Потрясающий мужчина

— Мы не можем платить вам за то, что вы хотите выставить здесь свои картины.

— Тогда грош цена вашей лавочке. Вам придется поискать себе кого-нибудь другого. А со мной такой номер не пройдет!

Он упаковал свои картины и ушел.

Руфус, все это время молча просидевший в кресле, сказал: — Я представлял себе это как-то проще.

— Эти художники тоже представляли себе искусство проще. — Легче нам от этого не стало. Нас спасал лишь наш оптимизм.

В семь вечера, когда мы с Руфусом ужинали на кухне, в дверь энергично позвонили. Это был мужчина в черной рубашке, поэтому мы сразу предположили, что художник. Я пошла к двери.

— Если вы принесли картины для выставки, вы можете показать их мне.

— Начальника нет?

— За это отвечаю я. — Его лицо не оставляло никаких сомнений, что разговаривать со мной в его планы не входит. Но в общении с рабочими я давно научилась не обращать внимания, желает ли кто-нибудь вести переговоры с женщиной и считает это ниже своего достоинства. Поэтому решительно произнесла: — Покажите мне, что вы принесли.

— У вас есть, по крайней мере, молоток и гвозди?

— Для чего?

— Чтобы я мог повесить свои работы. Я ведь должен оценить, как они будут смотреться.

— Прежде чем забивать гвозди в стены, я бы хотела сначала посмотреть ваши картины.

Читалось в его взгляде презрение или сострадание? Мне было все равно. Он вышел и вернулся с четырьмя холстами, каждый размером с дверь. К мраморным стенам он их не пожелал ставить, а выбрал в качестве фона свежеокрашенный лифт. Я не возражала, краска уже просохла.

Он поставил все картины задом наперед, потом повернул первую. Я увидела огороженный колючей проволокой загон: ужасно высокие, загнутые внутрь проволочные заграждения, как в концлагере, внутри заключенное стадо медведей панда, грустно сидящих на земле и держащих в своих коротких передних лапах увядшие бамбуковые побеги. В колючей проволоке запутался белый голубь с увядшей веточкой в клюве. Кровь голубя капает с одного проволочного заграждения на другое и рельефно нанизывается на колючки. Внизу изображена изломанная подпись, побольше, чем голубь. Имя художника — Бернхард Шранк, или что-то в этом роде.

На второй картине изображены фабричные трубы, из которых валит серо-желтый дым. На переднем плане стоит убогий столик, на нем — ваза с серо-желтыми подсолнухами, а под столиком лежит, предположительно мертвый, голубь мира.

На третьей картине — атомный гриб, взрывающийся над пальмовым островом. На берегу лежат две женщины с растопыренными ногами и темно-коричневой черточкой между ног — что-то вроде молнии. Рядом стоит мужчина, дымящий сигарой, а дым похож на атомный гриб. Вместо лица у мужчины — задница.

Четвертая картина изображает демонстрацию, которая, очевидно, проходит через район борделей. Слева и справа дома, из окон свешиваются голые женщины с толстыми грудями и грубо размалеванными лицами и смотрят на шествие демонстрантов с лицами-задницами. Демонстранты несут транспаранты, на которых любовно выведено кисточкой: «Иностранцы, вон!», «Сдохни, жид!» и кое-что похуже. И не меньше десятка точно изображенных знамен со свастикой.

— Нет, — решительно произнесла я, — эти картины сюда не подходят.

— Еще как подходят. Это именно тот фон, который нужен для моих полотен.

— Нет, я не желаю их иметь здесь.

— Вы имеете что-то против иностранцев, так? Вас это смущает, потому что вы сама — замаскированная фашистка.

— Нет, я ничего не имею против иностранцев. Отель кормится в основном за счет иностранцев, и поэтому я не хочу здесь таких картин. Представьте себе, вы сами за границей, в отеле, и вдруг видите такие…

Он с отвращением перебил меня:

— Тебе приятнее были бы благополучные картинки с цветочками да ангелочками. Какая-нибудь бабская пошлость! — Он брезгливо показал на стены, на которых не будут висеть его картины. — Все это сплошь декадентское говно.

