Пик Дьявола

6

Из окна квартиры на втором этаже в Грин-Пойнте, если посмотреть под нужным углом, можно увидеть океан. Убитая женщина лежала в спальне, а инспектор уголовного розыска Бенни Гриссел стоял в гостиной и рассматривал фотографии на пианино. Вошли судмедэксперт и полицейский фотограф.

— Господи, Бенни, ну и видок у тебя! — заметил эксперт.

— На одной лести далеко не уедешь, — огрызнулся Гриссел.

— Что тут у нас?

— Женщина за сорок. Удушена шнуром от электрочайника. Следов взлома нет.

— Знакомая картина.

Гриссел кивнул.

— Способ тот же самый?

— Уже в третий раз.

— Да, — согласился Гриссел, — уже в третий раз.

— Твою мать! — выругался судмедэксперт. Если их предположения верны, значит, никаких отпечатков они не найдут. Все тщательно вытерто.

— Но эта еще совсем свеженькая, — заметил фотограф.

— Потому что ее уборщица приходит по субботам. Двух предыдущих мы обнаруживали только в понедельник.

— Значит, он работает в пятницу вечером.

— Похоже на то.

Когда оба сотрудника протискивались мимо него в спальню, судмедэксперт многозначительно потянул носом воздух и сказал:

— А пахнет тут не очень… — Потом он понизил голос и дружески добавил: — Бенни, тебе не помешает принять душ.

— Делай свое дело, мать твою!

— Я ведь просто так сказал, — пожал плечами эксперт и ушел в спальню.

Гриссел услышал, как сотрудники щелкнули крышками чемоданчиков и эксперт сказал фотографу:

— Сейчас я только таких баб и вижу голышом. Мертвых.

— Трупы, по крайней мере, с тобой не ругаются, — заметил фотограф.

Грисселу сейчас был нужен не душ. Ему срочно нужно было выпить. Куда он пойдет? Где сегодня будет ночевать? Куда запрячет бутылку? Когда он снова увидит детей? Как ему сосредоточиться на этом деле? В Си-Пойнте есть винный магазин; он открывается через час.

«Шесть месяцев на то, чтобы сделать выбор: мы или выпивка».

Интересно, как, по ее мнению, ему удастся сделать выбор? Особенно после того, как она его выставила — то есть поставила в еще более затруднительное положение. Она отвергла его…

«Если сумеешь продержаться трезвым, можешь вернуться, но учти: полгода — твой последний шанс».

Он не может их потерять, но и не пить он тоже не может. Он в дерьме, в полном дерьме. Как она не понимает — если у него не будет семьи, он не сможет бросить пить!

Зазвонил его сотовый.

— Гриссел слушает.

— Еще одна, Бенни?

Старший суперинтендент Матт Яуберт. Его начальник.

— Способ совершения преступления тот же самый, — доложил он.

— Хорошие новости есть?

— Пока нет. Он умный, сукин сын!

— Держи меня в курсе.

— Ладно.

— Бенни…

— Что, Матт?

— Как ты вообще?

Молчание. Он не мог лгать Яуберту — они слишком давно дружат.

— Бенни, приезжай, поговорим.

— Потом. Сначала здесь закончу.

Внезапно он понял: Яуберту что-то известно. Неужели Анна…

Она не шутила. На сей раз она даже позвонила Матту Яуберту.

Тобела поехал на мотоцикле в Алису к мастеру, который вручную изготавливает оружие. Как делали их предки.

В маленьком домике было темно; когда его глаза привыкли к скудному освещению, он рассмотрел ассегаи, стоящие в жестяных ведрах древками вниз, сверкающими лезвиями вверх.

— Зачем вам столько?

— Они для людей, которые ценят традиции, — ответил седобородый мастер, не переставая ошкуривать длинный сук — будущее древко. Наждачная бумага двигалась ритмично — вверх-вниз, вверх-вниз.

— Традиции, — повторил Тобела.

— Сейчас таких осталось немного. Да, немного.

— Зачем вы делаете еще и длинные копья?

— Они — тоже часть нашей истории.

Тобела повернулся к связке копий с более короткими древками. Пальцем провел по лезвию — он искал лезвие определенной формы, соответствующим образом сбалансированное. Выбрал одно, взвесил в руке, взял другое.

— Зачем вам ассегай? — спросил старик.

Он ответил не сразу, потому что его пальцы нащупали то, что он искал. Оружию в руке было удобно.

— Я иду на охоту, — сказал он.

Подняв голову, он увидел на лице старика выражение великого удовлетворения.

