Страница 120 из 128
— Прости, дорогая. Я приняла решение.
— Ты не уедешь. Я не могу без тебя. Ты не уедешь.
— Прости…
— Но почему? Это из-за Тима?
— Из-за Тима? Нет.
— Ты вообразила, что терпеть не можешь Тима, но ты полюбишь его, научишься…
— Да, мне…
— Или ты по-прежнему считаешь, что я вышла за никчемного человека? — В глазах Гертруды вспыхнули гнев, раздражение, вечное упрямство.
— Гертруда, Тим ни при чем, он мне уже нравится, мне не нужно ничему учиться.
— Я столько много думала о нас четверых, почему мы не можем быть одной счастливой семьей? Как было бы прекрасно вместе встретить Рождество: ты и я, Тим и Граф. Такое утешение! Не верю и никогда не поверю, что ты и Тим не поладите. Ведь тебе уже нравится Питер, и ты нравишься ему…
— Рождество. Как трогательно. Как грустно.
— Отчего грустно? Что такое? Анна, Анна… или дело во мне?
— О… нет…
— Хочешь, чтобы я принадлежала только тебе одной? Не желаешь делить меня с Тимом? Так, да?
— Нет, уверяю тебя, ты тут ни при чем…
— А я думаю, при чем. В тебе говорит ревность. Ты обиделась и уезжаешь.
— Я уезжаю не оттого, что обиделась! — ответила Анна, уже сама разозлившись.
— Анна, будь великодушней. Тебе не хватает великодушия, не хватает благородства. На тебя это непохоже.
— Я нисколько не…
— Анна, ты не как тот благородный, уж не помню его имени, который уходит в снега? [142]Что за глупая идея пришла тебе в голову? Ты злишься, что теряешь меня? Ты не потеряла меня. Неужели воображаешь, что больше не сможешь дружить со всеми нами?..
— Гертруда… пожалуйста…
— Для чего уезжать? Это бред. Это что, назло? Питер — в Ирландию, ты — в Америку, или все с ума посходили? Ты возненавидишь Америку. Как бы то ни было, ты не едешь. Я не могу без тебя. Ты остаешься здесь, и точка.
— О, моя дорогая, дорогая моя…
— Ты обещала, что останешься… говорила, что никогда не покинешь меня…
— В наши дни до Америки рукой подать.
— Это подло с твоей стороны! Ты злая! Не держишь слово и понимаешь это! Я чувствовала себя так спокойно. Так уверенно. Думала, ты всегда будешь со мной.
— Мне необходимо уехать, — сказала Анна. — Прости.
— Но почему? Ты не можешь уехать. Я люблю тебя, мы все любим тебя. Здесь ты дома и одна из нас. Почему ты бежишь, чего боишься? Найдешь работу в Лондоне. Ведь помнишь, как мы собирались вершить добрые дела? Если хочешь заниматься социальными проблемами, я сама могу устроить тебя работать с женщинами из Азии. Здесь масса необходимых дел. Зачем для этого куда-то уезжать?
— Затем, что я человек религиозный, — ответила Анна, — и мне необходимо уединение.
Помолчав, Гертруда сказала:
— Этого я и боялась.
— В каком-то смысле я по-прежнему монахиня.
— Ты еще носишь свой отвратительный крестик на шее. Я эту цепочку видеть не могу.
— Для всех вас я была монахиней.
— Да, но ты была нашей монахиней. Ты была нужна нам…
— Мне это необходимо, — сказала Анна. — Я долго думала над этим. Необходимо. Прости.
— Анна… мне ты тоже необходима… пожалуйста…
Глаза Гертруды наполнились слезами, и мгновение спустя ее щеки стали красными и мокрыми.
Анна придвинула кресло к подруге. Они молча обнялись. Анна, тоже плача, схватила Гертруду за плечи, притянула к себе ее милую голову, и их слезы смешались. Ей казалось, что за размытыми очертаниями комнаты видится мерзость опустошения. Она плакала вместе с Гертрудой от невыносимого сочувствия к ней, плакала над собой и над своим грядущим одиночеством.
Скоро они взяли себя в руки, отодвинулись друг от друга, осушили слезы.
— Ты еще передумаешь, — сказала Гертруда.
— Нет, нет.
— Ну и черт с тобой!
— Прости…
— Итак… в конце концов… нам снова предстоит разделить мир. Мне достанется старый, тебе новый.
