Страница 9 из 123
Из гостиной донесся звон. Потом раздался крик.
— Виола, поди сюда! — Несколько секунд я терялась в догадках, что могло произойти.
В гостиной к высокому комоду был пододвинут стул. На стуле стояла Сольвейг и улыбалась. На комоде, в нашем макете, между колонн, маленьких письменных столиков и креслиц лежал разбитый бокал. Ковер, колонны, стены, мебель — все было забрызгано красными пятнами.
Элизабет сняла макет с комода. Красный сок медленно впитывался в ковер, образовывая серо-голубые подтеки — акварельная краска, которой мы изображали на ковре световые эффекты, растворилась в вишневом соке. Мы окаменели.
— Как ей это удалось? — выдавила я наконец.
Сольвейг с улыбкой привстала на стуле и размахнулась рукой.
— Я не хочу это противное вино, — произнесла она.
Мне стало дурно. Сольвейг попала в макет, потому что я дала ей бокал на длинной ножке. С нормальным стаканом у нее такой номер не прошел бы, ей бы не хватило нескольких решающих сантиметров. Мы берегли этот макет как зеницу ока, и вот… Я готова была заплакать, если бы Элизабет уже не ревела.
— Столько дней работы, — причитала Элизабет, — и она дала этому ребенку сломать наш макет.
— Черт побери, этого я не позволю! — заорала Аннабель. — Я ничего не давала ломать ребенку!
Сольвейг захныкала.
Я загородила Аннабель, чтобы избавить Элизабет от ее вида, и обняла подругу. Я еще никогда не видела ее плачущей.
— Такой гигантский труд, — всхлипнула Элизабет, — и почему мы его сразу не сфотографировали?
— Ты хотела подождать, когда твоя тетя даст тебе деньги на макрообъектив, — тихо произнесла я, боясь, что это прозвучит как упрек. Я была рада, что Элизабет собирается покупать объектив, сама я тоже не наскребла бы денег на такую дорогую вещь.
— Тетя хотела дать мне деньги завтра. Она опоздала на один день!
— Мы заберем макет с собой, — предложил Бенедикт. — У Виолы в ближайшие недели будет предостаточно времени, чтобы его привести в порядок.
— У меня тоже много свободного времени! — продолжала безутешно рыдать Элизабет. — Если я не получу места у Хагена и фон Мюллера и мне придется подыскивать себе другую работу, то я останусь и без макета, и без фотографий!
— Ты получишь это место! — в один голос воскликнули мы с Бенедиктом.
А отец заметил:
— В этом случае Аннабель должны выплатить гарантийную страховку. Мы докажем, что она не нарушила свою обязанность присматривать за ребенком. Будет только сложно определить ценность макета.
Аннабель ткнула пальцем в пятно на выложенном ковром полу макета и, сморщив лоб, лизнула палец.
— Скажи мне, пожалуйста, Сольвейг, Виола тебе сказала, что в бокале вино?
Сольвейг, всхлипывая, кивнула головой.
— А ты заметила, что это не вино, да?
Сольвейг опять кивнула.
Все вздрогнули от неожиданности, когда Аннабель вдруг истошно завопила:
— Виола обманула Сольвейг! Впервые в жизни моего ребенка обманули!
Что тут началось! Сольвейг завизжала как буйнопомешанная, бросилась на пол и забарабанила кулаками по ногам бабушки.
— Дети это чувствуют! — орала Аннабель. — Сольвейг отреагировала поразительно верно! Мы все еще стояли в полном оцепенении, когда рявкнул мой отец:
— Сейчас же уложи ребенка в постель!
Сольвейг мгновенно заткнулась.
Аннабель взяла дочь на руки и медленно пошла к двери. Выходя, она обернулась и произнесла голосом, полным трагизма:
— Для вас всего лишь испорчен макет. Что-то мертвое из бетона и пластмассы. А для Сольвейг разбился вдребезги целый мир! Ты, Виола, продемонстрировала ребенку лживость взрослых. — Аннабель с грохотом захлопнула за собой дверь.
Теперь была моя очередь зареветь.
— Бетон и пластмасса — какая дура!
— Ну хватит! — решительно сказала Элизабет. — Начнем все сначала, вот и все.
