Невозможно остановиться

— Ты в безопасности, — поспешно говорю я. — Я заразился поздней. Извини меня.

Но безнадежно испорчен наш вечер, и мои друзья недоумевают, почему хозяйка, такая лучезарная, возвращается из кухни скорбно преображенной. Непредсказуемость — повторяю в сотый раз! Ничего не дано предугадать, даже минуту собственной гибели то ли в водах океана, то ли под хирургическим скальпелем… Судьба ведет меня, как и тебя, лишь от ее милости или гнева зависим. Расчетливые умирают чаще, но и нерасчетливые ненадежно долговечны. Говорил и говорю. Но тебя, Илюша, не убеждаю, и тебя, Володя, тоже. Лишь даю понять, что к хозяйке дома Римме приставать сегодня не надо и намекать на ее подруг тоже не стоит. А вот денег занять у нее можно, ибо их у нас уже малые останки. Мы найдем других женщин, счастливых тем, что они всего-то женщины, приглянувшиеся мужчинам. Ты, Илюша, встретишь латышку туристку Байбу, которой будешь кричать уже в пароходной каюте: «Не уходи! Иначе аннулирую все обещания». Ты, Володя, повадишься здесь же, на Итурупе, провожать до поселка Рейдовое заведующую клубом и возвращаться лишь под утро. Ты, Теодоров, — ты вдруг станешь опасливо осторожным и целомудренным, и однажды позвонишь в родную Тойохару и узнаешь у секретарши редакции, что Лиза Семенова почему-то задерживается… Ни одной новой строчки за эти две недели никто из вас не напишет, шляясь по Красным уголкам, рыбцехам, школам и погранзаставам. Но это не значит, что ваша жизнь тупо замрет, наоборот, ее насыщенность станет почти невыносимой, и в дальнейшем этот краткий отрезок времени покажется необыкновенно осмысленным, а текущая жизнь пресной и рутинной.

Ибо мы не знаем, что ценить, какие мгновения. А ясно же, что ценны все до единого, даже сумасшедшие и страшные. Именно Курилы, а не Маниловка-Малеевка и не Нью-Йорк Джона Хэмптона могут приучить к мысли, что дышим и шагаем мы не понапрасну. Впрочем, нельзя сбрасывать со счетов и Маниловку-Малеевку, и Нью-Йорк Джона Хэмптона, и обратную сторону Луны, где никогда не бывал.

5. ОПЯТЬ ВСТРЕЧАЮ ЛИЗУ И…

Две недели промелькивают быстро, и вот уже плашкоут вздымается на крутой волне около борта теплохода «Ольга Андровская». Вот мы по шаткому трапу, помогая новым знакомым — туристкам из Латвии, поднимаемся на борт. Вот я стою на корме и разглядываю шикотанский удаляющийся берег, туманный в пелене дождя. До свиданья. Прощай. Буду ли я еще здесь — не знаю. Ни в чем не уверен. Сильно качает — то ли море, то ли сама жизнь, извините за банальность. Лишь гляжу и вижу удаляющийся туманный берег. Мы оставили на нем свои следы — нестираемые. Мы постарели на две недели, а сколько их еще впереди — неведомо. Ясно, что живы, и поэтому стоит задуматься о будущем. Курил уже нет, как не бывало, — лишь серое вздыбленное море вокруг. Я поднимаю капюшон куртки. Я курю. Я размышляю — да, я размышляю — какие неожиданности поджидают меня на предполагаемом берегу. Вернулась ли моя москвичка? Если вернулась, то какая она? Обошлось или не обошлось? Пронесло или нет? Здорова или, благодаря Теодорову, попала в касту неприкасаемых? Господи, Господи, — молюсь я мысленно. — Помоги еще раз, последний, и посмотришь, Господь всемогущий, каким благодарным могу я быть. Все перечеркну и затею новую необыкновенную жизнь, безгрешную и созидательную. Еще не поздно. Еще могу. Силы воли у меня на троих — вот сумел же уйти из каюты, где льется рижский бальзам и щебечут три гостьи-туристки, отбившиеся от группы, — Байба, Марта, третью не помню. Значит, могу.

Скупой, скаредный какой-то свет неба. Скаредный свет моря. На душе пустынно, как в этом море. Курс вест, пункт назначения известен. Знакомая «Ольга Андровская» не подведет, доставит куда надо в срок. Ну, а дальше? Подскажите дальнейшие события.

Чья-то рука ложится мне на плечо. Я оборачиваюсь. Это Илюша. Пьяненький, улыбчивый.

— Как понять, — вопрошает он, — что ты здесь? Марта тебя заждалась.

— А хрен с ней. Я с Курилами прощаюсь.

— Нехорошо, Юраша. Так хорошие люди не поступают. Ты меня удивляешь, — укоряет Илья, закуривая под редким дождиком.

— Слушай, Илюша, можешь не верить, но я завязываю.