— Когда мне было девять лет, мама подарила мне на день рождения набор пластинок. В коробке было десять пластинок и книжка с картинками с изображением принцесс и добрых фей. Там были и сказки. И в каждой был не один конец, а целых три или четыре. Я точно не знаю, как там все работало, но всякий раз, когда пластинку ставили на проигрыватель, игла перескакивала на одно из окончаний. Сказки рассказывала женщина. По-английски. Если конец оказывался несчастливым, я ставила пластинку заново, пока сказка не заканчивалась так, как надо.

Она сама не знала, почему вдруг вспомнила об этом. Священник ответил:

— Но в жизни все не так, правда?

— Да, — согласилась Кристина, — в жизни не так.

Он помешал сахар в чашке. Она сидела, держа чашку с блюдцем на коленях. Перед тем как взять чай, она опустила обе ноги на пол. Сцена напомнила ей виденную когда-то пьесу: женщина и священник в его кабинете пьют чай из тонких белых фарфоровых чашек. Все так обыденно. Она могла бы быть его прихожанкой: невинная девушка ищет наставлений. Может, спрашивает совета, за кого ей выйти замуж? За какого-нибудь молодого фермера… Он смерил ее отеческим взглядом, и Кристина поняла: «Я ему нравлюсь, он считает меня красивой».

— Мой отец был военным, — начала она.

Хозяин отпил маленький глоток чаю — проверить, не горячий ли.

— Он был офицером. Я родилась в Апингтоне; тогда он был капитаном. Мать сначала была домохозяйкой. Потом она стала работать в адвокатской конторе. Иногда он надолго уезжал в командировки на границу, но то время я помню смутно, потому что тогда я была еще маленькая. Я старшая; брат Герхард родился через два года после меня. Кристина и Герхард ван Роин, дети капитана Рыжика и Марти ван Роин из Апингтона. Прозвище Рыжик он получил не из-за цвета волос. Просто в армии такой обычай: там всем дают клички. Мой отец не был рыжим. Он был красивый, черноволосый, зеленоглазый — глаза я унаследовала от него. А волосы — от мамы, поэтому я, наверное, рано поседею; блондинки седеют рано. У них сохранились фотографии со свадьбы; тогда мама тоже носила длинные волосы. Но позже она постриглась. Говорила, что с длинными волосами жарко, но мне кажется, она коротко постриглась из-за отца.

Священник не сводил глаз с ее лица и губ. Интересно, на самом ли деле он ее слушает? Видит ли он ее такой, какая она есть на самом деле? Вспомнит ли он об этом потом, когда она расскажет ему о своей грандиозной афере? На секунду она замолчала, поднесла чашку к губам, отпила глоток чаю и, как бы оправдываясь, сказала:

— На то, чтобы все вам рассказать, уйдет немало времени.

— Вот уж чего у нас тут в избытке, — спокойно ответил он. — Времени у нас хватает.

Гостья указала на дверь:

— У вас семья, а я…

— Они знают, что я здесь, и знают, что такая у меня работа.

— Может, мне стоит прийти еще раз завтра…

— Рассказывайте, Кристина, — мягко сказал он. — Снимите тяжесть с души.

— Вы уверены?

— Совершенно уверен.

Она скосила глаза на чашку. Осталось еще много — почти половина. Кристина подняла ее, в два глотка допила чай, поставила чашку на блюдце, а чашку с блюдцем — на поднос на столе. Потом снова поджала под себя ногу и скрестила руки на груди.

— Не знаю, когда все пошло не так, — сказала она. — Мы жили как все. Ну, может, не совсем как все, потому что отец был военным и в школе мы были на хорошем счету. Когда наши самолеты, «флосси», вылетали к границе, весь городок знал: наши отцы летят сражаться с коммунистами. Тогда к нам было особое отношение. Мне это нравилось. Но в остальном мы ничем не отличались от других. Мы с Герхардом ходили в школу, а вечером дома нас ждала мама; мы делали уроки и играли. По выходным ходили по магазинам, устраивали пикники, жарили мясо и колбаски на решетке, ходили в гости и в церковь, а на Рождество ездили в Хартенбос. Ничего необычного в нас не было. Ни когда мне было шесть, ни когда восемь и десять, я не вспоминаю ничего из ряда вон выходящего. Папой я восхищалась. Помню, как от него пахло по вечерам, когда он приходил домой и обнимал меня. Он называл меня своей большой девочкой. У него была красивая форма со сверкающими звездами на плечах. А мама…