Страница 43 из 58
— В тюрьму? Боже мой! Неужели он совершил преступление?
— Он духовник, — смеется господин Накамура. — Он шел в тюрьму навестить приговоренного к смертной казни.
— Приговоренного к смертной казни?
— Да, — отвечает он, передвигая фигуру на доске. — И этот бонза рассказал мне одну интересную вещь.
— Какую же?
— Осужденным, у которых нет детей, труднее примириться с мыслью о смерти, чем тем, у кого есть дети.
У меня кольнуло в сердце. Господин Накамура не знает, что у меня нет детей, а Юкио — приемный сын. Пытаюсь представить себе момент собственной смерти и думаю про Марико, Юкио и его жену, про троих внуков. Вряд ли мне будет тяжело покидать этот мир.
— Возможно, дело не в том, есть ли у человека наследники или нет, — добавляет господин Накамура. — Все зависит от состояния духа в момент смерти. Те, у кого нет детей, огорчены, что их род угаснет.
Я молчу. Господин Накамура продолжает рассказывать о рассуждениях бонзы. По его словам, для приговоренного к смерти важно только одно — чтобы перед казнью его душа, полная ненависти и злобы, очистилась. Очищение же происходит в момент чистосердечной исповеди. Если этого не случится, душа обречена на скитания. В конце концов она вселится в тело другого человека — и значит, преступление повторится. Исчезнуть может тело, но не душа.
Я слушаю с любопытством, а потом спрашиваю:
— Из какого он храма, этот бонза?
— Из храма М., — отвечает господин Накамура.
«Из храма М.? А ведь там похоронены мои родители и все наши предки». Два раза в год я хожу в тот храм. Сердце начинает биться чаще. Родители умерли, так и не простив меня, я уверен. На мгновенье закрываю глаза.
— У вас растерянный вид, — замечает господин Накамура. — Похоже, сегодняшнюю партию выиграю я.
Господин Накамура ушел. Он оказался прав: сбитый с толку, я проиграл партию в шоги. Он остался доволен, ведь в последнее время ему постоянно не везло.
Иду в сад. Марико пересаживает на клумбу цветы, которые подарил ей мой приятель. Когда я подхожу, она уже поливает их у основания стебля. Взгляд мой задерживается на маленьких голубых лепестках.
Сажусь в бамбуковое кресло.
— Помнишь ту женщину по имени Соно? — спрашиваю я.
— Соно?
Марико смотрит на меня, пытаясь извлечь из памяти далекий образ.
— Она была моей няней, — прибавляю я. — Вы с ней виделись в больнице в Токио, незадолго до нашего отъезда в Нагасаки.
— Ах да! У нее было плохо с сердцем, и врач пустил нас к ней в порядке исключения, потому что мы собирались уезжать.
— Именно так.
— Мы с ней разговаривали всего несколько минут, но я никогда не забуду того, что она мне сказала.
— Что она сказала тебе? — спрашиваю я.
— «Марико, спасибо, что согласились выйти замуж за Кэндзи. Вы с сыном принесли ему огромное счастье».
Я изумлен:
— И что же ты ответила?
— Ничего. Я не знала, что сказать в ответ, и от ее слов только заплакала. Соно говорила так, будто она твоя настоящая мать. Она напомнила мне священника из церковного приюта, который переживал за меня, словно родной отец.
Я молчу. Марико прибавляет:
— Добрые слова никогда не забываются.
Она поднимает с земли пустой цветочный горшок, лопатку и лейку. Распрямляя спину, она спрашивает меня:
— Почему ты вдруг завел разговор о Соно?
— Эти цветы напомнили мне о ней. Только и всего.
Марико уходит в дом.
Снова смотрю на цветы и думаю: «Грубые слова тоже не забываются». Я знаю, Марико не забыла слов моей матери: «Вы ведь сомнительного происхождения, не так ли?» Соно часто повторяла мне: «Кэндзи, никому не говори обидных слов». Она была права.
У меня до сих пор сохранилась закладка, которую Соно прислала из Харбина.
