Бремя секретов

— Что нехорошо? — спрашивает Нацуко. — Скрывать свое происхождение?

— Наоборот, — отвечает Фуюки. — Нехорошо поступают японцы. Иммигранты у нас не могут называться настоящими фамилиями.

— Ты прав, Фуюки, — говорит мой сын.

Внуки расходятся по своим комнатам делать уроки. Мой сын разворачивает газету и принимается читать. «Интересно, есть ли в газете статьи про эксгумацию на дамбе Аракава?» — думаю я. Но не решаюсь задать этот вопрос сыну. Открываю журнал и начинаю рассеянно перелистывать страницы. Наблюдаю за сыном. Он даже не смотрит в мою сторону. Минуту спустя я говорю ему нерешительно:

— Знаешь, Юкио…

— Что? — отзывается он, не поднимая взгляда.

Я замолкаю. Юкио посмотрел на меня поверх очков.

— Ты… — продолжаю я, запинаясь, — ты помнишь, что моя мать и мой дядя погибли во время дайшинсай в Канто?

— Разумеется. Я как раз вспомнил о них.

«Что? Вспомнил о них? Что он имеет в виду?»

— Ведь сегодня годовщина землетрясения, не так ли? — добавляет он.

— Да…

— Вчера я слышал по радио, что эксгумация корейских захоронений состоится на этой неделе неподалеку от дамбы Аракава. Тебе что-нибудь известно об этом?

Я не знаю, что ответить. Руки и ноги холодеют. Но я стараюсь не выдавать своего волнения и коротко отвечаю:

— Нет.

Мой сын кладет на стол газету и очки и рассказывает, что он слышал по радио. Я рассеянно его слушаю. Снова вспоминаю госпожу Ким.

— Ясно, что вся эта история никак не связана с гибелью твоих близких, — говорит он. — Я все думаю, что нужно сделать им могильные плиты.

— Могильные плиты? — удивленно переспрашиваю я.

— Да. Даже спустя пятьдесят девять лет не поздно начать молиться за упокой их души, как это сейчас пытаются сделать корейцы.

Я говорю:

— Твой отец предлагал мне то же самое, и я отказалась.

— Но почему?

— Я никогда не смогу забыть о горе, которое пережила, потеряв семью. Землетрясение принесло мне слишком много страданий. Тогда мне было всего двенадцать лет. Если я увижу могильные плиты, горе мое станет еще невыносимее, чем прежде.

— Понимаю, — соглашается мой сын. — На самом деле это была идея Шизуко. Ты же знаешь, ее родители погибли во время бомбардировок Иокогамы.

Мы молчим. Потом он снова берет газету и очки.

— Дорогой, ты мне не поможешь? — зовет его из кухни Шизуко.

— Подожди! — отвечает он. — Сейчас приду.

Юкио встает и спрашивает:

— Почему ты сегодня вспомнила про свою мать и ее брата? Ты хотела мне что-то рассказать?

— Нет, ничего, — отвечаю я.

И он уходит на кухню.

— Стой! — раздался позади меня грубый мужской голос. Чувствую, как в спину уперлось что-то жесткое, вроде палки. Не успеваю я обернуться, как человек тот говорит:

— Руки вверх!

От страха кровь холодеет в жилах. «У него револьвер!» Я поднимаю руки.

— То-то, а теперь шагом марш.

Я осторожно иду вперед.

— Живее! — кричит он. — Все тебя ждут!

«Все? Кто это — все?» Наконец мы оказываемся на плотине. На берегу реки вырыта огромная яма, вокруг нее собралась толпа людей.

— Нет, нет! — кричу я.

Человек толкает меня вперед:

— Спускайся! Твоя мать уже там.

«Мама уже там?» И я кричу изо всех сил:

— Мама!

Кто-то в толпе машет мне рукой. «Должно быть, мама». Бегом я спускаюсь по откосу дамбы. Тот человек кричит мне вслед:

— Стой, а не то буду стрелять!

Но я не останавливаюсь и продолжаю бежать. Раздается выстрел. Вдруг мое тело становится невесомым и поднимается в небо. «Я лечу!» С высоты яма кажется совсем маленькой. Раскинув руки в стороны, я кружу над толпой. Ищу маму.

— На помощь!

Теперь все тянут ко мне руки. Спускаюсь ниже. Кто-то хватает меня за запястья, кто-то другой за ноги. Я пытаюсь вырваться. Прямо подо мной — дно ямы. Мне страшно.

