Смерть раньше смерти

Зели так вцепился в подлокотники кресла, что костяшки пальцев у него побелели.

— Джеймс Дж. Уоллес погиб при таких же обстоятельствах. И, как мы подозреваем, его убили из того же оружия.

Зели побелел как бумага; он смотрел на Яуберта так, словно тот вдруг сделался прозрачным. Молчание затягивалось.

— Мистер Зели!

— Я…

— Что?

— Мне нужен адвокат.

Яуберту и Сниману пришлось полтора часа ждать в коридоре, пока Харлес Теодор Зели совещался с адвокатом. Де Вит ушел к себе, попросив, чтобы его опять позвали, когда допрос продолжится.

Чем дольше продолжался разговор за дверью, тем больше был Яуберт уверен в том, что убийца — Зели.

Наконец дверь открылась, и из кабинета вышел седовласый адвокат.

— Мой клиент готов к откровенному разговору, но просит гарантий в том, что все сведения, которые он вам сообщит, останутся между нами.

— На суде все равно все станет достоянием гласности, — сказал Яуберт.

— До суда дело не дойдет, — ответил адвокат.

Уверенность Яуберта начала таять. Он попросил сходить за де Витом. Полковник согласился с требованием адвоката. Все вернулись в комнату для допросов. По–прежнему бледный Зели смотрел в пол.

— Задавайте вопросы, — сказал адвокат, когда все сели по местам.

Яуберт включил диктофон, откашлялся. Он не знал, как лучше сформулировать вопрос.

— Состояли ли вы… в близких отношениях с Дрю Джозефом Уилсоном?

— Это было давно, — едва слышно ответил Зели. — Шесть–семь лет назад. Мы с ним были… друзьями.

— Друзьями, мистер Зели?

— Да. — Крикетист заговорил громче, словно пытаясь убедить в чем–то самого себя.

— В его альбоме есть фотографии, которые…

— Это было давно.

Тихо жужжал диктофон. Яуберт терпеливо ждал. Сниман передвинулся на краешек стула. Барт де Вит потирал свою родинку.

Наконец Зели заговорил в полный голос, однако монотонно, почти без всякого выражения:

— Он даже не знал, кем я был.

Зели помолчал, а потом продолжал задумчиво, как если бы разговаривал сам с собой:

— Я стоял на дороге у университетского городка и голосовал, чтобы меня подвезли в город. Дрю остановился. За год до того, в выпускном классе школы, я играл за юниорскую сборную, и в газетах меня расхваливали до небес. О том, что я переехал в Кейптаун, написали все спортивные обозреватели. Дрю спросил меня, кто я такой, а я ответил: мол, он и сам должен это знать. Тогда он улыбнулся и заявил: все, что ему про меня известно, — я самый красивый мужчина из всех, кого он видел.

Вдруг Зели опомнился, вскинул голову, смерил Яуберта умоляющим взглядом:

— Нет, я не знал, что я гей. Тогда я вообще не знал, что это значит. Дрю мне просто очень нравился, он был такой внимательный, всегда веселый, бодрый, жизнерадостный. Я сказал, что я студент и крикетист и что хочу играть за сборную страны. Он посмеялся над моей самоуверенностью и добавил, что ничего не смыслит в крикете. Про себя он сообщил, что он — ювелир и мечтает основать собственную фирму, где он мог бы торговать украшениями, сделанными по собственным эскизам, а не просто лепить безделушки для толстых богатых туристов. Мы разговорились. Мы никак не могли наговориться. В городе он пригласил меня выпить кофе, а потом подбросил назад, в университетский городок. Через неделю он ко мне приехал. Он был старше меня. И такой умный… Он очень отличался от моих товарищей по команде. Пригласил к себе домой на ужин. Я подумал, это обычная дружба…

Зели обвел взглядом де Вита и Снимана, ища в их лицах сочувствие.