В больнице я сказал ей: «Закладка всегда будет напоминать мне о тебе. И слово „незабудка“ тоже». Соно улыбнулась: «А ведь я не знаю, как называется этот цветок по-японски. Забавно». — «По-японски он называется „васуренагуса“», — ответил я. «Васуренагуса? Какое красивое слово!»— «Честно говоря, я и сам раньше не знал. Это мне сказала Марико, при нашей первой встрече в церкви». Соно улыбнулась: «Кажется, цветок этот для вас много значит».
Я никогда не расставался с закладкой, даже в Сибири она была со мной.
В лагере под Омском я видел незабудки. Весной луг был похож на огромный голубой ковер. Однажды из-за железных прутьев решетки я заметил женщину, которая собирала незабудки и плела из них венок. Вокруг нее бегал маленький мальчик. Глядя на них, я думал о Марико и Юкио.
Дзимму, Суйдзэй, Аннэй, Итоку…
Господин Накамура перечисляет императоров Японии. Я слушаю его, расставляя на доске фигуры шоги.
Перед войной в школах заставляли учить имена императоров наизусть. Помню, Юкио жаловался: «Их сто двадцать четыре. Это слишком много!» Он был не очень силен по предметам, где требовалась хорошая память. Но дело даже не в количестве императоров. «Папа, как же им удалось так долго поддерживать династию, чтобы она не прерывалась?» — спрашивал Юкио. Он знал, что я последний наследник семьи Такагаши и что наш род угаснет, поскольку у меня нет детей. Я ответил уклончиво: «Не стоит ломать над этим голову. Относись к этому просто как к тренировке памяти». Ясно, что такой ответ Юкио не удовлетворил.
— …Мэйдзи, Тайсё и, наконец, Сёва! — говорит господин Накамура.
— Какая память в вашем возрасте!
Фигуры расставлены. Господин Накамура бросает на доску нетерпеливый взгляд. Мы начинаем играть.
— На самом деле я помогал сыну заучивать их наизусть. Ему это всегда давалось с трудом. В результате императоров выучил я, а не мой сын.
Я смеюсь. Господин Накамура продолжает:
— Ни в одной стране мира нет такой древней императорской династии, как в Японии. Сейчас правит сто двадцать пятый император!
— Однако потом будет непросто вести наследование только по отцовской линии, — замечаю я. — Все из-за Кодекса императорской семьи, который действовал в эпоху Мэйдзи и в послевоенные годы. В период между эпохами Асука и Эдо сменилось восемь правителей.
— Вы правы. Именно поэтому вплоть до правления императора Тайсё считалось, что, если у жены императора нет детей или рождаются только девочки, он имеет право взять себе наложницу, чтобы мужская линия не прерывалась. Но теперь от этого обычая отказались.
— Значит, в кодекс нужно внести поправки, которые бы позволили женщине наследовать престол.
— Прекрасно, — сказал господин Накамура, взглянув на расстановку фигур.
— Если придавать значение самому факту непрерывности наследования, — продолжаю я, — независимо от того, по чьей линии передается власть, — по линии матери или отца, необходимо учесть все возможные случаи. К примеру, женщине, муж которой не может зачать ребенка, будет разрешено завести любовника.
Господин Накамура смотрит на меня в недоумении:
— Что? Как вы сказали?
— Любовники для женщин. Почему бы и нет? Ведь бесплодными бывают не только женщины. Иногда и мужчины. А случается так, что оба — и муж, и жена.
— Вряд ли я смог бы допустить такое, даже если бы был бесплодным. Лучше вообще не иметь детей, чем знать, что жена спит с другим мужчиной.
Кажется, он смущен. Я говорю:
— Согласен. Мужчины и вправду эгоисты.
С горькой улыбкой вспоминаю то время, когда меня терзала ревность к прошлому Марико.
Сегодня мы сыграли вничью. Господин Накамура, однако, доволен. Выходим в сад. Потягиваясь, он спрашивает:
— Вы когда-нибудь думали про каймё?
— Нет. А что?
— Однажды я ездил в командировку в Ванкувер, — говорит он, — и случайно оказался на протестантском кладбище. Из любопытства я решил посмотреть, что написано на могильных плитах.
— Интересно. И что же вы заметили?
— Общую для всех незатейливую фразу вместе с фамилией покойного, датой его рождения и смерти.