Один счастливый остров

— А как все это отразится на муниципальном налоге? А на церковном? Кто-то ведь должен платить? — подхватил третий.

Ко-Дэ Матсон встал, чтобы произнести речь.

— Дорогие друзья! Это время стало порой испытаний для всех нас. Никто не остался в стороне. Многим наверняка было не по себе. Похоронив первого покойника, мы и представить себе не могли, что ждет нас дальше. Мы старались жить, как обычно, боролись за покой и надежность повседневной жизни. Я понимаю, что многие недовольны муниципалитетом и считают, что местные власти должны были приложить больше усилий для решения проблем. Пусть так. Об этом надо говорить на заседании местного самоуправления. Мы должны придерживаться демократического порядка. Данное собрание, насколько я понимаю, не уполномочено принимать какие бы то ни было решения. Но обсуждение этих вопросов, конечно, только на пользу. Я призываю вас задуматься. Ни к чему спорить до хрипоты о том, что уже свершилось.

Ко-Дэ вошел во вкус, он забыл о своих печалях, как только представилась возможность взять слово и направить его куда захочется. Однако не успел он произнести свое обычное «конец связи!», как вмешался Аксмар, стоявший у дверей.

— Хватит болтать! — рявкнул он. — Надо было сразу отбуксовать их к Эстревларне. А там отправить обратно, откуда приплыли.

— Заткнись, Аксмар! — сказал Фриде, выталкивая сопротивлявшегося, изрыгавшего проклятья брата в дверь. — Опять нажрался.

Так протекала встреча. Воздух в зале — с высокими узкими окнами, маленькой сценой и мраморной доской, на которой были высечены имена юношей Фагерё, погибших на войне, — все густел. Чтобы в легкие попадало хотя бы немного кислорода, приходилось дышать как можно глубже. В головах появилась странная легкость. Мысли сходили с рельс и попадали в тупики.

Впоследствии некоторые говорили, что встреча могла закончиться иначе, если бы не духота и усталость.

Другие возражают, уверяя, что атмосфера не играла особой роли.

— Мы обыкновенные, приличные люди, — говорят они. — Мы просто защищаем родные места. И нечего нам стыдиться!

Первой вопрос о кладбище подняла Ингер — знаете, та, что замужем за Клас-Оке Дальстрёмом из Граннаса.

Даже муж замер от удивления, когда Ингер Дальстрём попросила слова и встала: всем жителям Фагерё известно, что Ингер — бесконечно стеснительный человек. Чтобы побороть застенчивость, встать и увидеть лица, обращенные к ней, вероятно, ей потребовалось мощное волевое усилие. Может быть, она вспомнила о тетке отца Селии, которая лежала в больнице на материке: похоже, похороны были не за горами.

— Я, это… подумала про Чёркбрантен, — заговорила Ингер тонким, дрожащим, как капли воды на лобовом стекле, голосом.

— Не могли бы вы говорить громче? — произнесла Бедда Густавсон, по-прежнему стоявшая на сцене.

Ингер набрала воздуха в легкие:

— На Чёркбрантене похоронили почти сто чужаков… а вдруг принесет новых… тогда места не останется. — Она сглотнула. — И куда тогда нам… куда нам деваться, когда пробьет наш час?

Она рухнула на стул. Сердце колотилось. Клас-Оке нащупал ее руку.

Не известно, кто зааплодировал первым.

Кто бы это ни был, руки поднялись, раздался хлопок ладоней. Еще пара рук, еще — уже четыре пары. А потом десять, пятнадцать, двадцать. Аплодисменты всколыхнули густой тяжелый воздух.

Кто-то шикнул, кто-то покачал головой. А третий крикнул:

— Нечего незнакомцам лежать на нашем кладбище!

Часы показывали начало десятого.

Юдит стояла в задних рядах. Почти никто не обратил на нее внимания: она тихо прошла в зал уже после начала митинга.

Многие из присутствовавших позже говорили, что за несколько дней она состарилась на двадцать лет.

Лицо было словно открытая рана.

При виде нее сердце сжималось от жалости: ведь она одна из нас. Но стоило увидеть ее глаза — черные полыньи, полные гнева, как сразу хотелось отойти в сторону.

