Пик Дьявола

Рослая мужеподобная женщина нависла над маленькой девочкой; бильярдный кий поднимается и опускается, поднимается и опускается — размеренно, ритмично; из головы ребенка хлещет кровь. Тобела понимал, что трудность именно в этом — женщина, женщина! Он еще никогда не ликвидировал женщину. Он вел войну против мужчин, так было всегда. Во имя Борьбы — семнадцать раз. Шестнадцать в Европе, один раз в Чикаго; мужчины — предатели, убийцы, враги, приговоренные к смерти руководством в годы холодной войны. Тогда он был палачом, которому поручали привести приговор в исполнение. Сейчас ликвидированы двое во имя Новой Войны. Они тоже враги. Но они мужчины.

Можно ли казнить женщину?

Чем больше он старался не думать, тем труднее ему становилось. Наконец, застонав, он встал и раздернул занавески. За окнами было движение, там был солнечный свет и яркие краски. Тобела увидел канал, дорожку, ведущую на Ватерфронт. Портовые рабочие возвращались с работы; они шли по направлению к центру города, к стоянкам такси на Аддерли-стрит. Черные и цветные, в ярких, разноцветных комбинезонах. Они шли целенаправленно, торопливо, им не терпелось начать выходные — либо дома, либо в каком-нибудь злачном заведении. С семьей. Или с друзьями.

А вот его родные мертвы… Тобеле захотелось рывком распахнуть окно и закричать: «Черт побери вас всех! Мои родные мертвы!»

Он глубоко вздохнул, оперся ладонями о холодный подоконник и повесил голову. Ему необходимо поспать: так больше не может продолжаться.

Он отвернулся от окна и окинул комнату взглядом. Постель смята. Тобела аккуратно расправил простыни, разгладил их своими большими руками, натягивая до тех пор, пока не осталось ни единой складочки. Взбил подушки и аккуратно положил их в изголовье, одну рядом с другой. Потом сел на кровать и вынул из тумбочки телефонный справочник, нашел нужный номер и позвонил Боссу Мадикизе в «Желтую розу».

— Это Крошка — тот, кто ищет Джона Косу. Помнишь меня?

— Помню, брат мой.

Несмотря на то что вечер только начинался, в «Желтой розе» уже было шумно.

— Слышал что-нибудь?

— Ничего. Ничегошеньки.

— Держи ухо у земли.

— Держу, все время.

Он встал и открыл платяной шкаф. Стопка чистого белья на верхней полке уменьшилась, количество грязного белья росло — носки, трусы, брюки, шорты, все разложено отдельно.

Он вынул из чемодана два ведерка стирального порошка и смягчающее средство для воды и принялся сортировать белье по цветам. Такой ритуал сложился у него двадцать лет назад, с тех времен, когда он жил в Европе и должен был обходиться одним чемоданом вещей. Тогда он обязан был постоянно находиться в состоянии боевой готовности. Для этого требуются собранность и организованность. Потому что ему в любое время могли позвонить и отдать приказ. Тогда Тобела превратил стирку в игру: раскладывал одежду по цвету и улыбался, потому что это был апартеид — белое здесь, черное там, смешанные цвета отдельно; каждая группа боится, что цвет другой ее испачкает. Он всегда сначала стирал темное, потому что «здесь черные идут первыми».

Так он поступил и сейчас — просто но привычке. Намыливал, тер, споласкивал — раз, другой, выжимал почти досуха, пока не заныли мышцы. Развесил. Дальше шли цветные вещи, а белые подождут до последнего.

Утром надо позвонить в обслуживание номеров и попросить гладильную доску и утюг. Тогда он займется тем, что ему нравится больше всего, — будет гладить рубашки и брюки шипящим горячим утюгом, а потом развешивать их на плечики в гардеробе, идеально наглаженные или заглаженные стрелками.

Повесив последнюю выстиранную белую рубашку сушиться на спинку стула, Тобела нерешительно замер посреди комнаты.

Он не может здесь оставаться.

Нужно где-то протянуть время до вечера. Вечером он постарается снова заснуть. А до тех пор необходимо решить вопрос с женщиной.

