Бремя секретов

— Хочу почитать в твоей комнате. Я тебе не помешаю?

— Ты мне никогда не мешаешь, милая, — улыбается она.

Тук-тук-тук… В руках у нее гремит какой-то предмет.

— Что это?

Она показывает большую ракушку. Похоже, ракушке уже много лет. На поверхности трещинки и царапины.

— Хамагури, — отвечает она.

— А что внутри?

— Камешек.

Я улыбаюсь. Тук-тук-тук… Она снова трясет хамагури, словно детской погремушкой. Вспоминается то время, когда мы с Обасан гуляли по пляжам Югахама и Шиширигахама. Собирали ракушки, и я играла с ними.

Обасан кладет ракушку на одеяло. Я сажусь возле стола. В комнате спокойно. Слышно только тиканье часов. Вскоре Обасан засыпает, по-прежнему сжимая хамагури в руке.

Открываю журнал. Я купила его только из-за обложки: «А где были вы утром девятого августа?» Речь идет о 9 августа 1945 года — дне, когда на Нагасаки сбросили атомную бомбу. Увидев эту обложку, я сразу подумала про Обасан: она никогда не рассказывала о взрыве. Нам известно только, что утром она пошла со своей соседкой в деревню за рисом. Когда я спросила отца, почему Обасан до сих пор молчит, он ответил: «Людям, на чьих глазах произошла катастрофа, непросто рассказать о том, что они видели. Мы даже не можем вообразить тот ужас, который они пережили. Они бы скорее предпочли забыть обо всем — если бы это было в их силах. Потребовалось много лет, прежде чем я преодолел в себе горечь воспоминаний. Кроме того, Обасан пережила землетрясение, которое произошло в Токио в тысяча девятьсот двадцать третьем году. Тогда погибли ее мать и дядя. К счастью, с Одзисаном ее жизнь вошла в спокойное русло. Не надо мучить ее вопросами».

Пытаюсь прочесть статью о человеке, выжившем во время взрыва атомной бомбы. Однако мне не удается сосредоточиться. Из головы не выходит наш преподаватель, господин X. Особенно странной показалась его последняя фраза: «Пусть это останется между нами». До сих пор не знаю, что ему ответить. Рассеянно пробегаю глазами заголовок статьи: «А где были вы утром девятого августа?»

Пару минут спустя до меня доносится голос Обасан. Глаза у нее по-прежнему закрыты. Наверное, ей снится сон. С любопытством прислушиваюсь. Слова ее отрывочны: «Нет, нет… Не надо…» И вдруг она кричит: «Она там! Она там!» Меня охватывает страх. «Снова галлюцинации!» Дыхание ее прерывисто. В тревоге подхожу к кровати. Обасан вся в поту. Лицо бледное, словно у призрака. Пододвигаю свой стул ближе к постели.

— Обасан?

Вытираю ей лоб полотенцем. Она просыпается.

— Все в порядке? Кажется, тебе снился страшный сон.

Она не отвечает. Глаза ее широко раскрыты.

— Хочешь воды?

Она качает головой.

— Ты выглядишь измученной. Что случилось?

Она по-прежнему молчит, уставившись неподвижным взглядом в стену. Больше я не задаю вопросов. Поднимаюсь со стула. Вдруг она говорит:

— Я видела, как отравили человека.

«Отравили человека?» У меня кольнуло в сердце. Вероятно, она имеет в виду свой сон.

— Какой кошмар! — говорю я с сочувствием.

Но взгляд у нее серьезный:

— Это не кошмар, Цубаки. Это правда.

Я в недоумении: «О чем она?» Снова опускаюсь на стул.

— Когда же это произошло?

— Утром того дня, когда…

Она замолкла.

— Когда…? — продолжаю я.

— Когда взорвалась атомная бомба.

Что она собирается рассказать? Я в растерянности.

— Папа говорил, что в то утро ты ходила в деревню со своей соседкой.

— Верно, — соглашается она.

— Так где же ты видела отравление?

— Дома у этой соседки.

— Что?

Несколько минут не могу прийти в себя от изумления. Сопоставляю факты. Одно противоречит другому: не понимаю, как Обасан могла увидеть отравление, которое произошло дома у ее соседки, и одновременно уйти с той соседкой в деревню. В недоумении смотрю на Обасан: словно разговаривая сама с собой, она принимается рассказывать, как это случилось.