— Правильно, мадемуазель Элизабет, — поддакнул господин Энгельгардт, — не отчаивайтесь. Посмотрите, одна колонна абсолютно цела.
— «Еще одна высокая колонна напомнит о величии былом», — грустно продекламировал отец.
Мать Бенедикта подхватила:
— «Глубокий след оставило в ней время, и скоро рухнет все в небытие…» Бенедикт, как там дальше? Когда ты был маленьким, у тебя это от зубов отскакивало. «Проклятие певца» Людвига Уланда, тебе оно так нравилось.
— Это было проклятие Сольвейг, — подвела итог Элизабет. — Хватит, успокойтесь, я все исправлю.
— Мы получим от страховой компании компенсацию на восстановление, я об этом позабочусь, — решительно сказал отец.
— Слава Богу! — обрадовалась я. — Иногда страхование все-таки приносит пользу.
— Может, нам стоит упаковать люстру, пока она не свалилась с дерева? — предложил Петер.
Точно. Мы вышли в сад, отсоединили хрустальные молнии от драконьих языков, завернули каждую в отдельности, потом под руководством Петера разобрали люстру и сложили в три деревянных ящика, как она была упакована до этого.
Было уже два часа ночи, когда наконец разошлись все гости. Петер помог Элизабет донести макет до дома. Нико даже оставил свою машину и довез на такси мать Бенедикта до гостиницы. Мы с Бенедиктом почти до трех ночи помогали родителям убирать посуду. Прежде чем отправиться к себе домой, мы еще раз вышли в сад, постояли в темноте под деревом, на котором только что сияла люстра.
— О чем ты думаешь? — спросил Бенедикт.
— Я думаю, что все здорово и будет еще лучше. А ты?
Бенедикт поцеловал меня.
— Я тоже так думаю.
Я поцеловала Бенедикта.
Мной овладело какое-то странное настроение — я была абсолютно сбита с толку.
Наш чудесный макет, стоивший нам столько трудов, был сломан. И в то же время я получила в подарок эту великолепную люстру. Собственно говоря, макет мне больше не нужен. Для меня он был скорее последней точкой, символом моего прошлого. Люстра была символом будущего, началом новой жизни. Или нет?
Я посмотрела на Бенедикта, потом на небо.
Небо было усеяно люстрами.
2
Отъезд в нашу новую жизнь откладывался до последней минуты. Архитектурная карьера Бенедикта начиналась в пятницу, первого сентября, но дядя подарил ему этот день для переезда. Это было весьма кстати, потому что в конторе по перевозке мебели нам объяснили: если наши вещи будут погружены в субботу, а доставлены на новую квартиру только в четверг, в промежутке они могут отвезти меньший груз, благодаря чему наши затраты снижаются почти вдвое. Как всегда, самый выгодный вариант рассчитал для нас отец. И действительно, лучше несколько дней попривыкнуть к новому месту, а лишь потом заняться благоустройством. Мне было страшно любопытно посмотреть, что представляет из себя «похожий на виллу дом для большой семьи» Бенедикта. Мне отвели бывшую комнату сестры Бенедикта Меди. Мы с ним уже все обговорили.
Наконец в воскресенье, во второй половине дня, мы отправились в путь. Когда мы проезжали по автобану мимо той части Франкфурта, где я когда-то жила с родителями, мое сердце забилось от радости: я возвращалась на родину при самых счастливых обстоятельствах! С блестяще сданным экзаменом! С блестящей перспективой! И, как ни банально это звучит, с блистательным мужчиной, избранником моего сердца!!!
Пригород, в котором живет мать Бенедикта, был мне незнаком. Когда мы подъехали к Мюнцбергштрассе, 19, дом стоял погруженный в темноту. Бенедикт трижды просигналил, и тут же в дверях появилась фрау Нора:
— Мальчик мой, добро пожаловать домой! Я так счастлива, что ты вернулся! — Она выглядела моложе, чем неделю назад, на ней был спортивный оранжевый костюм, необычно контрастировавший с седыми волосами.
Начались шумные приветствия. Она со смехом показала на пожелтевшую табличку в пластмассовой оболочке, приклеенную скотчем к двери. Кривым детским почерком на ней было написано: «Я так счастлив, что ты вернулась!!!» В левом верхнем углу было нарисовано смеющееся солнце, внизу — локомотив, пускающий черные клубы дыма.