, но она уже выходила из комнаты.

— Салли!

Ему ответило еле слышное жужжание лифта.

Виктора охватило ощущение полнейшего провала. Не столько в качестве героя-любовника, сколько в главном деле всей жизни. Шрам на подбородке налился кровью и потемнел. Засыпался он своим рисом выше головы. Он закрыл глаза и почувствовал во рту вкус песка. Песок на зубах. Горячий песок пустыни.

Нет, он не боец. Он никогда осознанно не рвался в драку.

Вырос он на Лонг-Айленде, парнем был беспокойным, но каким-то нецелеустремленным, несфокусированным, если можно так выразиться. В школе едва тащился по всем предметам, хотя все учителя признавали в нем нереализованные способности. Поступил в местный колледж — просто по инерции. Специализировался на военной истории, потому что преподаватель, миссис Нельсон, оказалась к нему терпимее остальных наставников. А еще его будоражили ярко-красные свитера миссис Нельсон. Но в курсе колледжа он увяз окончательно и учебу забросил. Отец всегда относился к университетской науке со здоровым скептицизмом. Он посоветовал Уолл-стрит или ВМФ. Мать, потупившись, вытирала вымытую посуду и молчала.

Виктор устроился продавцом мороженого в Бэйшоре. Женщины с Манхэттена, спешившие на паром к Файер-Айленду, совали ему деньги, не глядя в лицо. Не проработав там и до осени, он купил билет на автобус в Пэррис-Айленд Южная Каролина. Не из врожденной воинственности и не из желания «посмотреть мир». Просто не видел иного выхода.

Морская пехота решила за него.

Курс молодого бойца Виктор закончил последним в роте.

Персидский залив. Поднимаясь на борт самолета, Виктор смутно представлял бедуинов, Лоуренса Аравийского, мятный чай в крохотных золотых чашечках на совете шейхов. Воздушные ямы напомнили, что чая в Аравии ему не подадут.

Рота высадилась из «Геркулеса» в Кувейте и сразу попала в песчаную бурю. Война подходила к концу, вражеского огня не было слышно, но нутро сжималось всякий раз, когда гремела «своя» артиллерия. В сумерках к лагерю приближались какие-то неясные тени, и часовые открывали огонь. Никаких тел наутро не находили. Местные смеялись и называли этих призраков джиннами, вечными духами пустыни.

Благодаря своим «достижениям» в учебке, Виктор не стал бравым стрелком или передовым наблюдателем, наводящим на цели штурмовики А-10 со вспарывающими песок «Гатлингами». Ему доверили грузовик. Ведущий грузовик в ежедневном конвое Басра — Кувейт. Он перевозил воду, полевые рационы и боеприпасы для подавлявшей последние очаги сопротивления 5-й бригады экспедиционного корпуса морской пехоты. Встречные танкисты окрестили их водовозами. Иракская республиканская гвардия еще маневрировала в пустыне. Об этом говорили танкисты, об этом сообщало в инструктажах начальство. В день прибытия Виктор услышал характерные взрывы напалмовых бомб, высасывающие воздух из легких даже на расстоянии нескольких миль. Порывы ветра приносили в лагерь запах горелого мяса. Вдоль шоссе номер один пламя полыхало всю ночь. Джинны исчезли, сумеречные тени больше не беспокоили часовых. Кувейтцы вернулись в свои дома и были ошеломлены увиденным.

Вскоре Виктор понял почему.

Он проезжал мимо обугленных иракских солдат так часто, что даже дал им имена. Чак. Харви. Тихий Боб. Один парень скорчился в люке башни советской БМП, губы его сгорели и рассыпались, обнажив оскал зубов на черном обугленном черепе. Взводный хохмач Фьюкс окрестил его Напалмовым Недом.

Однажды конвой остановился на перекур — их как раз догнал заправщик. Белое солнце нещадно палило макушки. Непонятно почему, Виктор вдруг повернул голову — и тут же уловил тонкий свист. Последовала вспышка, затмившая солнце. Остряк Фьюкс испарился раньше, чем Виктор услышал звук разрыва.