— С чем?

— Со всем. Новую жизнь начинаю. С этой минуты.

— Да?

— Да.

— Рад за тебя, Юраша. Давно пора. Я приеду и тоже завяжу. Надолго.

— Вот правильно.

— Значит, вместе завяжем. Здорово получится. Все будут удивляться. Сочувствовать.

— Пусть.

— За это решение, по-моему, надо выпить, Юраша.

— Можно. Прощальную, — соглашаюсь я.

Спим мы в эту ночь странно — кто где, и просыпаемся странно: я, например, в детской кроватке, которая стоит в нашей каюте, а не рядом с Мартой. Видимо, ночью я от нее сбежал, ведомый подсознательной мыслью о нравственном обновлении. Просыпаюсь в ужасе, еще затемно, запутавшись ногами в сетке.

Кое-как освобождаюсь и, хлебнув остатки бальзама, встречаю скупой, скаредный рассвет на палубе.

А вскоре… пропускаю… мы прибываем в порт назначения, где группу латышей-туристов ждет автобус, который и нас подвозит в город Тойохару. Здесь меня сразу охватывает страшное нетерпение. Кое-как, бегло прощаюсь я с Байбой, Мартой, третью не помню… бегло спрашиваю Илюшу и Володю об их планах… и вот уже спешу от центральной площади к Дому журналистов.

Я чувствую: Лизонька в городе. Она здесь, она приехала. Мне кажется, что я двигаюсь по воздушному коридору, пройденному ей и сохранившему еще ветер ее движения. Как прекрасная овчарка, я чую запах ее недавних следов. Здесь она, несомненно. Приехала. Прибыла. Ждет меня.

В Доме журналистов у меня много знакомых, но я жму руки на ходу, не задерживаясь, — и вот врываюсь с разбега в Лизин кабинет.

В кабинете одна сотрудница, а именно — Суни, сидящая за пишущей машинкой.

— Приветик! — удивленно восклицает она, увидев меня. Я быстро к ней подхожу, бегло целую в щеку.

— Здравствуй, Суни. Жива-здорова? Хорошо выглядишь, молодец. А где эта самая, которая Семенова? — с ходу спрашиваю я.

— А тебе только ее надо?

— Брось, Суни. Какая ты!.. Знаешь ведь, как тебя люблю. Так где она? Приехала?

— Приехала, приехала, — сварливо отвечает Суни, маленькая и нарядная.

— И где же она? Ну?

— Домой смылась. Плитку забыла выключить с кастрюлей.

— Давно?

— Только что.

— Ах, Суни, как хорошо ты выглядишь! Дай еще раз чмокну. И как она?

— Что как?

— Ну, вообще как она? Здоровая, веселая? Про меня спрашивала?

— Сто раз. Надоела.

— Ты ее не обижала, Суни, нет?

— Нужна она мне! Мы почти не разговариваем.

— Правильно. Так и надо. Ну, я побегу, Суни. А ты работай, выдавай строчки. Привет тебе от Ильи.

— Пошел он!..

— Ну вот, сердишься. Не надо сердиться, Суни. Будь здорова. Увидимся. Хорошая ты, — прощаюсь я с ней и выскакиваю из кабинета.

Страшно спешу, чтобы застать Лизоньку в общежитии. Но, конечно, не везет. Около магазина «Океан» меня перехватывает мой коллега по писательскому сообществу, некий прозаик Тоболяк. Пьяный, конечно, балдой.

— Здорово, Теодор, — жмет он мне руку и не отпускает. — Давненько не виделись, как дела?

— Хорошо. Нормально. В порядке. Слушай, я спешу.

— Успеешь. Читал мою новую книжку?

— Какую?

— «Четверо на острове» называется.

— Не читал и не буду.

— Это почему ж?

— Хреново пишешь, Тоболяк.

— Ну да уж! — ухмыляется он, пьяный, балдой по обыкновению. — Тебе бы так писать.

— Я лучше пишу. Ну, пусти! Опаздываю.

— А куда спешишь? К бабе? — нагло усмехается этот так называемый прозаик.

— Не твое тоболячье дело. Пусти.

— Займи десятку — пущу.

— Вот держи! И сгинь!

Я его оставляю около «Океана», куда он направляется, надо думать, за любимой селедкой, и, опять уловив Лизин воздушный след, устремляюсь вперед. «Мудила! — бегло думаю о нем. — Всегда попадается на дороге. Надоел до рвоты. Сколько денег уже мне задолжал и не отдает. Ну, как-нибудь посчитаюсь за все, будет знать!» И через пять-семь минут уже взбегаю на третий этаж медицинского училища. Втягиваю воздух носом: пахнет дымом и гарью — и чем ближе к 309-й, тем сильней. Господи Исусе! Не спалила ли Лизонька свое жилье, не угорела ли сама, радость моя? Я распахиваю дверь 309-й.