Из кухни вышел Руфус. Он явно слышал все, что наговорил этот тип.

— Добрый вечер, — поздоровался Руфус.

— Это и есть начальник, — объяснила я гостю, а потом обратилась к Руфусу: — Я считаю, это сюда не подходит.

Художник перестал замечать меня.

— Очень приятно, — сказал он Руфусу, представился, пожал ему руку и вновь продемонстрировал свои картины.

— Я ничего не понимаю в искусстве, — сказал Руфус и показал на картину с грустными бамбуковыми медведями в концлагере, — но если бы один из ваших медведей когда-нибудь поднялся, то сразу упал бы и ударился мордой.

— Почему это?

— Пожалуйста, не подумайте, что я имею что-то против панд, но такие медведи бегают на четырех лапах и имеют тяжелую верхнюю часть. А вы нарисовали им задние лапы втрое длиннее передних, поэтому ваши медведи, когда встанут, неизбежно упадут.

— Я вижу, что вы не свободны в своем мнении! У вас ограниченный, кабинетный кругозор!

Когда он с силой захлопнул за собой дверь, мы посмотрели друг на друга и рассмеялись.

— И что потом? — спросила я, уже без всякого оптимизма. Руфус знал не больше моего.

А потом пришел Харальд.

90

В понедельник утром, когда я вошла в столовую, со мной заговорил какой-то мужчина, который до этого общался с рабочими. Мужчина, лет тридцати пяти, с темными вьющимися волосами, был одет в джинсы и белую спортивную рубашку. Увидев меня, он улыбнулся — при этом один уголок его рта немного задрался вверх, — а потом элегантным жестом вынул изо рта сигарету и произнес:

— Доброе утро, я Харальд Зоммерхальтер, а вы госпожа Фабер?

— Да, — сказала я и тоже улыбнулась. Автоматически.

— Здесь прекрасная атмосфера, — похвалил он, — мрамор в холле нарисован рукою мастера.

— Да, — кивнула я.

— Электрик рассказал мне, что вы дизайнер по интерьеру, и все оформление сделано вами.

— Да.

— Да, — сказал он тоже, — именно так и должен выглядеть холл в отеле — словно ты входишь в другой мир, в котором возможны чудеса. Не то что эта стандартная международная скука.

— Да, — опять произнесла я.

— Этот преимущественно черный пол заставит играть цветовую гамму стен. Именно на таком скромном полу расцветет истинная роскошь.

Я опять сказала «да» и улыбнулась ему. Что ему тут, собственно, надо?

— Можно посмотреть комнаты?

Ага, понятно, потенциальный жилец! Или хочет здесь кого-то поселить.

— В данный момент отель закрыт, но я могу показать вам несколько комнат.

Я показала ему не несколько комнат, а все. Он не просто пришел в восторг, но хвалил повсюду именно те детали, которые я сама находила особенно выигрышными. В первую очередь, цветовое оформление и цветовые комбинации. А когда я показала ему девятнадцатую комнату на четвертом этаже, с алыми розами на черном ковре и розово-красными стенами, в которой чувствуешь себя как в цветке розы, он не сказал, что это слишком смело или безвкусно, а произнес:

— Вот это да! Как страстно! Это комната для молодоженов?

— Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь отправился в свадебное путешествие в эти края.

— Тут вы правы. Но это комната для страстной ночи.

Я ничего не ответила. Слава Богу, он никак не прокомментировал шкафчики с зеркалами и их возможную роль во время страстных ночей.

Он не хотел ехать вниз на лифте, а предпочел спуститься пешком, чтобы еще раз насладиться красотой коридоров. Внизу я подошла к закрытой пленкой стойке. Там Руфус держал тетрадь, куда мы вносили всех заинтересованных клиентов, чтобы известить их, когда откроемся.

— Чем могу быть полезна вам еще, господин Зоммерхальтер?

Он улыбнулся:

— Михаэль Швайцер из журнала «Метрополия» рассказал мне, что вы собираетесь выставить картины. Поэтому мне было интересно взглянуть на ваш отель. Хотите посмотреть на мои работы?

— Да, — ошарашенно ответила я.

— Тогда подождите немножко.