Пик Дьявола

— Я передал дело в Центральное управление уголовной полиции провинции. Они включили Косу и Рампеле в общенациональную базу данных. Как всегда происходит в таких случаях.

— Они в базе данных беглых преступников?

— Можно сказать и так.

— Большой объем у этой базы?

— Большой.

— Значит, их имена просто загнали в компьютер?

Детектив вздохнул:

— Нет, мистер Мпайипели. Туда загнали не только имена. Теперь в базе данных есть их фотографии, адреса, по которым они зарегистрированы, биографические сведения, данные о судимостях, имена и адреса родственников и знакомых. Их приметы разошлют по всей стране. Мы делаем все, что можем. У Косы есть родные в Кейптауне. Мать Рампеле живет здесь, в Умтате. Их обязательно навестят…

— Значит, вы едете в Кейптаун?

— Нет. Все необходимые справки наведет полиция Кейптауна.

— Что значит «наведет необходимые справки»?

— Мистер Мпайипели, мои коллеги сходят к родственникам Косы и спросят, нет ли у них сведений о нем.

— А они скажут: «Нет», и на этом все прекратится?

Следователь снова вздохнул — на сей раз глубже.

— Есть вещи, которые не в состоянии изменить ни вы, ни я.

— Раньше чернокожие говорили так об апартеиде.

— По-моему, здесь все-таки другое дело.

— Вы мне скажите, каковы шансы? Шансы, что вы их поймаете?

Следователь медленно оттолкнулся от стены, выдвинул стул, стоящий перед ним, и сел, сцепив пальцы рук. Он заговорил медленно, словно на него давил груз огромной усталости:

— Я могу сказать: да, шансы велики, но поймите меня правильно. Коса уже отбывал срок, полтора года за грабеж. Потом вооруженное нападение в гараже, стрельба, а теперь еще и побег. Он действует по схеме. И все развивается по спирали. Люди вроде него не останавливаются. Только их преступления становятся все более тяжкими. Именно поэтому я надеюсь, что мы скоро схватим его. Не могу обещать, что мы непременно поймаем их сейчас. Я понятия не имею, когда мы их схватим. Но мы обязательно, непременно схватим их, потому что они неизбежно нарвутся на неприятности.

— Как по-вашему, скоро это произойдет?

— Понятия не имею.

— Ну хоть приблизительно.

Следователь покачал головой:

— Не знаю. Девять месяцев? Год…

— Я не могу так долго ждать.

— Мистер Мпайипели, примите мои соболезнования, я понимаю, что вы сейчас чувствуете. Но вы должны помнить: вы — лишь одна жертва из многих. Взгляните на эти панки с делами. В каждом деле есть жертва. И даже если вы пойдете и побеседуете с НП, ничего не изменится.

— Кто такой НП?

— Начальник полиции всей провинции.

— Я не хочу беседовать с начальником полиции всей провинции. В данный момент я беседую с вами.

— Я уже объяснил вам, как обстоят дела.

Тобела махнул рукой в сторону документа, лежащего на столешнице:

— Мне нужна копия дела.

Следователь ответил не сразу. Он наморщил лоб, обдумывая вероятные последствия.

— Это запрещено.

Тобела понимающе кивнул:

— Сколько?

Глаза следователя смерили его оценивающим взглядом, словно определяя сумму. Потом следователь расправил плечи:

— Пять тысяч.

— Это слишком много, — сказал Тобела, вставая и поворачивая к выходу.

— Три.

— Пятьсот.

— На карту поставлена моя работа. За пять сотен я ее терять не согласен.

— Никто ничего не узнает. Вы в безопасности. Семьсот пятьдесят.

— Тысяча, — с надеждой произнес следователь.

Тобела развернулся кругом:

— Идет! Тысяча. Сколько времени нужно, чтобы сделать копию?

— Я смогу скопировать документ только вечером. Приходите завтра.

— Нет. Сегодня.

Следователь снова посмотрел на него — теперь его глаза уже не казались такими усталыми.

— К чему такая спешка?

— Где мы с вами встретимся?

Здешняя нищета была ужасна. Хижины из кусков фанеры и листов рифленого железа, вонь, от которой не было спасения, валяющийся повсюду мусор. Из пыли вверх тянуло парализующей жарой.

