Страница 23 из 48
Когда это начинается? Когда мысль сознания находит свое воплощение в действии? Посереди третьего напитка, когда Гвин наклоняется вперед и ставит свой бокал на кофейный столик. Ты даешь обещание себе, что не начнешь первым, что удержишь себя от того, чтобы первым коснуться ее, и лишь тогда ты будешь знать, что не обманулся в своих догадках о ее желаниях. Ты слегка пьян, но не настолько, что мог бы потерять контроль над своими действиями, и понимаешь важность того, к чему все идет. Ты и твоя сестра уже больше не невежественные, неловкие глупыши той ночи великого эксперимента, и ваше притяжение друг к другу — серьезное нарушение, тяжкая и греховная вещь по законам людей и Бога. Но вам все равно. Простейшая правда: вы не стыдитесь ваших чувств. Ты любишь свою сестру. Ты любишь ее больше, чем кого-либо ты знал в своей жизни или еще встретишь на этой проклятой земле; и, поскольку ты уезжаешь через месяц из страны и будешь отсутствовать почти год, это лишь единственный шанс, один лишь шанс для вас обоих, потому что необратимо появится новый Тимоти Крэйл в жизни Гвин, пока тебя здесь не будет. Нет, ты не забыл о клятве, когда тебе было двенадцать лет, обещании жить жизнью доброго человека. Ты хочешь быть им, и каждый день ты стараешься следовать клятве памятью мертвого брата, но в то время, как ты видишь сестру, ставящую свой бокал на столик, ты говоришь себе, что любовь — вне морали, желание — вне морали; и до тех пор, пока ты не причинил никому зла, ты сохраняешь верность своей клятве.
Момент спустя, ты тоже ставишь свой бокал на столик. Вы откидываетесь на спинку дивана; и Гвин берет твою руку, скрестив ее пальцы с твоими. Она спрашивает: Ты боишься? Ты говоришь ей — нет, ты не боишься, ты совершенно счастлив. Я тоже, говорит она; и тогда она целует тебя в щеку легким прикосновением, будто слабым воздушным дыханием, простой близостью ее губ к твоей коже. Ты понимаешь, что все должно произойти неспеша, потихоньку, что какое-то время между вами будет танец решений да и нет; а вам того и хочется, чтобы у каждого оставался шанс перестать и позабыть о случившемся. Чаще всего то, что родилось в фантазии, остается там же; и Гвин, помня об этом, знает, что расстояние между мыслями и действиями может быть огромным, пролив величиной с жизнь. Потому вы пробуете воду осторожно, шаг за шагом, слегка касаясь губами друг друга, но не открывая рта; и в то же время вы сидите крепко обнявшись в полной недвижимости. Проходит полчаса; но знаков нежелания продолжать нет между вами. Тогда твоя сестра открывает свой рот. Тогда и ты открываешь свой рот; и вы падаете лицом в ночь.
Больше нет правил. Великий эксперимент был лишь однажды, а сейчас вам уже больше двадцати лет, и строгости подростковых игр больше не сдерживают вас; и вы погружаетесь в секс друг с другом на долгие тридцать четыре дня до твоего отъезда в Париж. Твоя сестра принимает противозачаточные мази, презервативы — у тебя, и вы оба уверены в своих намерениях предохраняться, так что непроизносимое не должно случиться; и потому вы можете делать все, что заблагорассудится, без страха испортить жизнь друг другу. Вы даже не обсуждаете это. Кроме короткого обмена словами на дне рождения брата ( Ты боишься? Нет, я не боюсь.) вы больше не говорите о ваших отношениях, не желая исследовать последствия вашей месячной связи, вашей месячной семейной жизни, а сейчас, в конце концов, вы — молодожены, парочка, затерявшаяся в спазмах постоянного, непобедимого желания — похотливые животные, любовники, лучшие друзья: последние две живые души во всей вселенной.
А для всех вы живете также. Пять дней в неделю будильник будит вас рано утром, и после минимального завтрака апельсиновым соком, кофе и бутербродом с маслом вы убегаете из квартиры и направляетесь на свои работы, Гвин — в офис на двенадцатом этаже стеклянного здания в Манхэттэне, а ты — к унылому Дворцу Обезличения. Ты бы хотел видеть ее, хоть издалека, все время и был бы очень доволен, если бы она не расставалась с тобой даже на минуту, но эти необходимые расставания хоть и доставляют тебе боль, но из-за них ты начинаешь скучать по ней; и это неплохо, решаешь ты, чтобы провести рабочее время в плену удушающего ожидания, возбужденным и считающим часы до того времени, как ты сможешь увидеть и обнять ее. Напряжение. Это то слово, каким ты описываешь себя. Ты напряжен. Твои чувства напряжены. Твоя жизнь становится нарастающим напряжением.
На работе ты больше не мечтаешь об Ингрид Бергман и Хеди Ламарр. Иногда эрекция все же угрожает твоим штанам, но у тебя больше нет нужды в бегствах в мужской туалет в конце корридора. Это же библиотека, в конце концов, и мысли об обнаженных женщинах — неизбежная часть работы, но сейчас обнаженное тело, о котором ты думаешь, принадлежит твоей сестре; настоящее тело настоящей женщины, с которой ты делишь ночи, а не продукт воображения, существующий только в твоих мозгах. Без вопросов, Гвин так же прекрасна, как Хеди Ламарр, даже, скорее всего, еще прекраснее — несомненно более прекрасна. Это очевидный факт, и за последние семь лет ты видел столько мужчин, терявшихся при виде ее на улице, наблюдал, как стремительно поворачивались восхищенные головы, сколько скрытых взглядов в метро, в ресторанах, в кинозалах — сотен и сотен мужчин, и каждый из них — все с тем же вожделением, туманом в обалдевших глазах. Да, у нее лицо тысяч надежд, лицо тысяч ночных вожделений; и, пока ты ожидаешь за рабочим столом очередной заказ из гремящей трубы со второго этажа, ты видишь это лицо в своей голове, ты смотришь в ее большие, живые серо-зеленые глаза, и они смотрят на тебя в ответ; ты наблюдаешь, как она расстегивает свое белое летнее платье, соскальзывающее по всей длине ее стройного тела.
Вы сидите вместе в ванной. Это новая традиция после работы, и вместо того, чтобы провести этот час на кухне, как это было на дне рождения брата, вы сейчас потягиваете пиво и пускаете сигаретные облачка, пока наслаждаетесь прохладной ванной. Вода не только спасение от тяжести собачьей жары, но, благодаря ей, у вас есть возможность лицезреть ваши обнаженные тела, никогда не уставая от этого занятия. Вновь и вновь, ты говоришь сестре, как тебе нравится смотреть на нее, что ты обожаешь каждый сантиметр ее волнующей, светящейся кожи, и что кроме скрытых женских мест, о которых грезят мужчины, ты боготворишь ее локти и колени, ее запястья и щиколотки, ее руки и длинные тонкие пальцы (тебе никогда не понравилась бы женщина с короткими пальцами, ты скажешь ей об этом однажды — абсурдное, но честное признание); и вы оба удивлены и зачарованы загадкой, каким образом ее хрупкое тело может в то же самое время быть сильным, будто лебедь и тигр в одном теле волшебного существа. Ей удивительны волосы, растущие на твоей груди (недавнее проявление за последний год), и у нее бесконечный интерес к переменчивой натуре твоего пениса: от болтающегося скукоженного члена в учебнике биологии до выросшего до титанических размеров в моменты экстаза и до усохшего, выдохшегося малыша, спрятавшегося после совокупления. Она называет его концертом многих исполнителей. Она говорит, что в нем находятся несколько личностей. Она заявляет, что усыновит его.
Сейчас вы живете с ней настолько интимной жизнью, что Гвин кажется тебе человеком совершенно отличным от того, кого ты знал до этого всю свою жизнь. Она более веселая и более ненасытная, чем ты ее представлял, более вульгарная и эксцентричная, более чувственная, более забавная; и ты удивлен, видя с каким наслаждением она произносит неприличные слова и слова любовных игр. Гвин редко ругается в твоем присутствии. Она — образованная, начитанная девушка и может говорить связано и понятно, и, за исключением ночи великого эксперимента, ты не знал ничего о сексуальной стороне ее характера, и не смог бы догадаться никогда, что она вырастет в женщину, обожающую и секс и разговоры о нем. Обычные слова двадцатого столетия не интересны ей. Она избегает выражения заниматься любовью, к примеру, используя более простонародные, смешные описания, как опа-опа, насосаться и трахнуться. Оргазм называется потрясти костями. Ее зад — трамдадам. Ее пах — писька, мохнатка. Ее груди — титьки, титечки, двойняшки. И в разное время твой пенис становится колокольчиком, мечом, мокроделом, древком, сверлом, огнетушителем, захватчиком, ланцелотиком, молнией, Чарльзом Диккенсом, вводилой и малышом Адамом. Эти слова возбуждают и забавляют ее, и, как только ты узнал о ее страсти к названиям, те же слова начинают нравиться и тебе. В приходе оргазма, все же, она возвращается к современным терминам, к простейшим грубым словам английского языка, чтобы выразить свои эмоции. Cunt, pussy, fuck. Fuck me, Адам. Вновь и вновь. Fuck me, Адам. Целый месяц вы заложники этого слова, добровольные пленники этого слова, воплощение этого слова. Вы живете в стране плоти, и чаша ваша полна. Благословление и милость будут дарованы вам до конца дней ваших.