Потрясающий мужчина

Господин Энгельгардт непременно хотел сам подать сыр, он вкатил на сервировочном столике блюдо с разными сортами сыра и кусочками масла в форме сердец.

— Виола, что вам предложить? Острый или мягкий? Что вы предпочитаете?

Я абсолютно не разбираюсь в сырах, но мне совсем не хотелось демонстрировать это перед публикой.

— Я съем все, что вы мне порекомендуете, — выкрутилась я.

— Прекрасно. — Господин Энгельгардт опытной рукой разложил шесть кусочков сыра по краю моей тарелки. Потом показал на верхний ломтик: — Пожалуйста, сначала съешьте этот сыр, а потом двигайтесь по часовой стрелке.

— А почему?

— Сыр, который, образно говоря, лежит на цифре «двенадцать», самый нежный. Остальные расположены по часовой стрелке в порядке нарастания остроты. — Он указал на кусочек, лежавший как бы на цифре «десять». — Это очень острый, вызревший сыр из козьего молока. Его съешьте в последнюю очередь, иначе испортите всю вкусовую гамму.

Как это изысканно! После сыра, чтобы не лопнуть, мы еще выпили «Одеви».

И вот наконец десерт: кофейный крем с малиной и горьким шоколадным соусом. И еще тарелка с двенадцатью обжаренными половинками персиков и персиковым щербетом. Сольвейг пришла в такой восторг, что была только в состоянии вскрикивать: «Я! Я! Я!»

Мать подала кофе.

Нико потребовалась четвертая рюмка настойки, чтобы привести в порядок пищеварение.

— Даже не предполагал, что пять рюмок водки могут так изменить человека! — воскликнул он и уставился на мать Бенедикта.

— Но, господин Нико, я не пила пяти рюмок водки, — возмутилась та. — Бенедикт может это подтвердить!

— Не вы, — заржал Нико, — я! Ха-ха-ха! Бенедикт может это подтвердить!

— А теперь настало время для большого сюрприза! — Отец поднялся. Мать тоже встала. — Но сначала я хотел бы произнести пару слов, — начал отец. Мать снова села. — Дорогая Виола, дорогой Бенедикт, — он выдержал паузу, — я с трудом подыскиваю слова. Поскольку вы оба начинаете совместную жизнь… Собственно, вы уже ведете совместную жизнь… И уезжаете не на чужбину, наоборот, оба возвращаетесь в давно обжитые места, на землю вашего детства и юности… И тем не менее это шаг в новую жизнь! Закончена студенческая пора, Виола! — Отец сделал такое лицо, словно открывал Америку. — И поэтому мы с мамой подумали, что тебе, нашей младшей дочери…

Младшая дочь! Можно подумать, что он воспитал целый девичий пансион.

— …сделаем подарок к новой жизни. Подарок, который осветит твой путь, сделает его ярче! Который будет напоминать тебе родительский дом и блестяще сданный экзамен. И который будет сопровождать тебя, надеемся, всю твою жизнь. — Долгая пауза. — Вот все, что я хотел сказать. — Отец был очень тронут собственной речью. Все захлопали.

— Я сгораю от нетерпения, — сказала мать.

— Еще не все, мне нужна помощь сильных мужчин, — объявил отец.

— А Виола пусть подождет на кухне, — добавила мать, — и закрой дверь. Мы тебя позовем!

Итак, я отправилась на кухню. Через затворенную дверь доносились смех и звон.

— Лишь бы все получилось! — воскликнула мать. Зазвенело тише.

— Не бойтесь, это нормальная проводка! — это голос Петера.

— Лишь бы все получилось! — опять моя мать. Все крикнули: «Раз, два — взяли!», и вновь раздался звон.

Тут в кухню ворвалась Сольвейг.

— Мне уже можно выходить, Сольвейг?

— Я хочу вина! — Сольвейг топнула ногой. Она была на грани очередного припадка бешенства.

Я испугалась, что племянница испортит мне сюрприз, и поэтому по примеру сестры сказала вкрадчивым голосом:

— Если ты покараулишь в коридоре, чтобы не пропустить, когда меня позовут, я тебе тут же принесу вина.

На кухонном столе стояло то, что нужно: бордовый вишневый сок. Я наполнила стакан и отнесла его девочке.

— Я хочу вина! — с искаженным от ярости лицом она бросилась на пол.

— Это вино, — кротко сказала я.