— Мы еще встретимся, — сказала Анна.
И она уже заранее видела, как это будет. Обмен остроумными письмами, со временем все более редкими. Встречи, может, раз в три года, без мужчин. Будут сидеть в баре в Нью-Йорке или в Чикаго и вспоминать былые годы. Смеяться прежним грустным, безумным смехом, как тогда, давным-давно, когда Анна собиралась в монастырь.
И как тогда, при том давнишнем расставании, Анна сказала:
— Не навек прощаемся.
Но они прощались навсегда, и обе знали это.
Часть девятая
— Почему Анна решила уехать? — спросил Тим.
Он и Гертруда обедали на Ибери-стрит, запивая еду молодым божоле.
— Не знаю. Ее нелегко понять. Видно, после того как она явилась ко мне прямо из монастыря и я очень зависела от нее, ей представлялось, что мы вечно будем неразлучны. Наверное, мне и самой этого хотелось. Потом она почувствовала, что не может делить меня ни с кем другим. Она всегда относилась ко мне так, словно я ее собственность, даже в колледже.
— А не в том дело, что она недолюбливает меня?
— Нет, навряд ли.
— Было бы очень неприятно думать, что ты потеряла ее из-за меня…
— Нет-нет, то же самое было бы, выйди я за кого другого, она хотела меня для себя.
— Она всегда несколько пугала меня. Но я старался.
— Знаю, дорогой мой, ты старался. Она говорила что-то о том, что она человек религиозный и нуждается в уединении.
— Я считал, что она завязала со всем этим делом.
— И я. Но оказывается, нет. У таких людей это как наркотическая зависимость. И она же пуританка, мазохистка.
Гертруда не призналась Тиму, насколько глубоко ее ранила измена Анны. Как она могла покинуть ее, снова и снова спрашивала себя Гертруда, как могла, когда она так нужна ей и она так ее любит? Почему она не может сохранить все, все, что ей было дано после смерти Гая? Как ей быть без Анны? Еще одно горе, с которым так трудно будет справиться. Надежная, казалось бы, колесница, в которой они с Анной собирались промчаться по жизни, в результате не выдержала испытаний, развалилась.
Тим предложил перейти из столовой за маленький столик в гостиной, в которой теперь каждый вечер пылал камин, поскольку погода была морозной. Тим уже убрал грязные тарелки и разложил между бокалами шахматную доску. Обычно перед сном они играли, пытались играть, партию. Оказалось, что в шахматах они стоили друг друга. Графу о решении Анны они решили не говорить.
— Ты завтра встречаешься за ланчем с Графом?
— Да, ты ведь завтра преподаешь.
— Не забудь, что Пэт Камерон и Эд заглянут пропустить по рюмочке.
— И мистер и миссис Сингх. Это успех! Надеюсь, у тебя выгорит с Эдом.
— А он не делает это просто из одолжения мне?
— Нет, это бизнес.
Эд Роупер недавно открыл керамическое дело и предложил Тиму использовать его котов для украшения кружек. Тим в свою очередь предложил ему эскизы спичечных этикеток. Всякий турист купит коробок спичек.
— Никогда не думал, что всерьез займусь прикладным искусством, но теперь очень им увлекся. Кстати, что по этому поводу говорит Манфред?
— Он считает, что это великолепная идея.
— Я боялся, что он сочтет это за шутку.
— Манфред никогда не смеется над деньгами.
— Над деньгами — нет, он смеется надо мной.
— Ты ему нравишься.
— И он мне. Я бы держал его за домашнюю зверюшку. Я хотел бы разбогатеть, только чтобы произвести впечатление на Манфреда. Чудак он, правда?
— Да, — сказала Гертруда, — и очень скрытен.
— Подозрительно?
— Не знаю. Он очень добр, заботится о людях. Очень ласков с миссис Маунт, мне известно, что он регулярно посылает деньги Сильвии Викс, и я постоянно встречаю людей, которым он помог.
— Ты дашь ему картину?
— Предложу какую-нибудь.
— Только не портрет бабушки.
— Тот, где она похожа на Сильвию? Нет, я знаю, что эта вещь нравится тебе.
Поскольку они собирались переехать с Ибери-стрит, Гертруда решила раздать кое-какие из семейных портретов.
142
…тот благородный… который уходит в снега? — Возможно, имеется в виду Джеральд из романа Д. Г. Лоуренса «Влюбленные женщины».