Бум! Бум! Вокруг рвались снаряды, не «свои» и не чужие. Выпущенные в них. Виктор инстинктивно заорал слова команды, которые почему-то оказались услышанными. Мертвые и живые, убитые и уцелевшие оказались в машинах. Мотор грузовика злостно чихнул и завелся. Еще разрыв, еще два покойника: Флорес, которого прозвали Имельдой [1](ему никогда не могли подобрать обувь по размеру), и Мак-Инерни, у которого не было прозвища, потому что он только что прибыл.

— Бог мой… твою мать! — орал морпех, сидящий рядом с Виктором в кабине, с пеной на губах и с брызгами мозга Флореса на подбородке, ища винтовкой невидимого противника.

Виктор свернул с несуществующей более дороги, асфальт которой расплавился и отдельными кусками был разбросан по песку. Три грузовика полыхали. Водитель одного сгорел так быстро, что скукожился до размеров крупной собаки. Вернулся уже знакомый запах жженой человечины. Оглушенный взрывами, Виктор нажал кнопку передачи на гарнитуре и заорал: «Следовать за мной!» И устремился в пустыню, подальше от дороги. Над ними пронеслись вертолеты, направляясь к вражеским пушкам.

Виктор жал на газ до упора и видел, что шесть из дюжины грузовиков конвоя действительно едут за ним. Когда они остановились, морпех-сосед стер что-то с подбородка Виктора и обнял его. Подошел еще один сзади, с птичками на погонах, отдал честь и что-то произнес. Виктор ничего не услышал, но кивнул в ответ. Слух понемногу возвращался, и он понял, что полковник его хвалит. Молодец. Герой. Здорово сработал. Да. Только Фьюкс и еще три десятка парней теперь черные мумии. Мгновенно побратались с Напалмовым Недом, спиралью вывинтившимся из башенного люка копченой бронемашины.

Стемнело. Они сидели в пустыне и ждали медиков и эвакуаторов, которые застряли на севере. Иракский артиллерийский полк, который их обстрелял, сбил двух «Команчей», а кровь пилота дороже крови водителя грузовика, факт общеизвестный. Они валялись в остывающем песке, почти не переговариваясь, доставая медикаменты из своих аптечек. Санитар на скорую руку залатал губу Виктора, разорванную осколком. Рот Виктора превратился в кровавый крест. Некоторые из лежащих начали подниматься, как бы проверяя дееспособность конечностей. Кто-то плакал. Кто-то отпустил невеселую шуточку насчет Флореса. Обнявший Виктора морпех расхаживал со своей винтовкой и грозил кулаком затухавшему зареву над иракской артиллерийской позицией. Он явно стеснялся своего порыва.

Виктор опустил взгляд и заметил у своего ботинка какое-то растение, зеленое и сочное, вопреки сухой жаре дневной пустыни. Увенчанное белым цветком. Он сорвал это чудо природы и под скептическими взглядами товарищей по оружию принялся его расслаивать. Растение реагировало таким одуряющим ароматом, что Виктор и окружавшие его морские пехотинцы замерли на несколько мгновений. И даже не обрадовались появлению долгожданных медиков и спасателей.

Никто не смеялся над парнем с Лонг-Айленда, бродившим по вечерам вокруг полевого госпиталя в поисках зеленых обитателей пустыни. Зарубцевались губа и подбородок, восстановился слух, а видения обугленных трупов уступили место мечтам о зеленых полях с цветущим травами. Тонкие стебельки подсказывали ему, что пустыня может буйно расцвести.

Когда пришла пора возвращаться домой, большую часть его багажа составляли блокноты с ботаническими заметками и зарисовками. К кувейтскому аэропорту он отправился в кузове собственного грузовика и, проезжая мимо Напалмового Неда, бросил ему на прощание зеленый стебелек в знак просьбы о прощении. Виктор так никогда и не узнал названия того растения со сногсшибательным ароматом. Но когда С-130 уже оторвался от взлетной полосы, его ноздри еще чувствовали терпкий дразнящий запах.