Один счастливый остров

Янне продолжает помешивать чай, чтобы он остыл, пьет.

— А здесь все по-другому. Вам не понять, вы не отсюда. Здесь все друг друга знают. Все знают, кто ты и что ты. Мы тут не торопимся, как вы на материке, здесь все спокойно, можно быть самим собой… понимаете? Мы тут друг о друге заботимся. Когда мои родители ушли под лед и я остался один, меня отдали в Бундас. Там я и вырос вместе с Фриде и Аксмаром, мы же двоюродные… Когда я просил работу на почте, Ко-Дэ Матсон написал мне рекомендательное письмо. Так мы тут и живем — помогаем друг другу, как в старые времена.

Янне допил чай, вымыл чашку и ложку, поставил на сушилку в шкаф. Затем тщательно вытер руки кухонным полотенцем и снова натянул белые хлопчатобумажные перчатки. Чайник со свистком опять кипит на плите. Янне вновь берется за письма.

— Это вся почта, что пришла. По субботам мы теперь не разносим, так что времени у меня много. На неделе-то все суета — и исходящие просмотреть, и входящие.

Еще один конверт поддался действию пара и ножа Янне. Он с интересом читает письмо.

— Мало есть такого, чего Янне не знает о народе Фагерё, — произносит он теплым от удовольствия голосом. Он кладет письмо обратно в конверт, запечатывает, осматривает в резком свете кухонной лампы, пересказывая содержание: — Сестра Сив из Эстергранны пишет, что приедет с детьми ко дню Ивана Купалы… В других краях позвонили бы, а тут все еще письма пишут. У нас в шхерах все по-другому. Все как раньше…

Янне методично просматривает почту и сообщает нам множество фактов из жизни Фагерё.

У Абрахамсона с Бусё обширная деловая переписка касательно его пароходства, которое нынче по-современному зовется «Фагерё-Шиппинг» и перевозит пассажиров на нескольких современных моторных судах; самое новое, названное «Ойхонна» — именем, которое носили несколько судов пароходства, — было спущено на воду в прошлом году. Кроме новых судов, Абрахамсон владеет кечем «Калева» — давно отслужившей свое и готовой пойти под топор древностью, с которой он по какой-то причине никак не может расстаться. Эльна из Бакки боится заболеть раком и наверняка беспокоится о результатах анализов. Анализы хорошие, как выяснил Янне, заглянув в письмо. Вообще, средний житель Фагерё крепок здоровьем и доживает до преклонного возраста, как следует из регулярных отчетов фельдшера районным органам здравоохранения. Причина, по мнению Янне, заключается в том, что жители шхер едят много рыбы и не ходят к врачу, которого на Фагерё нет. Янне убежден, что больницы и врачи опасны для здоровья.

Петтерсон, ну, знаете, который содержит кемпинг и сдает в аренду домики, получил письменное подтверждение об исправлении ошибки в объявлении, размещенном в одной из столичных газет. Петтерсон работает не покладая рук, чтобы привлечь постояльцев вне отпускного сезона, и поэтому отправляет объявления во всевозможные средства массовой информации; он даже завел сайт в Интернете — в этом ему помог младший сын, который целыми днями барабанит по клавишам компьютера в своей комнате. Пастору Лёкстрёму из епархии прислали письмо о предстоящем визите епископа в приход Фагерё. Лёкстрём уже побаивается, хотя визит состоится только в августе: такой уж он человек, по любому поводу беспокоится…

…рассказывает Янне. Язык у него — что мотовило у комбайна, голова кругом от всех его рассказов.

Осталось одно письмо.

Коричневый конверт, небрежно наклеенная марка, напечатанный на машинке адрес. Мы не успеваем прочитать имя адресата: Янне берет письмо, бросает на него быстрый взгляд и тут же кладет на место, словно обжегшись.

Письмо ложится на стол, надписью вниз. Янне вытирает ладони о серую ткань форменных брюк.

Облизнув губы, он говорит:

— Это Коробейнику.

На плите свистит чайник, Янне снимает его с конфорки, выключает плиту.

— Коробейникову почту я смотреть не хочу, — говорит Янне и собирает письма. — У него дурной глаз.

Визгливо, со скрипом хохотнув, Янне умолкает.

