Мир без конца

«Не гений, — подумал честолюбец, — но быстро учусь».

Он направился в госпиталь, где нашел Филемона, который убирал гостевые комнаты. Их занимал лорд Уильям, оставшийся ждать, пока его отец придет в себя или умрет. С ним была леди Филиппа. Епископ Ричард вернулся в Ширинг, но должен был приехать сегодня на поминальную службу. Годвин отвел Филемона в библиотеку. Тот едва умел читать, но мог оказаться полезным.

В монастыре хранилось более сотни хартий. Большинство из них фиксировали заключение сделок, касающихся земель, в основном возле Кингсбриджа, хотя отдельные владения аббатства были рассеяны по всей Англии, а то и в Уэльсе. Некоторые хартии предоставляли монахам право учреждать обители, строить церкви, бесплатно брать камни из каменоломни во владениях графа Ширинга, делить землю вокруг аббатства на участки под дома и сдавать их в аренду, собирать мостовщину, проводить судебные заседания, а также раз в неделю рынок и шерстяную ярмарку, а также сплавлять товары в Малкомб по реке, не платя владельцам земель, по которым она протекала.

Хартии писались пером и чернилами на пергаменте. Тонкую кожу старательно зачищали, скоблили, белили и растягивали, чтобы она стала пригодной для письма. Длинный пергамент сворачивали в свитки, перевязывали тонкими кожаными ремешками и хранили в обитом железом сундуке. Он запирался на замок, но ключ хранился тут же, в библиотеке, в маленькой резной шкатулке.

Открыв сундук, Годвин недовольно нахмурился. Хартии не аккуратно лежали кучками, а были запиханы кое-как. Некоторые оказались измяты, обтрепались, все без исключения запылились. «Их нужно хранить в хронологической последовательности, — подумай ризничий, — пронумеровать, а список с номерами прикрепить к внутренней стороне крышки, чтобы каждый документ было легко отыскать. Если я стану аббатом…»

Филемон по одной вытаскивал хартии, сдувал пыль и клал на стол перед Годвином. Служку не любили почти все. Кое-кто из пожилых монахов не доверял ему, но только не Годвин: трудно испытывать неприязнь к человеку, который относится к тебе как к богу. Большинство привыкли к нему — он уже так давно в аббатстве. Претендент на пост аббата помнил его еще мальчиком, высоким и неуклюжим, который всегда торчал возле монастыря, расспрашивая братьев, какому святому лучше молиться и видели ли монахи когда-нибудь чудо.

Большинство документов писали на одном листе дважды. Затем между идентичными текстами большими буквами выводили слово «хирограф» и по этому слову зигзагом разрезали пергамент на две части. Потом половинки складывали, и, если хирограф совпадал, это служило доказательством, что оба документа подлинные. На некоторых хартиях имелись дыры — вероятно, там, куда живую еще овцу укусило насекомое. Другие были обгрызены — видимо, мышами.

Конечно, все хартии были на латыни. Свежие читались легче, но старинный шрифт давался Годвину с трудом. Сначала монах искал дату, ведь целью его являлась хартия, написанная вскоре после службы всем святым десять лет назад. Он просмотрел все и ничего не нашел.

Ближайшим по времени являлся документ, составленный несколько недель спустя, в котором граф Роланд давал позволение сэру Джеральду перевести земли во владение монастыря, в обмен на что аббатство прощало рыцарю долги и брало его вместе с женой на пожизненное иждивение.

Годвин не очень расстроился. Скорее наоборот. Либо Томаса приняли в монастырь без обычного пожертвования — что само по себе странно, — либо документ хранится в другом месте, подальше от любопытных глаз. В любом случае мать права и у Лэнгли действительно есть тайна.

Хотя в некоторых богатых монастырях старшим церковникам выделяли отдельные кельи, в Кингсбридже все, кроме настоятеля, спали в одной большой комнате. Почти наверняка искомая хартия о приеме Томаса находится в доме аббата, который теперь занимает Карл.

Это усложняло дело. Слепой не позволит Годвину там шарить. Хотя шарить-то, может, и не придется. Скорее всего где-нибудь на видном месте стоит шкатулка или ларец с личными документами покойного аббата: дневник поры послушничества, дружеские письма от архиепископа, проповеди. Вероятно, после смерти Антония старик уже все просмотрел, но это вовсе не значит, что он разрешит Годвину сделать то же самое.

