Страница 119 из 128
— Как ты когда-то сказала, тебе достаточно четырех секунд, чтобы изменить мир.
— Точно. Он думал, что это мгновение было бесследно стерто последующими событиями, но нет, не было. Оно проделало щель, сквозь которую я могла говорить с ним.
— Приманить и привлечь.
— Да. Вероятно, я все равно добилась бы этого, просто понадобилось бы больше времени, чтобы придумать способ.
— И что теперь?
— Теперь… видела, какой он был вчера вечером? Даже еще до новости о Папе! Чаша его радости преисполнена. [140]Я сказала ему, что думаю о нем, люблю его и что ему не нужно переставать любить меня. Он абсолютно счастлив.
— Прекрасно. И думаешь, это долго продлится?
— Да, могу поручиться.
— Тима это не будет смущать?
— Нет, конечно нет. Потому-то это и стало возможным. Тим и я… мне трудно объяснить, это так сложно… к тому же, как тебе известно, уже проверено на опыте. Я могла выйти только за Тима… и никогда за Питера… сейчас я это понимаю. Тим знает, что ему совершенно нечего опасаться, и он, по его собственному признанию, очень любит Питера. В прошлом Питер был исключительно добр к Тиму.
— Значит, ты ручаешься, что вы все сможете быть счастливы?
— Не вижу причины, почему не быть! Когда человек в счастливом браке, он волен любить других и быть любимым ими. Я теперь далеко не так строго смотрю на это, намного шире, чем прежде, и в некотором смысле Тим помог мне стать более свободной в том, что касается чувств.
— Вот ты и подумала, почему бы не любить и Питера тоже?
— Да. То, что я не любила Питера и он страдал от этого, было единственным, что омрачало мое счастье, и я подумала, отчего бы не стать окончательно счастливой и не сделать счастливым его. И мне было не все равно, что он думает…
— Что он думает о тебе?
— Да, и…
— Ты владела его мыслями и не хотела лишаться своей власти над ним, что ж, понимаю. В конце концов, он мог бы осудить тебя.
— Не думаю, что ему когда-нибудь удалось бы излечиться настолько, чтобы это произошло!
— Даже если бы он немедленно уехал?..
— Я обязана была избавить его от отчаяния, удержать, спасти. Зачем ему быть несчастным, когда я легко могу сделать его счастливым, просто будучи внимательной к нему? Несчастье — глупо. Он умный человек…
— Героический, — сказала Анна.
— Героический?
— Что довольствуется столь малым.
— Ты называешь это малым — быть любимым мной?
— Ох, Гертруда, я тебя просто обожаю! — сказала Анна и не выдержала, рассмеялась.
— Он хочет по-прежнему любить меня. Любовь, ты же знаешь, — это деятельность, она как служба. Он будет счастлив в своей любви, зная, что я знаю и ценю ее.
— Понятно.
— И вот… да ты сама видела. Он мой навсегда. Обещал, что никуда не уедет. Поклялся кровью дорогой своей Польши.
— Чем?
— Кровью дорогой своей Польши. Законченный романтик, не правда ли?
— Что сказал бы Гай обо всем этом! — воскликнула Анна.
Это было жестоко, но она должна была заглушить собственную боль.
Гертруда стойко выдержала удар.
— Считаешь странным, что я могу говорить о счастье, потеряв Гая?..
— И в мыслях не было…
— И все-таки странно. Думаешь, я не печалюсь о Гае? Печаль никуда не ушла, она по-прежнему живет во мне. Но человеческая душа так велика. Вмещает одновременно и печаль, и счастье.
— Знаю.
— Хорошо, я сказала, что для полного счастья мне недоставало Питера. Я имела в виду — среди всего другого. В жизни большинства людей, а может, каждого человека есть ужасные вещи, которых не изменить и которые остаются с ним навсегда. Ты не должна была напоминать мне.
— Прости, я…
— Нет-нет… а о том, что подумал бы Гай, я и сама себя спрашивала. Что касается Графа, он понял бы. Хотя при Гае ничего подобного и быть не могло. Он чувствовал бы, что это… дурной тон.
— Да, легко представить.
— Когда Гай был жив, Граф был в порядке, ему удавалось справляться с собой.
— Это правда…
— Что до Тима, Гай, конечно, был бы изумлен! Но это до известной степени пустой вопрос: что подумал бы Гай. Он теперь в ином мире. Если бы Гай был жив, я никогда не полюбила бы никого другого, даже не взглянула бы на другого мужчину. Гай создал меня, какой я была с ним и какой остаюсь сейчас. Но я тоже изменилась. Чтобы пережить страшную утрату, необходимо стать иным человеком. Это может показаться жестоким. Само выживание — жестокая вещь, выжить — это значит перестать думать о том, кто ушел.