— Я хочу рюмку на ножке!

На ножке? Ах, вот чего ей хотелось! Я вернулась на кухню, перелила сок в бокал и вынесла его Сольвейг. Она довольно скривила рот.

— Смотри не пролей. От вина остаются пятна!

— Виола, иди! — раздался крик.

Я пошла в гостиную.

— Выйди в сад!

Я посмотрела в сторону темного сада и ничего не увидела. Когда я вышла на террасу, все вдруг озарилось и стало светло как днем. Я была ослеплена. От удивления у меня наверняка открылся рот… На платане висел самый неожиданный и потрясающий предмет, который я когда-либо видела на дереве: на трубе, положенной на две ветви, висела огромная, красивейшая, умопомрачительная люстра!

Трехъярусная люстра. Наверху шесть позолоченных рожков, в середине — десять, а внизу — шестнадцать. Каждый рожок был золотым крылатым драконом! Между каждой парой крыльев дракона выступал витой золотой патрон с лампочкой-миньоном. Из пасти драконов свешивались языки, на которых крепились хрустальные призмы с гранями, отшлифованными в виде зигзагов-молний. Я увидела тридцать две сверкающие лампочки, тридцать два золотых дракона, тридцать две хрустальные молнии! Невероятно!!!

Нижняя часть люстры была такой большой, что я и половины ее не могла бы обхватить руками. От шестнадцати рожков к центру люстры тянулись шестнадцать цепей из хрустальных призм в форме звезд, прикованных там к золотому солнцу. И как венец всего на солнце висел лазурный фарфоровый шар, расписанный золотыми звездами. Я бросилась на шею родителям.

— Большое спасибо, папа! Большое спасибо, мама! Откуда вы ее взяли? Люстра необыкновенно хороша!

— Я купил ее для тебя на аукционе. Она из старого холла нашего основного филиала.

— Ваша фирма обанкротилась? — спросил Петер, не отрывая взгляда от люстры.

— Обанкротилась? — в ужасе переспросил отец. — Нет, такое невозможно!

— Зачем же тогда понадобилось продавать этот роскошный экземпляр?

— Потому что консультант по рекламе нашего концерна считает, что красный плюшевый холл и эта люстра не вписываются в оптимистический облик современного страхового общества. Сейчас все решается в новом дизайне — оранжевые стены и обилие хрома. Это никому не нравится, но зато современно.

— Люстра была самым дорогим предметом на аукционе, — с гордостью объявила мама.

— Она из позолоченной термическим способом бронзы, — сообщил Петер.

— Это хорошо?

— Бесподобно! — восторженно воскликнул Петер. — Это шедевр старинной французской промышленности! Все так сконструировано, что может быть без труда разобрано по частям и разослано по всему миру. Каждый рожок можно использовать отдельно. И каждый ярус. Я должен иметь фотографию этой люстры!

— Точно, я непременно ее сфотографирую! — мать помчалась в дом.

— Хотел бы я только знать, где мы ее повесим, — засмеялся Бенедикт, — она такая большая.

— В холле нашего дома она бы неплохо смотрелась, ты не находишь? — подала голос мать Бенедикта.

— Вообще-то ей место — в замке! — воскликнул Бенедикт.

— Если у вас сейчас нет места, — предложил отец, — вам надо подождать, когда у Виолы будет собственный офис, и тогда ты повесишь ее там.

— Сначала, в маленький офис, ты можешь повесить один ярус, когда офис станет побольше — два, а когда у тебя будет замок — всю люстру, — на полном серьезе сказал Петер.

Мать принесла фотоаппарат. Петер вызвался фотографировать.

— Проследите, чтобы в кадр попала не только люстра, — сказал отец. — Все на групповой снимок с люстрой!

— Где Сольвейг? — спросила Аннабель.

— Виола, в твоем звездном платье тебе надо лечь под люстру! — воскликнула Элизабет.

Люстра висела примерно в метре над газоном, и я легла под нее, не пожалев платья. Такое бывает раз в жизни. Бенедикт лег рядом и поцеловал меня.

— Он ее под люстрой страстно целовал, — прошептал он мне.

Все восторженно зааплодировали.

Госпожа Могнер, живущая на втором этаже, вышла на балкон и тоже захлопала. Чета Лангхольц из мансарды спустилась в сад. И хотя была уже почти полночь, в честь люстры решили подать всем в сад по бокалу шампанского. Мать отправилась в дом.