Пик Дьявола

Он задумался о ней.

Почему она выбрала для себя такой путь? Почему стала шлюхой? Она — девушка из бурской семьи! Конечно, она не так красива, как фотомодель. Но достаточно привлекательна, сексапильна.

Неужели все женщины в глубине души способны на такое? Может, это такой инстинкт. Он спит, пока того не требуют обстоятельства. А может, как и у него, вся ее личность, ее структура, форма, грани также вписываются в определенную нишу?

Он ведь вовсе не обязан был приходить сюда сегодня вечером. Но весь день он подсознательно думал о Кристине ван Роин: ему хотелось заглянуть к ней.

Случайно ли по пути сюда ему так явственно вспомнились свои первые сексуальные опыты? Гриссел не мог не поражаться: до чего сильно алкоголь влияет на память. В голове нарисовалась четкая картинка: мозговые извилины, погруженные в бренди, как соломинки; пока он трезв, уровень жидкости все время понижается, и на поверхности показываются ржавые остовы.

Не все воспоминания были приятными, но он сосредоточился на одном: девушка с золотой цепочкой на шее и кулоном в виде ее имени: «Иветта». Она носила джинсы, футболку в бело-синюю горизонтальную полоску и злоупотребляла духами. Но пахло от нее божественно.

Странные вещи приходят ему в голову сегодня! Как-то раз их группу пригласили выступить на шестнадцатилетии сына какого-то богача в Вельгемуде на Тейгерберге. Расположились у бассейна, выложенного импортным кафелем. Богатенький папаша все время ошивался поблизости и спрашивал: «Вы привезли резину для ударной установки?» Когда он отошел подальше, барабанщик сказал: «У меня есть резинка для твоей дочки!» — и все расхохотались. Богатый идиот, один из тех, кто одевается, как будто ему тоже еще шестнадцать, обернулся и спросил: «Что ты сказал?» Барабанщик ответил: «Я сказал, резина у меня есть», и при этом гаденько ухмыльнулся. Богач понимал, что над ним издеваются, но ничего не мог поделать.

Когда они играли, та девушка слушала. Она держалась сбоку от большой группы гостей, ее лица почти не было видно со сцены. Вроде она не была гостьей или просто не хотела смешиваться с остальными. Иногда она танцевала в одиночку. Она посмотрела на Бенни, и он вначале заметил, какие у нее глаза — большие, карие; ему показалось, что девушке грустно. У нее были длинные прямые каштановые волосы. Потом он заметил ее маленькие грудки и крепкий задик; узрел в ней потенциальную возможность и начал заигрывать с ней.

Он понимал, что шансов у него практически нет. Боялся, что его надежды не оправдаются. Он выждал допоздна — до самого последнего перерыва. Подошел к ней, сказал: «Привет!» — и она ответила: «Привет!» — и посмотрела на него такой потерянной улыбкой, которая как будто говорила: «Я знаю, о чем ты думаешь». Потом произошла страннейшая вещь. Девушка взяла его за руку и повела за угол дома. Там было нечто вроде чулана. Она закрыла дверь, и стало темным-темно. Бенни ни черта не видел. И вдруг она обняла его за шею и принялась целовать. От нее пахло спиртным, мятной жвачкой и духами. Они жадно целовались, одновременно раздеваясь, ощупывая друг друга руками. Его руки знакомились с ее телом — лицом, шеей, грудью, бедрами. В темноте они постоянно натыкались на какие-то садовые инструменты; каким-то образом им удалось лечь на мешки, накрытые брезентом, — было не очень мягко, но и не так жестко, как на полу. Бенни надолго запомнил запах брезента и старой краски. Но все перебивал запах ее духов. Было тихо; слышалось только их учащенное дыхание. Она расстегнула его брюки и взяла его член в рот. Господи, этого он никогда не забудет! На секунду она куда-то пропала, а потом взяла его хозяйство в руки, и вдруг он ощутил что-то теплое и влажное; его словно ударили по голове тяжелым молотом. Сбылись его ночные мечты, когда он мастурбировал под одеялом! Ему хотелось смотреть, ему хотелось видеть, как все происходит, сохранить сладчайшие минуты в памяти. Но он ничего не видел, потому что света не было — абсолютно никакого. Он застонал — и от огорчения, и от удовольствия, и принялся шарить рукой, пока не нащупал ее лобок, не сунул туда палец и не ощутил, какая она горячая — как раскаленный уголь.