— Отпустите меня!

Просыпаюсь посреди ночи. Сначала не могу понять, что происходит: «Где я? В яме?» Постепенно глаза привыкают к темноте. Смотрю на занавески, часы, настенный календарь. Сделав несколько глубоких вдохов, встаю с кровати. Выдвигаю ящик комода и достаю мамин дневник. Сажусь на кровать и так сижу, не шевелясь, пока не начинает брезжить рассвет.

Входная дверь не заперта.

— Добрый день, госпожа Ким! — окликаю я. — Вы дома?

Из дальней комнаты доносится голос:

— Входите!

Она дома. Увидев меня, госпожа Ким воскликнула:

— Ну и сюрприз! Проходите.

Она сидит за низким столиком с карандашом в руке. Перед ней разложены листки бумаги с цифрами. По полу разбросаны игрушки.

— Я помешала? — спрашиваю я.

— Вовсе нет. Наоборот, я очень рада видеть вас снова. Я все жалела, что в прошлый раз не оставила вам свой номер телефона.

Отодвинув игрушки в сторону, она дала мне дзабутон и сказала:

— Эти подарки прислал мой старший сын, чтобы я раздала их соседским детям. Смотрите. Дети разные. Всем угодить нелегко. И я решила провести лотерею. Это избавит меня от обязанности выбирать подарок для каждого ребенка.

— Вы правильно поступили, — говорю я.

Госпожа Ким приносит мне чашку чая и продолжает рассказывать о своих сыновьях и внуках, которые приедут в Японию на зимние каникулы.

— Вчера моя внучка, ей десять лет, пела мне по телефону корейскую песню. Это было чудесно. Она говорит по-английски, по-испански и немного знает корейский. Ее мать мексиканка… Когда умер мой муж, младший сын предлагал мне переехать к ним, но я отказалась. Здесь мне хорошо — с соотечественниками, да и с японцами тоже…

Госпожа Ким замолчала и посмотрела на меня:

— Вы неважно выглядите. Случайно, не заболели?

— Нет. Я плохо спала ночью, вот и все, — отвечаю я. — На самом деле я пришла, чтобы попросить вас об одной услуге…

— Просите о чем угодно! — улыбнулась она. — Надеюсь, смогу вам помочь.

Я вынимаю из сумки мамин дневник и кладу его на стол. Госпожа Ким с любопытством разглядывает обложку, на которой ничего не написано.

— Что это? Такую бумагу выпускали до войны, — замечает она.

— Это дневник, который дала мне мама перед смертью.

— Дневник вашей мамы? — удивляется она.

— Да. Вы можете прочесть его?

— Прочесть его? Но зачем?

Госпожа Ким надевает очки снова склоняется над тетрадью и, открыв первую страницу, ахает:

— Ваша мама была кореянкой!

Она смотрит на меня с удивлением. Я киваю. Мгновение спустя госпожа Ким спрашивает:

— Значит, вы тоже кореянка?

— По крайней мере, наполовину, — отвечаю я.

— Наполовину? Ваш отец был японцем?

— Не знаю.

— Не знаете? Как же так?

— Родители не были женаты. Мама никогда не рассказывала об отце.

Я молчу. Боюсь услышать ее ответ. В прошлый раз я не сказала правды. Госпожа Ким долго, не отрываясь, смотрит на первую страницу дневника. Мне кажется, она не читает. Должно быть, о чем-то думает. Я опускаю глаза.

— Ваша мать тоже погибла во время землетрясения? — спрашивает она.

— Похоже, что так. Она пропала на следующий день после того, как отвела меня в церковь, где мне не грозила никакая опасность. Она отправилась искать своего брата, который работал тогда на дамбе Аракава.

— И что с ним случилось, с вашим дядей?

— Точно не знаю. Он не вернулся, и мама тоже.

— Боже мой… Вот несчастье!

Госпожа Ким снимает очки и говорит:

— Так вот почему вы приходили позавчера на дамбу. Наверное, вам тяжело было смотреть на эту эксгумацию.

Она смахнула слезинки, блеснувшие в уголках глаз. Я молчу. Потом она робко спрашивает:

— Ваши дети знают об этом?

Не глядя на нее, я качаю головой:

— Нет. Никто об этом не знает.

— Именно так я и думала… Однако, по крайней мере, ваш покойный муж должен был знать, что по происхождению вы кореянка. Ведь до свадьбы национальность указана в косеки.

— До нашей свадьбы я уже была японкой.