Раздумывая, монах нахмурился. Если Эдмунд или Петронилла попросят просмотреть бумаги покойного брата. Карлу будет сложно отклонить такую просьбу. Но прежде Слепой может кое-что изъять. Нет, искать нужно тайком.

Зазвонил колокол на службу третьего часа. Годвин понял, что единственное время, когда Карла наверняка не будет в доме, это соборная служба. И придется пропустить часы. Потребуется правдоподобное объяснение, а найти его нелегко: он ризничий, единственный человек, который ни при каких обстоятельствах не должен пропускать службы. Но выбора не было.

— Подойди ко мне на службе, — велел монах Филемону.

— Хорошо, — встревожился тот. Служкам не разрешалось заходить в алтарь во время службы.

— Зайди сразу после начала и пошепчи что-нибудь на ухо. Не важно что. Не обращай внимания на мою реакцию, продолжай шептать.

Филемон беспокойно нахмурился, но кивнул в знак согласия. Для Годвина он сделает все.

Ризничий вышел из библиотеки и присоединился к процессии, двигавшейся в собор. В нефе стояло всего несколько человек: большинство горожан придут позже, на поминальную службу. Монахи заняли свои места в алтаре, и служба началась.

— Господи, помилуй, — взмолился Годвин вместе с остальными.

Начался первый гимн. Появился Филемон. Все монахи уставились на него, как бывает, когда по ходу знакомой церемонии случается что-то необычное. Брат Симеон неодобрительно насупился. Регент Карл почувствовал смятение и удивился. Служка подошел к Годвину и наклонился.

— Блажен муж, который не ходит на сонет нечестивых, — прошептал он.

Монах сделал вид, что удивился, но не прервал его, а Филемон продолжал читать первый псалом. Через несколько секунд Годвин энергично потряс головой, как бы отклоняя некую просьбу. Затем вновь прислушался. Ризничий хотел, чтобы его пантомима оставила впечатление, будто возникла сложная проблема. Может, он потом скажет, что его матери необходимо было немедленно переговорить с ним о похоронах брата и она угрожала войти в алтарь, если Филемон не передаст известие Годвину. Личность Петрониллы в сочетании с семейным горем делала эту историю вполне правдоподобной. Когда служка дочитал до конца псалом, хитрец в рясе смиренно встал и вышел из алтаря.

Оба спешно обошли собор. В доме аббата молодой служка подметал пол. Он не посмеет задать вопрос монаху. Может потом наябедничать Карлу, что приходили Годвин и Филемон, но будет поздно.

Ризничий считал дом аббата позором. Он меньше дома дяди Эдмунда на главной улице, в то время как настоятель должен иметь подобающий его сану дворец, как у епископа. А в этом сарае ничего величественного. Да, стены покрыты коврами с библейскими сценами, они сдерживают сквозняки, но все убранство какое-то блеклое, не внушающее почтения, — все как покойный Антоний.

Монах и Филемон быстро все осмотрели и скоро нашли то, что искали. Наверху в спальне, в сундуке возле скамеечки для молитв лежал довольно большой баул из мягкой козьей кожи имбирно-коричневого цвета, красиво шитый алой нитью. Наверняка дар какого-нибудь набожного городского кожевника. Филемон пристально смотрел на Годвина: тот открыл баул, в котором увидел около тридцати пергаментов, переложенных защитными льняными тряпочками. Ризничий быстро их просмотрел.

Какие-то скучные записи про псалмы: вероятно, Антоний когда-то думал написать книгу толкований, да так и не написал. Более всего Годвина удивило лирическое стихотворение на латыни. Заголовок «Virent oculi» говорил о том, что оно адресовано человеку с зелеными глазами. У дяди Антония, как и у всех членов семьи, были зеленые глаза с золотыми пятнышками.

Годвин недоумевал, кто автор. Не так уж много женщин свободно владеют латынью, чтобы писать стихи. Или автор мужчина? Пергамент старый, пожелтевший: любовная история, если таковая имела место, произошла в юности покойного настоятеля. Может, Антоний и не был таким уж сухарем, как казалось Годвину. Филемон спросил: