Страница 17 из 91
Дэвидс подчинился, но губы его под зажавшей их рукой шевелились.
— Тихо, — снова прошептал Тобела. В нос ему ударил запах перегара. Интересно, подумал он, успел ли Дэвидс протрезветь. В любом случае больше он ждать не может — уже почти четыре утра. — Выйдем на улицу — ты и я. Понимаешь?
Бритая голова кивнула.
— Если зашумишь до того, как мы выйдем, я тебя зарежу.
Кивок.
— Пошли. — Он позволил ему встать, а сам пошел следом, держа ассегай под подбородком Дэвидса, обхватив его рукой за горло. Они прошаркали по темному дому к входной двери. Тобела ощутил, как напряглись мускулы у цветного, и понял, что его самого тоже захлестывает адреналин. Они вышли на улицу, на тротуар, и он быстро отпрыгнул на шаг. Он ждал, когда Дэвидс к нему повернется, увидел красные глаза татуированного дракона и вынул из кармана нож, длинный мясницкий нож, который он нашел в кухонном шкафчике.
Он протянул его цветному.
— Вот, — сказал он. — Вот твой шанс.
В четверть восьмого, когда Гриссел вошел в общий зал отдела особо тяжких преступлений на Бишоп Лэвис, он не ощутил обычного гула.
Он сел, опустив голову, и стал бесцельно листать материалы дела, лежащие у него на коленях. С чего бы начать устный рапорт? Голова кружилась; в ней мелькали обрывки мыслей, похожие на серебристых рыбок, которые беззаботно ныряют в зеленое море — то там, то здесь, уклончивые, вечно неуловимые. Ладони у него вспотели. Не может же он сказать, что ему нечего докладывать. Его просто осмеют. Яуберт смешает его с грязью. Придется заявить, что он ждет результатов вскрытия. Господи, если бы только руки так не дрожали! Его мутило; очень хотелось вырвать — извергнуть из себя всю накопившуюся дрянь.
Старший суперинтендент Матт Яуберт дважды хлопнул в ладоши, и резкий звук заставил Бенни вздрогнуть. Голоса собравшихся детективов умолкли.
— Наверное, вы все уже слышали о том, что случилось, — сказал Яуберт, и по залу пробежал шумок. — Скажи им, Буши! — В голосе его улавливались довольные нотки, и Гриссел сразу понял: шеф в хорошем настроении. Что-то происходит.
Напротив поднялся Безёйденхаут, и Гриссел попытался сосредоточить свое внимание на нем. Глаза его часто-часто моргали. Он услышал хрипловатый голос Буши:
— Вчера ночью в Крайфонтейне зарезали Энвера Дэвидса.
Зал огласили радостные крики. Гриссел ничего не понимал. Кто такой Дэвидс?
Внезапно крики сделались глуше; изнутри поднималась тошнота. Господи, как ему плохо!
— Его дружки говорят, что они весь вечер пили в одном притоне в Кайелитше, а потом поехали к себе, в Крайфонтейн. Приехали около часу ночи, и они сразу заснули. А утром, в начале шестого, кто-то постучал в дверь и сказал, что на улице лежит труп.
Гриссел знал, что он услышит тот самый звук.
— Никто ничего не слышал и не видел, — продолжал инспектор Буши Безёйденхаут. — Похоже, он с кем-то дрался на ножах. У Дэвидса имеются порезы на руках и один порез на шее, но смерть, по всей вероятности, наступила от удара в сердце.
Гриссел ясно увидел, как Дэвидс упал навзничь, широко разинув рот, обнажив ржаво-коричневые пломбы на зубах. Крик сначала был густым и тягучим, как черная патока… Вот язык медленно высовывается наружу, и крик делается не таким густым — как кровь. И доходит до него.
— Яйца ему надо было отрезать, — проворчал Вон Купидон.
Полицейские засмеялись, отчего тот самый звук сделался громким, как паровозный гудок. Гриссел дернул шеей, но крик не утихал.
Потом его вырвало желчью; он услышал смех. Кто-то позвал его по имени. Яуберт?
— Бенни, что с тобой? Бенни!
Ему было плохо, ужасно плохо; в голове шумело, и шум никак не желал уходить.