Держа в руках пачку писем, он проходит мимо нас, едва не отталкивая в сторону и не говоря ни слова, выходит в сени. Скрипят ступеньки лестницы, открывается и закрывается дверь конторы. Мы понимаем, что на этот раз аудиенция окончена. Мы тоже спускаемся по лестнице и выходим на улицу. Воздух стал прохладнее, роса лизнула траву во дворе, небо над верхушками елей на западе покраснело. С моря доносится стрекот подвесных моторов. В ежевичных зарослях у Кунгсхамна завел песню соловей: свистит, трещит, клекочет.

УЖАСНЫЙ РЕЙС КЕЧА «КАЛЕВА»

Воскресным утром легкий юго-восточный ветер привел кеч «Калева» в Тунхамн. «Калева» был судном старым, с усталым корпусом и механизмом, с годами он становился все капризнее и часто тосковал по дому. Выходные он все больше хотел проводить в Тунхамне, притулившись у знакомого причала.

График движения судна и расположение Фагерё, к счастью, часто позволяли ему отдыхать именно там. Рад был и экипаж: сплошь островитяне с Фагерё, которым, таким образом, удавалось проводить выходные семьей.

На юг «Калева» возил древесину, а обратно — контейнеры с одеждой: куртками, рубашками и джинсами, которые там, на юге, шьют по сходной цене. На этот раз из-за неполадок в насосе, подающем воду для охлаждения, отправление задержали до вечера субботы, поэтому отдых в гавани Тунхамн предстоял короткий. «Калева» устроился поудобнее у причала и смиренно позволил себя пришвартовать. Не успели спустить трап, как у входа в гавань показался владелец «Калевы», Абрахамсон с Бусё, на своем «бэйлайнере»; пена вздымалась, как белые крылья корпуса, рев мотора отзывался эхом между скалами, пугая визгливых чаек. Абрахамсон затормозил, плавно скользнул вдоль корпуса «Калевы» и выбросил короткий трос. Несмотря на то что он давно уже был не мальчик, дымил как паровоз и не отказывал себе ни в масле, ни в сливках к кофе, Абрахамсон выскочил из лодки и поднялся на борт «Калевы» ловко, как юный ученик лоцмана. Он кивнул шкиперу, стоявшему в дверях рулевой рубки:

— Здорово, Ялле! Ты по радио звал, хочешь поговорить? Как прошел рейс?

Шкипер не ответил, только утер рот тыльной стороной ладони и выдохнул, почему-то стараясь не встречаться взглядом с Абрахамсоном, а глядя лишь на шлюпку «Калевы», висевшую на шлюп-балках. Наконец, он сказал:

— Пойдем-ка вниз. Небось кофе остался.

Не дожидаясь ответа, шкипер стал спускаться по лестнице между рулевой рубкой и кормой. Абрахамсон тут же заметил, что остальной экипаж «Калевы» — штурман, машинист и три матроса — стоит на палубе и молча смотрит на него. Кричали чайки, невысокие волны плескались о корпус корабля, под палубой постукивал дополнительный мотор.

Абрахамсон, недоумевая, последовал за шкипером в тесную кают-компанию, где втиснул внушительных размеров тело на лавочку, привинченную к стене.

Шкипер поставил чашки и блюдца на ламинатную столешницу, налил кофе из стеклянной кофеварочной колбы и придвинул Абрахамсону пакет с кусковым сахаром и упаковку сливок. Абрахамсон взял пару кусков сахара, вылил сливки в кофе и перемешал.

— Ну и? — спросил он.

Шкипера «Калевы» звали Ялле Энрус, и похож он был больше на бухгалтера в небольшой семейной фирме, чем на капитана морского судна. Сейчас он сдвинул на лоб очки в золотистой оправе и пожевал губами. Абрахамсон попытался поймать его взгляд: бегающий, испуганный.

Он увидел в глазах Энруса непонятный страх.

Абрахамсон помешал кофе ложечкой, чуть постучав ею о край чашки, чтобы стряхнуть последние капли, затем положил ложечку на блюдце и помолчал. Тишина затянулась. Абрахамсон понимал, что торопить Энруса бессмысленно: даже в обычных ситуациях тот долго думал, прежде чем проронить слово.

Наконец Энрус откашлялся.

— Сам-то рейс прошел хорошо, — произнес он шершавым, бесцветным, мертвым голосом, по-прежнему отводя взгляд. — Но потом… то есть сегодня утром…