Лучше не бывает

Сделав над собой усилие, он сказал:

— Что-то не так у нас с тобой, Барби. Наверно, это просто проблемы пола?

— Может быть, у тебя с этим проблемы. А у меня все в порядке.

— Еще бы, ты уже достаточно взрослая, чтобы флиртовать с Джоном Дьюкейном!

Я не говорила, что недостаточно взрослая для чего угодно. И я не флиртую с Джоном Дьюкейном. Мы просто с ним подружились.

— Только посмотри, как ты задрала юбку.

— Я ее не задирала. Просто мне все равно — здесь ты или нет.

— Ты стала маленькой важной персоной, да?

— Я всегда была маленькой важной персоной.

— Хочешь посмотреть гнездо сойки, Барби?

— Нет, ты мне уже три раза говорил об этом гнезде.

— А ты мне уже пять раз рассказывала о своем посещении Шильонского замка.

— Тебе я не рассказывала. Я говорила об этом другим людям. А ты просто слушал. Que tu es bête, [7]Пирс!

— Можешь не выпендриваться своим французским передо мной, на меня это не производит впечатления.

— Для меня это естественно. Яне выпендриваюсь, я говорю на этом языке месяцами.

— Не кричи на меня. Ладно, я ухожу. Сейчас отлив. Я пойду искупаюсь в Гуннаровой пещере. Я собираюсь заплыть вовнутрьГуннаровой пещеры.

Гуннарова пещера занимала первое место в детской мифологии. Она находилась в основании скалы прямо в море, и хотя у нее была репутация пещеры контрабандистов, вход в нее открывался очень недолго, только во время отлива. Мэри Клоудир, с ее живым и мрачным воображением, сразу представив себе попадание в ловушку и утопление, давным-давно уже запретила детям заплывать в пещеру. Барбара и близнецы, и без того боявшиеся пещеры, повиновались. Пирс, который очень боялся пещеры, иногда ослушивался ее. Он несколько раз заплывал туда во время отлива, и хотя он не нащупал внутри ничего сухого, ему казалось, что она уходит вверх, в скалу. А если это так, то даже во время прилива там должна была находиться еще одна пещера, недостижимая для воды — чудесное потайное место для контрабандистов. Пирс не видел другой возможности узнать это, как залезть внутрь пещеры, вскарабкаться как можно выше и ждать, что произойдет. Конечно, если он ошибся и прилив полностью затопит пещеру, тогда он утонет, но это видение хотя и ужасало Пирса, но и странным образом возбуждало. Особенно с тех пор, как Барбара вернулась, он постоянно думал о пещере, представляя ее темноту как род высшего испытания, где найденные сокровища и смерть от утопления соединяются в звенящем водовороте божественной потери сознания. Но все это было лишь в его фантазиях. В реальности он делал только робкие и короткие попытки исследовать пещеру, и только ненадолго заплывал в пасть пещеры и сразу же выплывал оттуда задолго до того, как прилив затопит вход, который открывался только на сорок минут.

— Ладно, иди, если хочется, — сказала Барбара. — Только, я думаю, глупо делать то, чего боишься. Это признак невротизма.

— Я не боюсь, мне интересно. Это — пещера контрабандистов. Я бы хотел узнать, не осталось ли там чего-нибудь.

— Откуда тебе знать,что это — пещера контрабандистов? Ты даже не знаешь,кем был Гуннар, контрабандистом или кем-то еще. Может быть, его вообще не существовало. Это не то что римляне. Гуннар — выдумка.

— Римляне! Ха-ха! Помнишь римскую монету, что ты нашла в бассейне?

— Да.

— Так вот, на самом деле ты вовсе и не нашла ее… Я подбросил ее туда, чтобы ты нашла. Я ее купил у одного парня из школы.

Барбара села и одернула платье. Она смотрела на Пирса.

— Мне мерзко то, что ты рассказал мне об этом сейчас! Ненавистно!

Пирс встал. Он пробормотал:

— Ладно, я сделал это, чтобы порадовать тебя.

— А сейчас ты говоришь, чтобы сделать мне больно.

Что случилось с нами, думал Пирс. Ведь нам было так хорошо когда-то.

С мягким пушистым звуком Монроз вдруг материализовался на вершине надгробия с парусником и, подобрав лапки, превратился в шерстяной шар, глядя на Барбару надменными узкими глазами. Пирс схватил кота на руки и, вдохнув запах одеколона Барбары, еще остававшийся на его шерсти, кинул кота Барбаре на колени.