Сначала он поехал в отель в Пэроу. Его руки и одежда были в крови Дэвидса. В голове крутились слова Босса: «Он заразился СПИДом в тюрьме от своей «женушки».
Он тщательно вымылся — несколько раз намыливался и смывал мыло, — затем постирал одежду в ванне, переоделся в чистое и вышел на улицу, к своему пикапу.
Было половина шестого — восточный край неба уже заалел. Тобела поехал по шоссе № 1, потом свернул на 7-е и остановился там, откуда открывался вид на Столовую гору, рядом с дымящим, гудящим нефтеперерабатывающим заводом, где до сих пор горели тысячи огней. Маршрутки уже деловито сновали по улицам. Он доехал до Блуберга, не думая ни о чем. Вышел на берегу. Утро было безоблачным. Легкий бриз, то и дело меняя направление, приятно обдувал кожу. Тобела посмотрел на гору: первые лучи солнца высветили глубокие расщелины и овраги, похожие на стариковские морщины. Тобела медленно вдохнул и выдохнул воздух.
Только когда пульс стал нормальным, он вытащил из бардачка запрятанную туда вчера статью из «Аргуса», аккуратно вырванную из газеты.
— Кто-то хочет вас обидеть? — спросил священник.
Она шумно высморкалась и, словно извиняясь, посмотрела на него, комкая в руке бумажный платок. Потом взяла еще один и снова высморкалась.
— Да.
— Кто? — Он нагнулся и выдвинул из-под стола белую пластмассовую корзину для мусора.
Кристина бросила туда скомканные платки, взяла еще один и вытерла глаза и щеки.
— Их много, — сказала она, и чувства снова захлестнули ее, угрожая выплеснуться наружу. Она выждала немного, чтобы успокоиться, и повторила: — Их много.
12
— Ты уверен, что он виновен? — спросил он тогда Босса Мадикизу, потому что голову переполняли мысли о мщении и кровь кипела.
Толстяк фыркнул: Дэвидс был у него в кабинете до того, как началась пьянка. Он так и пыжился самодовольством и хвастался. Оказывается, у полиции была пробирка с его семенной жидкостью — неопровержимая улика, ему светило пожизненное заключение! Сейчас ведь у них есть всякие приборы, микроскопы и компьютеры, и его вина была доказана практически на сто процентов. А потом они куда-то заныкали пробирку с анализом, а прокурор явился к судье и сказал: мол, ваша честь, мы тут немножко напортачили, нет больше улики, нет и дела об изнасиловании. Не представляешь, братец, как судья распекал их!
На лице Босса появилась гримаса крайнего отвращения. Он спросил Тобелу:
— Что за тварь, что за сволочь способна изнасиловать ребенка?
Ему нечего было ответить.
— А ему отменили смертный приговор и выпустили на свободу, — закончил Босс, вставая.
Тобела попрощался, вышел и сел в свой пикап. Сунул руку за соседнее сиденье и погладил отполированное древко ассегая. Он гладил дерево пальцами, взад и вперед, взад и вперед.
«Кому-то нужно сказать: хватит, дальше некуда».
Вперед-назад.
И он стал ждать, когда из бара выйдет пьяная компания.
Когда священник отошел от нее и присел на край стола, она поняла: контакт налажен, через разделяющую их пропасть перекинут мостик. Может быть, она сама подавила беспокойство, стала меньше бояться, но теперь она видела перемену и в поведении священника — он стал не таким скованным.
Если он согласен немножко потерпеть, сказала Кристина, она хотела бы рассказать ему все, от начала до конца. Чтобы он все понял. Может быть, тогда она сама все поймет, потому что сейчас даже она не понимает всего до конца. Ей трудно. До сих пор она верила, что делает то, что должна делать, идет по единственному открытому для нее пути. Но сейчас… она уже ни в чем не уверена.
Не торопитесь, сказал священник, и улыбка у него на лице тоже стала другой. Отеческой.
Матт Яуберт держал его за руку. Вот то последнее, что запомнил Гриссел перед тем, как его забрали в отделение скорой помощи в больнице «Тейгерберг» и вкололи какую-то дрянь, отчего голова стала легкой. Старший суперинтендент поехал с ним в больницу и всю дорогу твердил:
— Бенни, не волнуйся, у тебя просто белая горячка. Обычная «белочка». — Но в голосе его слышалось беспокойство.