Миссис Рампеле выгнала из хижины четверых детей — двух подростков и двух дошкольников — и предложила ему сесть. Внутри было убрано, чисто, хоть и жарко; скоро под мышками у него выступили большие круги пота. На столе лежали учебники; на колченогом буфете были расставлены детские фотографии.

Она решила, что он из полиции, и Тобела не стал развеивать ее иллюзии. Она начала извиняться за сына, уверяла, что ее Эндрю не всегда был таким; он был хорошим мальчиком, но паршивец Коса сбил его с пути истинного. Как легко сбиться с пути, когда ни у кого ничего нет, даже надежды! Эндрю уехал в Кейптаун искать работу. Он закончил восьмилетку, а потом сказал, что не может позволить матери биться и дальше; мол, закончит школу позже. Работы не было. Нигде: ни в Ист-Лондоне, ни в Эйтенхейге, ни в Порт Элизабет, ни в Джеффри-Бэй, ни в Кписне, ни в Джордже, ни в Моссел-Бэй, ни в Кейптауне… Людей много, а работы мало. Время от времени он присылал ей немного денег; она не знала, как он их зарабатывал, но надеялась, что деньги не краденые.

Знает ли она, где Эндрю может быть сейчас? Есть ли у него знакомые в Кейптауне? Насколько ей известно, нет. Был ли он здесь?

Мать посмотрела ему прямо в глаза и ответила: нет, не был. Интересно, подумал Тобела, есть ли в ее словах хотя бы доля правды?

На могилу поставили надгробную плиту: «Пакамиле Нзулувази. Сын Мириам Нзулувази. Сын Тобелы Мпайипели. 1996–2004. Покойся с миром!»

Простая надгробная плита из гранита и мрамора стояла в зеленой траве у реки. Тобела прислонился к стволу перечного дерева и подумал: ведь здесь было любимое место мальчика. Сколько раз он наблюдал за сыном из окна кухни и видел его маленькое тельце — Пакамиле стоял на четвереньках, иногда просто смотрел на медленно текущую мимо коричневую воду. Иногда в руке у него была палочка; он царапал на песке буквы или узоры. Тогда Тобела недоумевал: о чем он сейчас думает? Когда ему казалось, что мальчик думает о матери, ему становилось очень больно, потому что здесь он ничего не мог поправить и исправить — и не мог исцелить его боль.

Время от времени он пытался поговорить с сыном о матери, но осторожно, потому что ему не хотелось бередить старую рану. Поэтому он спрашивал просто: «Ну, как ты, Пакамиле?», «Тебя что-то беспокоит?» или «Ты счастлив?» И мальчик отвечал со свойственной ему природной бодростью, что у него все хорошо, что он очень счастлив, потому что у него есть он, Тобела, и ферма, и коровы, и вообще все. Но Тобела всегда подозревал, что мальчик говорил ему не всю правду, что у него в душе имелось тайное место, куда он наведывался в одиночестве, чтобы погрустить о своей потере.

Мальчик прожил на свете восемь лет — за это время его бросил родной отец, а потом он лишился любящей матери.

Неужели таков может быть итог человеческой жизни? Неужели так правильно? Где-то там, наверное, на небе… Тобела поднял голову и задумчиво посмотрел в голубое небо. Там ли Мириам среди зеленых холмов? Вышла ли она встретить Пакамиле? Найдет ли Пакамиле там место, где можно поиграть? Найдет ли он там друзей, встретит ли любовь? Перемешаны ли там все расы, все народы — живут ли они в мире и согласии? Есть ли там вода, рядом с которой можно отдохнуть? И Бог, могучая темная фигура, величественная, с окладистой седой бородой и мудрыми глазами, Который приветствует каждого в Великом Краале объятием и добрым словом, но смотрит с великой болью на холмистые зеленые равнины на горестной Земле. Бог качает головой, потому что никто ничего не делает, потому что люди слепы и не понимают Его великой цели. Нет, не такими Он их создавал!

Тобела медленно поднялся по склону холма. Подойдя к дому, он обернулся.

Всюду, куда простирался взгляд, лежала его земля…

Но земля ему больше не нужна. Ферма стала для него обузой. Он купил ее ради Мириам и Пакамиле. Тогда ферма была символом, мечтой, новой жизнью — а сейчас она стала не чем иным, как вехой, напоминанием о несвершившемся, о том, чего больше нет. Что толку владеть землей, но не иметь ничего?