Пик Дьявола

Как только все собравшиеся алкоголики закончили рассказывать о себе, Гриссела окружили. Собрались вокруг него, прикасались к нему, как будто хотели что-то передать ему руками. Силу. А может, веру? И лица, слишком много лиц. Некоторые были выразительными — по лицам легко читались судьбы. Запавшие глаза, морщины, похожие на древесные круги. Душераздирающие истории. Лица других были масками, под которыми прятались тайны. Но глаза, глаза у всех были одинаковые — проницательные, горящие силой воли, как будто они переживали наводнение и спасались, уцепившись за тонкую веточку. Он увидит, говорили они. Он поймет. Но сейчас он видел только то, что вступил в клуб «Последний шанс». Гриссела охватило отчаяние — оно поднималось, как вода в наводнение.

Все его тело пробила крупная дрожь. Он слышал их голоса и потому сделал звук погромче. Салон машины наполнила музыка. Громче. Рок. Африкаанс. Он попытался уловить слова.

Он подумал: слишком много синтезатора — не совсем правильно, но хорошо.

Он остановился у подъезда, но не вышел из машины. Позволил пальцам пробежать по воображаемым струнам бас-гитары — вот чего не хватает песне, нужно больше басов. Он покосился на свои дрожащие руки, и ему захотелось громко расхохотаться.

Ностальгия. Куда ушли деньки, где тот двадцатилетний юнец, который так играл на бас-гитаре в рок-группе полицейского управления, что стены дрожали?

Как его развезло! Надо же, и глаза на мокром месте. Нет, черт побери, только не раскисать! Еще не хватало тут реветь! Гриссел выключил радио, открыл дверцу и быстро вылез из машины. Подальше, подальше отсюда!

11

Священник думал: интересно, говорит ли ему гостья всю правду? Он внимательно слушал ее и одновременно наблюдал за ее жестами, языком тела. Он ясно различал гнев, старый и недавний, непроизвольную физическую застенчивость. И вместе с тем она постоянно, вольно или невольно, облизывала губы, поправляла волосы, складывала руки под грудью. Привлекала к себе внимание. Глаза у нее были странной формы — почти восточные. И маленькие. Черты лица — не тонкие, но правильные, классические. Шея недлинная, крепкая, сильная. Иногда его гостья отводила взгляд в сторону, словно боялась выдать лишнее: может быть, жажду одобрения, принятия? А может, она чересчур испорчена? Нет, скорее избалована, как ребенок, которому хочется, чтобы все окружающие выполняли его желания. Ребенку постоянно требуются внимание и одобрение окружающих. Противоречивый характер; ее словно кидает из стороны в сторону — то смелость, граничащая с наглостью, то невероятные хрупкость и ранимость.

Она завораживала.

Он позвонил жене в начале одиннадцатого; в это время она уже приняла ванну и сидит на кровати, набросив на плечи халат и втирая в ноги увлажняющий крем, а потом повернется к зеркалу и проделает то же самое с лицом — будет втирать крем нежными движениями подушечек пальцев. Ему захотелось быть рядом и смотреть, как она это делает, потому что воспоминания о ее ежевечернем ритуале были давними.

— Я трезвый, — были первые его слова.

— Хорошо, — ответила она, но без всякого воодушевления, и он не знал, что говорить дальше.

— Анна…

Она не отвечала.

— Мне очень жаль, — пылко проговорил он.

— Мне тоже, Бенни. — Голос ровный, бесстрастный.

— Тебе не интересно, где я сейчас?

— Нет.

Он кивнул, как будто ничего другого не ждал.

— Тогда спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Бенни.

Она повесила трубку, а он подержал мобильный у уха чуть дольше. Он понял: она не верит, что ему удастся продержаться.

Может быть, она права.

Кристина поняла, что завладела его вниманием, и продолжала:

— В девятом классе средней школы я переспала с учителем. И с приятелем отца.

Но священник никак не среагировал.

— Что вы об этом думаете? — спросила она.

Вдруг ей стало очень важно его мнение.

Он так долго медлил с ответом, что она встревожилась. Да слышал ли он, что она сказала? Слушал ли ее? Или просто она его завела?

— Я думаю, что вы нарочно пытаетесь шокировать меня, — сказал он, но при этом улыбался, и голос у него был мягким, как вода.

На секунду она смутилась. Подсознательно рука взлетела к волосам; пальцы принялись перебирать, теребить кончики прядей.

— Меня интересует другое: почему вы захотели меня шокировать. Вы по-прежнему считаете, что я буду вас осуждать?

Это была лишь часть правды, но она едва заметно кивнула.

— Я едва ли могу винить вас, потому что подозреваю: вы на собственном опыте убедились в том, что остальные реагируют именно так. Осуждают.

— Да, — кивнула она.

— Позвольте напомнить, что в христианстве проводится различие между человеком и поступком. То, что мы делаем, иногда неприемлемо Богом, но нас самих он принимает всегда. А поскольку я некоторым образом делаю Его дело, Он ожидает того же самого и от меня.

— Мой отец тоже думал, что делает Божье дело. — Слова вырвались у нее непроизвольно — отголосок старого гнева.

Он поморщился, словно от боли, как будто она не имела права проводить такое сравнение.

— Библию использовали в разных целях. В том числе и с целью устрашения.

— Тогда почему Бог все это допускает? — Кристина понимала, что на ее вопрос нет ответа; во всяком случае, она никакого ответа не видела.

— Вы должны вспомнить…

Ее руки обмякли; у нее как будто ушла почва из-под ног.

— Нет, вы мне скажите. Почему? Почему Он написал Библию так, что всякий может толковать ее как вздумается? — Она слышала собственный голос — он делался все громче, все пронзительнее. Сейчас он выдавал бушующие в ней чувства. — Если Он так нас любит… Что я Ему сделала? Почему Он не позволил мне пойти по легкому пути — как, например, вам и вашей жене… Почему Он послал мне Вильюна, а потом позволил ему вышибить себе мозги? В чем мой грех? Он дал мне такого отца — какие у меня после этого были возможности? Если Он хотел, чтобы я стала сильнее, укрепилась, почему Он не сделал меня сильнее? Или умнее? Я была ребенком. Откуда мне было знать? Откуда мне было знать, что взрослые тоже дураки и все портят по глупости? — Ее слова звучали резко; она услышала себя как бы со стороны и остановилась. Сердито вытерла слезы тыльной стороной ладони.

Ответ священника опять поразил ее.

— У вас горе, — почти неслышно произнес он.

Она кивнула. И шмыгнула носом.

Он выдвинул ящик стола, вытащил оттуда коробку с бумажными носовыми платками и подтолкнул к ней. Отчего-то его отработанный жест ее разочаровал. Он привык утешать страждущих — она у него не первая такая.

— У вас горе, большое горе, — сказал он.

Кристина притворилась, будто не замечает платков.

— Да.

Он положил большую веснушчатую руку на ее коробку.

— И это имеет отношение к делу?

— Да, — кивнула она. — Это имеет отношение к делу.

— И вы боитесь, — сказал он.

Она кивнула.

Тобела закрыл рукой рот мужчины, приставил лезвие ассегая к его горлу и стал ждать, когда тот проснется. Тот проснулся, дернувшись всем телом и широко и дико раскрыв глаза. Тогда Тобела приблизил губы к самому его уху и зашептал:

— Если будешь вести себя тихо, я дам тебе шанс. — Дэвидс напряг мускулы, и Тобела почувствовал, насколько цветной силен. Он резанул его кончиком лезвия по коже, но легко — просто для того, чтобы тот почувствовал. — Лежи тихо!