Юдит подождала, пока стихнут аплодисменты. Она не стала просить слова. Ее голос звучал грубо, как крик большой морской чайки.

— Жаль, что Анны здесь нет, — сказала Юдит. — Жаль, что Анны нет на этой встрече. Жаль, что она не споет вам. Она была умнее всех нас.

Вот и все, что сказала Юдит.

Но было уже поздно.

Председатель встречи Бедда Густавсон предложила закончить публичное обсуждение, после чего зачитала заранее написанное резюме собрания и предложила собравшимся выразить отношение к услышанному.

ПРИЗНАКИ ЖИЗНИ

Кому: [email protected] /* */

От: [email protected] /* */

Тема: Наконец-то признаки жизни.

Привет!

Прости, что пропала. Вчера из номера в гостинице украли мой ноутбук и телефон. Это случилось, когда я спустилась к стойке администрации, чтобы узнать, можно ли взять напрокат машину. К счастью, сумка с бумажником и билетами была при мне, иначе я застряла бы здесь. Полицейские, к которым я обратилась с заявлением о краже, были очень приветливы, но сразу сказали, что гостиничные кражи здесь случаются часто, так что не стоит надеяться получить вещи назад.

То, что воры забрались именно в мой номер и украли мои вещи, — случайность ли это? Или у меня мания преследования? Как бы то ни было, неприятное происшествие…

Последние дни я ездила по окрестностям, разговаривала с людьми и пыталась понять, что здесь происходит. Пыталась сложить единую картину из разрозненных частиц. Я познакомилась с несколькими правозащитниками и профсоюзными активистами, которые пытаются организовать рабочих на фабриках свободной экономической зоны — тех, которые производят все, что потом дешево продается у нас: от елочных украшений до электроники.

Не совсем понимаю, каким будет результат поездки. Я почти совсем уверена в том, что трупы приплыли отсюда, но доказать, что именно с ними произошло и почему они оказались в море, очень сложно. У меня есть кое-какие догадки. Однако радиорепортаж на догадках не построишь. К тому же я стала сомневаться, есть ли смысл в репортажах. Конечно, людей возмущают несправедливость и страдания, но это довольно быстро забывается. Нас заваливают информацией, однако в то же время мы знаем все меньше и меньше.

И все же хорошо, что я отправилась сюда. Кое-что прояснилось. Открылись поразительно неприятные вещи, но это полезное знание.

Что происходит с миром?

Все подчиняется экономической выгоде — порой и сама жизнь.

Хотя ты все это знаешь.

Ой, какое длинное вышло письмо. Надо заканчивать. Я сижу в интернет-кафе, скоро закончится мое время. Завтра лечу домой. Может быть, мы увидимся, когда я приеду на Фагерё?

Риггерт фон Хаартман читал текст на экране компьютера, было раннее утро, старый полицмейстерский дом наполняла тишина, она давно накапливалась здесь, и шум залива, крики чаек, проникавшие внутрь через открытое окно, лишь подчеркивали ее.

— Хорошо, что она наконец написала, — громко произнес Риггерт фон Хаартман. — Я беспокоился за нее. Надеюсь, ты это понимаешь, Элисабет.

Он мог бы добавить: вообще-то я беспокоился не потому, что с ней могло что-то произойти, я боялся, что ей больше не захочется писать мне.

— И нет причины ревновать, — заверил он, резко добавив: — Черт возьми, да какая вообще разница? Мы развелись! Все кончено. Давно уже кончено. Смирись!

Он на секунду задумался о том, что сказала редактор Гита Сааринен, когда они сидели на веранде и пили виски: «Я думаю… что у вас большая способность к сочувствию». Или что-то в этом роде.

Он не мог решиться поверить этому. Неужели у него и вправду была способность сопереживать людям?

«Постараюсь поверить», — подумал он.

Какое-то время он сидел и слушал тишину в доме, которую нарушал лишь тихий шепот вентилятора в компьютере. Риггерт фон Хаартман прикрыл глаза. В памяти всплывали мертвые лица. Он перебирал снимки, оценивая, сортируя: одни вышли четкими, другие размытыми, бледными.