О том, что сильнее нас

Наверное, самое грустное было в понимании того, что процесс начался вовсе не той осенью, а раньше. Ленкины спонтанные многочасовые ночные прогулки, недельное исчезновение в самом начале, странные «полуобмороки» с мышечным напряжением, наконец, тот огонь в глазах — всё получало объяснение, причём самое простое из возможных, а потому, скорее всего, верное.

Пожалуй, я только в этой истории начал понимать один из самых грустных законов природы. Я специально проверил по всей классической литературе, до которой смог дотянуться. Вроде бы – всё подтвердилось. Расспросил чортову прорву народа, верен ли мой вывод в части литературной статистики. Каждый подтвердил, что — да, он видит то же. Итак, формулируем. Самую сильную, самую чистую, самую светлую, самую нежную любовь к себе — вызывают женщины, стоящие на пороге сумасшествия. Настоящего сумасшествия. Не расшатанной комплексами или наркотиками психики. Настоящего. С начавшимися процессами разрушения в мозгу. Неизбежность дальнейшего разрушения читается на подсознательном уровне и вызывает острую нежность. Настоящая, а не показная, непредсказуемость, центральная точка мифологии о Настоящей Женщине, — специфична только для них. Умение с головой тонуть в эмоциях и чувствах, отринув любой расчёт, любой прагматизм, — тоже часть мифа о Настоящей Женщине и тоже специфична только для них. Вот так. Как оно ни прискорбно.

Тем временем раздрай в моей жизни нарастал. Я жил с Никой. На её глазах развивался рецидив моего романа с Сашей. Александра таки выставила своего. Не сказать чтобы она так уж явно рвалась ко мне. Скорее — она показывала, что это мне следовало бы этим заняться. Окружив себя при этом странноватыми друзьями и подружками, ехидно комментирующими происходящее. Но сближались мы — быстро и неотвратимо. Она вывезла меня на свою тусовку толкинутых, познакомилась с моим отцом, познакомила наконец меня со своей мамой… Я чувствовал грядущее плохое. Много плохого. Но — не мог иначе. Саша изменилась. Сильно изменилась. Она стала очень много лгать. Не мне. Звонят ей при мне по мобильнику пять человек подряд, начиная с матери и кончая ближайшей подругой, — врёт всем пятерым. Вопрос о том, когда именно наступит тот момент, когда она начнёт лгать и мне, — был всего лишь вопросом времени.

Но дёргалась Саша по-чёрному. Что-то её удерживало и от того, чтобы прояснить суть наших отношений мне, и от того, чтобы прояснить самой себе, и от того, чтобы хотя бы намекнуть друзьям и подругам.

– Ну, и зачем ты меня опять притащила на сборище, на котором сама же старательно заблокировала любое развитие близких для меня тем, да и для тебя небезынтересных?

– За шкафом!

– Не пойдёт! Выкладывай.

– Выкладываю. Недавно я рассталась со своим почти мужем. Теперь я — девушка серьёзная, лесбиянка, мужики меня не интересуют. Как только опять заинтересуют — ты первый узнаешь, а пока жди.

– Ну, и как это называется?

Следует исполнение мультяшной песенки про то, как «а я маленькая гадость, а я маленькая дрянь».

Ох как я ругался тогда на Сашину маму. И ох как я ей сегодня благодарен. За сделанную тогда всего одну, но большую глупость. Она была в восторге от того, что Саша ко мне возвращалась. Она никогда не воздействовала на Сашу жёстко. Она видела, что Виталий, с которым Саша прожила два года, очень сильно тормозит её развитие. Но у неё рука не поднималась пресечь их роман. Сейчас же она готова была на всё, только бы Саша к нему не вернулась, а вернулась ко мне. Нет, не навсегда. Это — тоже открытым текстом говорилось. Насчёт серьёзных отношений — она была категорически против. Она пристально и внимательно отслеживала развитие нашего с Сашей сближения, и в тот момент, который сочла правильным, — смылась в Италию отдохнуть, оставив Сашу мне. То есть, это она думала, что мне. На самом деле — стае друзей и подруг. Которые, собственно, всё и порушили. Честь им и слава за то.

– Слышь, Вов, а ты понимаешь, что мы с тобой очень скоро опять посрёмся?

– Наверное, понимаю.

– Тогда запомни. Через полтора года, двадцать третьего августа, я к тебе вернусь. В любом случае. Наверное, выйду за тебя замуж. Вот я пишу эту дату тебе на обоях, чтобы не забыл. Двадцать третьего августа следующего года я вечером войду в эту дверь и останусь навсегда. Смотри, чтобы дверь была открыта и чтобы ты был один.

– Саш, мне примерно то же самое обещала Ленка. Помнишь, что из этого вышло?

– Я не хочу быть второй Ленкой. Я — это я. И со мной всё будет по-другому. Вов, а ты знаешь, что мы много ездить будем?

– Разве? Я поизносился, рюкзаки особо тяжёлые — уже не могу таскать, а ты — вон какая крошечная.

– Ничего, я всё и за себя, и за тебя тащить смогу. Я не Ленка. Хоть и крошечная, но сильная.

– Зря так думаешь. У меня — тяжёлые маршруты в заначке. Действительно тяжёлые. Хоть и интересные.

– А мы в них не поедем. Ты много ездил по своим маршрутам и идеям. И где ты теперь? Так что теперь выбирать буду я.

Но съездить куда-либо — мы смогли ровно один раз, да и то одним днём. По половодной Клязьме покататься, мотор испытать. Планировали втроём, но Серёжа, который привёз нас к месту старта на машине, посмотрел на то, как хлипкая посуда еле борется с течением, подумал, сказал «не поеду» да и остался ждать на берегу. А мы, отъехав всего-то километров на десять, решили, что если плыть дальше, то и правда не успеем назад выгрести. И устроили шашлык на покрытом гигантскими вётлами с нераспустившейся ещё зеленью громадном лугу, с которого только-только сошла вода. Там — я сделал первый снимок после перерыва. Там – сияющая от счастья Саша сказала, что именно это место она неоднократно видела в своих снах. И мстительно добавила, что мотор — первой испытывает она, а не ещё какая-то, и что сапоги Ленкины она первой надевала и вот теперь заслуженно щеголяет в них, да и вообще впредь всё так и будет.

– Вов, а давай я тебе фотки покажу, как мы в прошлом году на байдарке сплавлялись, когда я у тебя спальники напрокат брала?

– С удовольствием!

– Вот здесь мы погрузились, проплыли всего полкилометра, насчитали в воде пять телевизоров, восемь холодильников и кучу всего прочего, вот на этом перекате за старой мельницей распороли обе лодки до неремонтопригодного состояния, а вот мы на платформе ждём обратную электричку.

– Та-а-ак. Знакомая платформа-то. Топканово, похоже? По Смедове катались?

– А ты откуда знаешь?

– Сейчас, наверное, со стула упадёшь, держись крепче. Мельница там одна, там, где вы пропороться могли, с каждого берега ровно по одной тропинке подходит, вы же на левый вылезали?

– На левый…

– А дальше — по тропинке вам пришлось через пару заборов перелезать, а домик там — вот такой-то стоял, мимо которого вы проходили, верно?

– Ну да…

– Так вот, этот домик принадлежит моему дяде в качестве дачи, и когда-то я там немало пасся летом. Когда Смедова ещё не загаженная была, а раков, голавлей и щук в ней была — прорва.

– Это ты мне припомнил мою дачу напротив твоего пионерлагеря? Пожалуй, переплюнул, это совпадение покруче будет!

– А ты — не знала, что на совпадения я мастер?

– Ну не настолько же…

Саша была плотно окружена подругами. Наедине мы практически не оставались. Для полного камуфлета — к ней активно пытался вернуться Виталий. Напряжение росло. Саша дёргалась. То кидалась в агрессию, то в нежность. Вдруг, когда Саша у меня в очередной раз тусовалась с подругой Анечкой, которую она вообще-то обещала привезти на час, а потом выставить, дабы мы хоть немного наедине побыли, — Саша выставила Анечку, но не совсем, а в соседнюю комнату, — по-хозяйски оглядела диван и, подойдя ко мне и расстегнув одну пуговицу на моей рубашке, велела достать и постелить одеяло.

– Саш, а ты ничуть не хуже, чем раньше была.

– Да и ты, как бы, пока очень даже ничего…

– Не, ты всё равно лучше.

– Чтобы к завтрему побрил яйца. Надоела эта шерсть.