— Верно.
— Я и не задумывалась о Тиме. Ничего такого не ждала и не искала.
— Но это произошло. Человек должен принимать счастье, как он принимает горе, если приходит то или другое.
— Да.
— Эй-эй, белый лебедь… спрашивала я тебя о белом лебеде?
— Спрашивала.
— Нет больше всей той загадочности Гая, нет его особого величия и очарования, и самого его нет, чтобы узнать у него. А «она продала кольцо» помнить?
— Это тоже была его присказка?
— Да, эти забавные присказки были как заклинания: о кубе, «она продала кольцо» или «не надо ей было продавать кольцо».
— «Она» — это, конечно, Джессика, — сказала Анна. — Из «Венецианского купца». [141]Она продала кольцо, подаренное матерью ее отцу.
— Господи, ты права! Почему мне это не пришло в голову? Гай часто говорил, что отождествляет себя с Шейлоком. Как бы мне хотелось, чтобы ты знала Гая.
— Один раз я разговаривала с ним.
— Ах да, припоминаю. Как все же странна, и необъяснима, и ужасна жизнь.
— Очень.
— Я рада, что ты здесь, Анна. Мне тебя словно само Небо посылает, как тогда, когда Гай был болен. Ты помогала мне во всем, благодаря тебе я смогла пережить его смерть. Выйти замуж за Тима и удержать Питера — все это ты мне помогла, правда!
— Приятно слышать.
— Я думала, что никогда больше не буду счастлива, никогда даже не захочу счастья. Что я бы делала без тебя?
— Я тут ни при чем, но все равно спасибо.
— И теперь мы вместе. Я так довольна за Графа, за Питера. Так сказать, последний штрих. Я не могла позволить ему отбиться и потеряться.
— Конечно, не могла.
— Это как овчарня, где все овцы собраны вместе.
— Или как детский манеж.
— Точно! У меня нет детей, потому каждый — это мой ребенок. Я поняла, что это так просто — любить и быть любимой всеми.
— Вот и хорошо.
— А теперь расскажи о себе, я совершенно не в курсе, что происходит. Знаешь, после… после Франции… я жила в мире каких-то сверхчеловеческих страстей. Все было потрясающе. Но я поостыну, приду в себя. Мы придем в себя. Расскажи, как твои дела.
— Прекрасно.
— Как с работой?
— Пока не везет.
— А тебе нужно работать? Знаешь, дорогая, денег у меня немерено. Ты не должна беспокоиться о деньгах, договорились? Чем тебе хотелось бы заниматься? Меня распирает желание помочь всем, исполнить их заветные желания! Ну, не всем, но тебе безусловно. Ты должна иметь, что ты хочешь, и тут я полностью в твоем распоряжении.
— Нет, я должна работать.
— Я так и полагала. Давай подумаем, что мы можем сделать…
— Вообще-то я уезжаю, — сказала Анна.
— Да? Куда?
— В Америку.
— В Америку? И надолго?
— Навсегда.
— Не глупи, Анна.
— Буду там жить и работать. Я знаю там людей, которые подыщут мне работу.
— Анна, что это значит? Какую работу, где, я не хочу отпускать тебя!
— В Чикаго, там есть община кларисс…
— Анна! Ты же не хочешь уйти обратно в монастырь? О боже!..
— Нет, монахиней я не стану. Буду жить при нем. Это тоже способ.
— Ты сумасшедшая, я думала, ты покончила со всем этим… И чем, ты воображаешь, будешь там заниматься?..
— Буду кем-то вроде социального работника, во всяком случае собираюсь. Я решила устроиться там.
— Анна, ты не можешь так поступить! — Гертруда вцепилась в край стола, приподняла его на дюйм и выпустила. Бокалы зазвенели. — Не можешь, не поступишь, нет!
140
Чаша его радости преисполнена. — Аллюзия на Пс 23:5.
141
…«Она» — это, конечно, Джессика… Из «Венецианского купца».— Джессика, дочь Шейлока, обменяла кольцо матери на обезьянку: « Тубал:Один из них показывал мне кольцо, которое он получил от вашей дочери за обезьяну. Шейлок:Проклятье ей! Ты меня терзаешь, Тубал; это была моя бирюза, — я получил ее от Лии, когда был еще холостым. Я бы не отдал ее за целую обезьянью рощу!» (У. Шекспир. «Венецианский купец», акт III, сцена 1. Пер. Т. Щепкиной-Куперник).