Потом она приоткрыла дверь, чтобы стало светлее; они искали свою одежду и торопливо одевались. Он наблюдал за ее слабо очерченным в полумраке силуэтом. Тогда он видел ее в последний раз. Он вернулся к своим смущенный, боясь, что по его лицу видно, чем они сейчас занимались в чулане. А еще он боялся, что в темноте не застегнулся как следует. Оказалось, его тревоги были напрасными. Никто его не хватился. Он постоянно озирался, ища Иветту, но она ушла.

Иветта. Вот и все, что он о ней знал. В ту ночь он засыпал, чувствуя странную грусть и часто поднося к носу пальцы, от которых пахло ею. Он весь тоже пропах ею. Но на следующее утро запах исчез бесследно. Как и сама Иветта.

Пока Кристина принимала душ, Гриссел сбегал вниз, к машине, и взял оттуда диск и плеер.

Она вымыла голову; ее волосы были влажными. Она постелила ему на диване. Дала ему большое синее полотенце и сказала: если он хочет, может воспользоваться ванной. Гриссел поблагодарил: да, он с удовольствием принял бы душ. Атмосфера в квартире изменилась — стало как-то неловко. Или, может быть, ему так только казалось?

Сегодня он будет спать в одной квартире со шлюхой. Он не мог смотреть ей в глаза; лишь выдавил вежливую улыбку.

— Ну тогда спокойной ночи.

— Спите сладко, — сказал он.

— Вы тоже.

Кристина скрылась в коридорчике и закрыла за собой дверь спальни.

Гриссел пошел в ванную. Там было еще парно после того, как она принимала душ, и пахло ее мылом, шампунем, лосьоном. Здесь пахло по-другому, чем после Анны. Запахи были более пряными. Более сильными.

Он разделся, аккуратно сложил одежду и положил на крышку унитаза, поверх служебного пистолета. Оглядел себя сверху вниз. Стоит голый в ванной у шлюхи! Волосы на груди уже начали седеть; живот слегка обрюзг. Сейчас он не испытывал никакого плотского желания, но все же что-то теплилось — так сказать, полувыкуренная сигара. Не совсем похож на греческого бога. Видимо, в глазах Кристины ван Роин он интереса не представляет. Гриссел криво ухмыльнулся своему отражению в запотевшем зеркале.

Намылился он полупрозрачным мылом цвета красного вина, а голову вымыл шампунем из белого флакона. Смыл воду, вытерся. Надел только брюки, а остальную одежду и пистолет понес в комнату в руках. Сложил аккуратной кучкой у дивана и сел. Осмотрел свое ложе. Большой, широкий диван. Достаточно длинный. Он вытащил футляр с диском Антона Госена и еще раз осмотрел его. Вытащил один диск — в коробке их оказалось два — и открыл крышку плеера. Надел наушники. Выключил торшер у дивана, задрал ноги, а плеер положил на живот. Нажал кнопку «Воспроизведение».

Мидрандский следователь получил возможность снять отпечатки пальцев у двух задержанных, только когда девять членов опергруппы вдоволь отсмеялись, отшутились и уехали. Произведя все необходимые действия, следователь вернул задержанных в камеру.

Он сел за стол и начал изучать вещдоки. В одном из прозрачных целлофановых пакетов он увидел удостоверения личности, обнаруженные операми в БМВ. Он вынул их и взглянул на имена.

Посмотрим, подумал он, снимая телефонную трубку. Он набрал номер центра уголовного учета ЮАПС в Претории.

Смолкли аплодисменты после последней песни; Гриссел лежал с закрытыми глазами. На сердце было легко. Интересно, что еще он упустил в последние несколько лет. Этакий пьющий собрат Рип ван Винкля — огромный провал в биографии, черная дыра, в которую провалился целый кусок жизни. Все изменилось. Дети выросли, музыка стала другой… Что толку гадать, как все было бы, если бы… Гриссел снял наушники.

Из-за окна доносился приглушенный шум. Звуки большого города. Глаза его уже привыкли к темноте. Сквозь прозрачные тюлевые занавески в комнату проникал свет уличных фонарей. Очертания предметов мебели, темная громада картины у стены. Холодильник и телевизор — там горят крошечные красные огоньки.