Он сунул в карман брюк бумажник, взял электронный ключ-карточку, захлопнул дверь номера, спустился по лестнице и вышел на улицу. Завернул за угол Док-роуд, по которой еще шли рабочие. Всем не терпится поскорее начать отдыхать. Он шагал за группкой из пяти цветных мужчин; со стороны могло бы показаться, что он — один из них. Следом за рабочими завернул на Кун Стейтлер. Он подслушивал их болтовню: разговор был ни о чем, постоянно перескакивал с одного на другое.

Андре Марэ не была виновата в том, что операция едва не закончилась провалом. Она искусно исполняла роль одинокой женщины средних лет, проявив смутный интерес, когда с ней заговорил мужчина между винным рядом и прилавком с полуфабрикатами.

Позже она призналась, что представляла его себе более пожилым. А тому, кто с ней заговорил, было едва за тридцать. Он был высокий, чуть полноватый, с трехдневной щетиной на подбородке. Одет он был странновато — старомодный клетчатый пиджак, зеленая рубашка, пожалуй слишком яркая, нечищеные коричневые туфли. Не будь Андре Марэ сержантом полиции, она бы назвала такого человека воплощением безобидности. Но она прекрасно понимала, что, когда речь идет о преступниках, на внешность полагаться нельзя.

Видимо, родным его языком был африкаанс, потому что по-английски он говорил с характерным акцентом. Он вежливо спросил, не знает ли она, где продается молотый кофе, и она ответила: кажется, вон там.

Со смущенной улыбкой он поведал ей, что обожает свежесваренный кофе. Андре Марэ ответила, что обычно покупает растворимый, потому что дорогой кофе ей не по карману. Незнакомец ответил, что не может жить без чашечки свежесваренного кофе но утрам — как будто извиняясь, как если бы любовь к кофе была грехом.

— Я люблю итальянский помол, — добавил он.

Как она позднее объясняла Грисселу, в тот миг он ей даже понравился. В нем чувствовалась какая-то хрупкость, ранимость, которая легко находила отклик в женской душе.

Их тележки стояли рядом. В тележке Андре лежало десять-двенадцать покупок, его тележка была пуста.

— Неужели? — рассеянно откликнулась она, почти уверенная в том, что он — не тот, кого они ищут. Ей хотелось поскорее избавиться от него.

— Да, итальянский кофе очень крепкий, — сказал он. — Благодаря ему мне не хочется спать во время ночных дежурств. Я ведь служу в полиции — отряд особого назначения.

В голове у сержанта Марэ зазвенел сигнал тревоги. Она точно знала, что он лжет. Она сама служит в полиции и своего коллегу вычислила бы за километр, а новый знакомый совершенно точно полицейским не был.

— Вы полицейский? — спросила она, притворяясь, будто страшно поражена.

— Капитан Йохан Рейнеке, — представился он, протягивая довольно женственную руку и обнажая в улыбке лошадиные зубы. — А вас как зовут?

— Андре, — сказала она, чувствуя, как сердце забилось чаще.

Капитан? В отряде особого назначения нет капитанов! Интересно, почему он лжет?

— Андре, — повторил он, словно пытаясь запомнить.

— Мама хотела назвать ребенка в честь отца, но рожала только девочек.

Сержант Марэ уже привыкла к тому, что все удивляются ее имени. Правда, новый знакомый ни о чем ее не спрашивал. Ей с трудом удавалось сохранять спокойствие.

— Красивое имя. Мне нравится. Очень интересно. Чем вы занимаетесь, Андре?

— Да так, работаю в одной конторе… Ничего интересного.

— А ваш муж?

Она посмотрела ему в глаза и солгала:

— Я разведена.

При этом она опустила голову, как будто признавалась в чем-то постыдном.

— Ничего страшного, — сказал новый знакомый. — Я тоже разведен. Мои дети живут в Йоханнесбурге.

Она собиралась сказать, что ее дети уже выросли и живут отдельно — по легенде, которую составили они с Грисселом, но вдруг сзади послышался голос — довольно пронзительный женский голос:

— Андре!

Она обернулась через плечо и узнала женщину, Молли… фамилию забыла. Мать одноклассника одного из сыновей, такая вечно занятая, активная мамаша. Господи, подумала Андре, только ее здесь недоставало!

— Привет, — сказала Андре Марэ; заметив, что Рейнеке прищурился, она скорчила гримасу, пытаясь дать ему понять, что ей жаль, что их перебили.