— Сначала наши отношения с Дрю казались мне… правильными. Не грязными, не постыдными. Потом наша связь начала меня беспокоить. Мы много говорили. Он сказал, что осознавать себя не таким, как большинство, всегда непросто. Сам он смотрел на вещи по–другому. Меня взяли в сборную провинции. Начали узнавать на улицах. Мальчишки просили у меня автограф. И всякий раз я боялся, что все откроется. По–моему, я просто испугался. Мои родители…

Крикетист глубоко вздохнул, уронил голову на грудь, сосредоточил взгляд на своих руках, лежащих на коленях. Потом вдруг поднял голову:

— Однажды вечером, после игры, я познакомился с девушкой. Она была старше меня. И опытнее, как Дрю. И… решительнее. Она повела меня к себе. Я испытал облегчение и потрясение. Я не думал, что смогу с женщиной. Все получилось. Я обрадовался. Та встреча стала началом конца, потому что я увидел выход для себя. Дрю сразу заметил во мне перемену. Я ему все рассказал. Он пришел в ярость. Тогда я оборвал нашу связь. Он плакал. Мы проговорили всю ночь. Но все было кончено.

Руки, лежащие на коленях, расслабились.

— Не скрою, я любил его. Снимки не передают чувства. Просто я не выдержал напряжения. А та женщина… Я хотел стать нормальным. Хотел быть героем в собственных глазах.

Зели запустил пальцы в свою густую шевелюру.

— Продолжайте.

— Первые две недели он часто звонил мне. Но я никогда не перезванивал ему. Несколько раз он поджидал меня в машине, писал письма. Несколько раз я видел его на стадионе. А потом он, по–моему, смирился с тем, что между нами все кончено.

— Когда вы видели его в последний раз?

— Так сразу и не вспомнить. Сейчас… Года два назад. В аэропорту. Мы возвращались из Дурбана после матча со сборной Наталя. Его мать летела тем же рейсом. Мы поздоровались, быстро поговорили. Все прошло вполне нормально.

— И больше вы его не видели?

— Нет.

— Мистер Зели, где вы были вчера, между восемью и одиннадцатью вечера?

— В Ньюландзе. — Зели отвечал спокойно, без вызова.

— Кто–нибудь может это подтвердить?

— Капитан, мы играли с командой Гаутенга. Двухдневный матч. Я заработал два очка.

15

Яуберт страшно устал, и ему было все равно, что скажут соседи. Он громко постучал в парадную дверь Стоффбергов. Услышал шаги. Ивонна открыла. Увидев его, переменилась в лице. Он понял, что пришел зря.

— Давай поговорим. Я все объясню!

Она смерила его неприязненно–жалостливым взглядом. Не выдержав унижения, Яуберт развернулся и направился к своему дому.

У него за спиной громко захлопнулась дверь.

Несмотря на ранний вечер, но ему показалось, будто его окружает сплошной мрак.

Он сел в кресло в гостиной, но книгу не взял. Закурил «Уинстон» и стал смотреть, как сизый дым поднимается к потолку.

Может быть, де Вит и прав. Может, он и в самом деле неудачник. Большой неудачник. Успех ему противопоказан. Может быть, для богов он стал чем–то вроде мусорного ведра, куда они сбросили все мрачные мысли и переживания, бедствия и несчастья — как ядерные отходы. Он запрограммирован на то, чтобы впитывать в себя мрак, как губка. Тогда вокруг будет светло. Хищница–смерть идет по кровавому следу за Маттом Яубертом, с клыков у нее капает слюна и падает на черную землю. Его выбрали козлом отпущения ради того, чтобы спасти человечество. Всех остальных людей.

Например, Харлеса Теодора Зели. Он вышел из полиции свободным человеком.

— Вы сдержите слово? — в тысячный раз спрашивал он.

— Да.

Даже если бы сотрудники отдела убийств и ограблений ничего ему не обещали, никому не хотелось лишний раз вспоминать о собственном поражении. Следствие зашло в тупик. Харлеса Теодора Зели освободили. После того как крикетист доказал свою невиновность, на его красивом мужественном лице снова появился румянец, руки перестали дрожать, складка на лбу разгладилась.

Зели заверил детективов в том, что не обижается на них. Он прекрасно их понимает. Жаль, что он ничем не смог им помочь…

Он испытывал облегчение. Держался дружелюбно, почти весело. Его не тронула гибель человека, когда–то разбудившего в нем ненависть. И любовь.

Да, Харлес Теодор Зели вышел из здания отдела убийств и ограблений свободным человеком. Чего нельзя было сказать о Матте Яуберте.

После ухода Зели Де Вит молчал; губы его кривились в улыбке. Он чувствовал себя победителем и жалел побежденного?