Он сказал:

— Я виноват, Барбара, не сердись на меня.

Барбара повернулась и, стоя на коленях во мху, прижала Монроза к своему лицу. Пирс встал на колени напротив нее и, вытянув палец, коснулся ее обнаженного колена. Они в замешательстве смотрели друг на друга, почти со страхом.

— Я тоже виновата, — сказала она. — Думаешь, мы стали плохими?

— Что значит — плохими?

— Ну, знаешь, когда я была моложе, я читала в газетах и книгах о мерзких, по-настоящему плохих людях. Но при этом я чувствовала себя хорошей и невинной, я чувствовала, что эти люди совсем другие, чем я, и что я никогда не стану плохой и не буду вести себя всерьез плохо, как они. Ты чувствуешь то же самое?

— Я не знаю, — сказал Пирс, — я думаю, мальчики всегда больше знают о плохом. Но он не был уверен.

— Хорошо, сказала Барбара, — боюсь, что все оказывается гораздо сложнее, чем я предполагала.

— Октавиен, дорогой, ты никогдане ляжешь спать?

— Сейчас иду, дорогая. Слышишь, сова!

— Да, как мило. Между прочим, Мэри решила арендовать пони для Барбары.

— Хорошо. Кейт, дорогая, зубная паста кончилась.

— Там новый тюбик на столике. Не споткнись о карты и путеводители.

— Дорогая, я думаю, у нас не получится поехать в Ангкор.

— Знаю. Я уже передумала насчет Ангкора. Я решила, что хочу в Самарканд.

— А ты знаешь, дорогая, что это в Советском Союзе?

— Неужели? Что ж, они нас не съедят.

— Там будет очень жарко.

— Самарканд у моря?

— Нет. Боюсь, что нет. Не поехать ли нам лучше на море?

— Да. Мы вообще-то думали о Родосе, конечно…

Надо расспросить Полу о Родосе, помнишь, она ездила туда в круиз. Между прочим, что такое с Полой? Мне кажется, она выглядит ужасно подавленной и взволнованной.

— О, это просто конец учебного года. Она так ответственно относится к экзаменам.

— Дьюкейн навестил Вилли, да?

— Да, Дьюкейн видел его, а потом и Мэри тоже.

— Вилли в порядке?

— С ним все прекрасно. Он сказал Мэри, что Дьюкейн сильно взбодрил его.

— Дьюкейн так мил.

— Он такой хороший…

— Для Вилли он, точно, хороший.

— Он для всех нас хороший. Октавиен…

— Да, дорогая?

— Я целовалась с Дьюкейном в буковом лесу.

— Как тебе повезло! Ему понравилось?

— Он был очень мил.

— Не влюбляй его в себя слишком, дорогая. Я имею в виду, это может причинить боль.

— Нет, ему не будет больно. Я слежу за ним.

— Он очень умен на самом деле, и к тому же он очень порядочный человек.

— Да. Забавно, что он никогда не был женат.

— Не нужно строить по этому поводу догадки.

— Не знаю. Не думаешь ли ты, что он педик, хотя бы на бессознательном уровне? Я никогда не слышал ни о каких его связях с женщинами.

— Это потому, что он дьявольски скрытен, он — как устрица.

— Да. Он как устрица. Ты знаешь, он мне так и не рассказал, что ему поручили это расследование.

— Он очень нервничает по этому поводу.

— Тем более меня сердит, что он не рассказал мне! Кстати, он думает, нам лучше не рассказывать Вилли об этом бедном парне, как бишь его зовут, Рэдичи.

— Он совершенно прав. Мне не приходило в голову.

— Он думает обо всем. Я думаю, Рэдичи ведь не мог быть шпионом или кем-то в этом роде?

— Конечно, нет. Я предполагаю, что Джона нервирует мысль о копании в чужой жизни.

— Боюсь, что я нашла бы это увлекательным!

— Кажется, это пугает его. Он боится, что откроет нечто… странное.

— В сексуальном смысле?

— Да. Онже старый пуританин, ты знаешь.

— Знаю, и меня это приводит в восторг. Как ты думать, он думает о том, чем мызанимаемся?

— Он об этом вообще не думает.

7

Как ты глуп (фр.).