Было около семи часов утра. Обасан уже собиралась выходить из дома. Она договорилась встретиться с соседкой, которая должна была ждать ее в центре города. Вдруг из-за стены послышался звон разбитой посуды. Потом кто-то начал стучать в перегородку с криками «На помощь!». Голос был мужской. Преодолев страх, Обасан пошла к соседям. Дверь не была заперта. На кухне Обасан увидела мужа своей соседки. Он лежал на полу, а рядом — осколки разбитого стакана. Он был уже мертв. Глаза широко раскрыты. Изо рта у него текла струйка белой жидкости…

«Какой ужас!» Я вздрагиваю.

— Кто его отравил?

— Его дочь, — твердо отвечает Обасан.

— Дочь? Откуда ты знаешь, что это была она?

— На ее письменном столе я нашла записку: «Прощай, мама. Не ищи меня».

— О Боже…

Поразмыслив, я спрашиваю:

— Почему же ты не вызвала полицию?

Обасан поднимает глаза к потолку и долго смотрит в одну точку. Я жду.

— Потому что… — говорит она, — потому что его дочь сделала то, что давно хотела сделать я.

Я удивлена:

— То есть?

— Я тоже, — продолжает она, — хотела убить этого человека. Именно он подстроил так, чтобы Одзисана отправили в Маньчжурию и он не мог вернуться в Японию. Он работал вместе с Одзисаном.

— Это ужасно! Ну и человек!

Она молчит. Вдруг я чувствую, как меня охватывает странное ощущение.

— Почему та девочка отравила своего отца? — спрашиваю я.

Обасан качает головой:

— Не знаю. Для меня это загадка. По крайней мере, мне было бы легче понять ее, если бы вместо своего отца она хотела убить меня.

— Что ты имеешь в виду?

— Я встречалась с ее отцом, пока Одзисан был в Маньчжурии.

Я поражена. Никогда не думала, что услышу от Обасан подобную историю. Опустив голову на грудь, она прибавляет:

— В Токио, до нашей встречи с Одзисаном, я была его любовницей.

Вглядываюсь в ее бледное лицо. В висках стучит кровь.

— Так, значит… — говорю я, запинаясь. — Коллега Одзисана был настоящим отцом моего папы?

— Да. Он твой настоящий дедушка.

Все мысли в голове спутались. Со слезами на глазах Обасан продолжает:

— Я изменяла мужу, который любил меня всем сердцем. Вернувшись из Сибири, он плакал, крепко сжимая меня в объятьях. И повторял: «Ты жива, и Юкио тоже жив! Какое счастье!» Тогда мне хотелось умереть.

Теперь ясен смысл ее вчерашних слов: «Ждет ли меня Одзисан на том свете?» По щекам ее текут слезы. «Бедная Обасан…» — думаю я. Она принимается напевать: «Хо… хо… хотару кои…» Слушая ее, вспоминаю галлюцинации, которые начались после несчастного случая в саду: «Она там! Она идет мимо дома. Куда она собралась в такую рань?»

— Я была слишком наивной, — говорит Обасан. — И запуталась в сетях, расставленных отцом моего сына. Мне казалось, единственный способ порвать с ним — это убить его. Наивность и неведение причинили мне столько горя, а через меня и моему мужу.

Она долго молчит. Больше я не задаю вопросов. Все еще не могу прийти в себя. Стараюсь успокоиться. Обасан смотрит на меня с едва заметной улыбкой. Слезы ее почти высохли.

— Сейчас, Цубаки, я расскажу тебе историю про светлячка, который захлебнулся в сладкой воде…

Когда мне было пятнадцать лет, священник из сиротского приюта, где я тогда жила, помог мне устроиться на работу. Я сняла маленькую квартиру. Кроме того, у меня были деньги, которые мама дала на хранение священнику вместе со своим дневником. Я стала работать курьером и уборщицей в крупной фармацевтической компании в Токио. Именно там я и познакомилась с отцом Юкио.

Я развозила письма и документы. Три раза в день заваривала сотрудникам чай, а в конце смены убирала кабинеты. Домой возвращалась к семи вечера.

На территории предприятия было три здания: контора, завод по производству лекарств и лаборатория. Я все время находилась в конторе или на заводе и никогда не заглядывала в лабораторию, где фармацевты проводили исследования. Иногда они приходили на завод и в контору, чтобы побеседовать с начальниками. Сначала я думала, что это врачи, ведь они носили белые халаты. И все относились к ним с уважением.