Рейвэн

Где угодно – лишь бы не в этом городе, с его серыми возвышающимися зданиями и бухтами, подпирающими небеса.

Не здесь, где все мы похожи на муравьев.

В фургоне пахнет плесенью, табаком и, странно, немножко арахисовым маслом. Я открываю окно.

- Что это с тобой? – интересуется Тэк.

- Плохо стало. – Я смотрю прямо перед собой, надеясь, что он не станет больше задавать вопросов. Меня тошнит по утрам уже две недели. Поначалу я думала, что это из-за стресса – Лина попала в плен – и все пошло наперекосяк. Ожидание. Наблюдение. Надежда, что ей удастся выбраться.

Терпение никогда не было моей сильной стороной.

- Ты выглядишь нездоровой, – говорит Тэк. И добавляет: - Что происходит, Рэйвен? Ты..?

- Я в порядке. Просто сорвала к чертям желудок. Чертово вяленое мясо.

Тэк слегка расслабляется. Он перестает сжимать руль так, что костяшки его пальцев белеют, и напряжение на его лице пропадает. На меня накатывает чувство вины, гораздо худшее, нежели очередной приступ тошноты. Ложь – это защита, сродни иглам дикобраза или когтям медведя. Жизнь в Дебрях сделала меня первоклассной лгуньей. Но я не люблю врать Тэку.

Он практически единственный, кто у меня остался.

- Она твоя?

Такими были первые слова Тэка, адресованные мне. Я до сих пор помню, каким он был тогда: еще более тощий, чем сейчас. С большими руками. Два кольца в носу. Глаза полузакрыты, но настороже – как у ящерицы; волосы ниспадают на переносицу. Сидящий в углу изолятора: руки и ноги связаны, а лицо покрыто укусами комаров, испещрено кровоточащими царапинами.

Я провела в Дебрях всего месяц. Мне повезло, и я нашла хоумстид примерно через шесть часов после того, как покинула Ярмут. По правде сказать, мне повезло дважды. Спустя неделю хоумстид переместился на юг Рочестера, в Нью-Хэмпшир. Слухи о Рейде на Дебри заставили всех понервничать. Я успела как раз вовремя.

Я должна была. Блу была едва жива, и я понятия не имела, как прокормить ее. Я бежала в панике, не разбирая пути, пытаясь спрятаться, скрыться – без припасов, ничего не зная и даже не надеясь выжить. Моя обувь была тесной и оставляла кровавые волдыри размером с четвертак всего после нескольких часов ходьбы. Я не умела ориентироваться на местности. Я не следила за тем, куда иду. Ощутив жажду, я не смела остановиться у ручья, чтобы попить, потому что боялась, что заболею.

Идиотка. Если бы я не набрела тогда на хоумстид, я бы погибла. И она вместе со мной.

Малышка Блу.

С самого детства я не верила в Бога: еще с тех пор, когда увидела, как отец, схватив маму за волосы, с силой ударил ее лицом о кухонный стол. Я помнила ярко-красные брызги крови на линолеуме и то, как один из маминых зубов, белый и сияющий, заскользил по полу, точно игральная кость. Уже тогда я знала: никто не присматривает за нами сверху.

Но в свою первую ночь в Дебрях – когда лес распахнулся, словно пасть, и я увидела неясные очертания огней в темноте, маленький ореол их сияния среди стены дождя, и услышала добрый голос Грэндма, укутывавшей одеялом мои плечи; когда Мари, которая только что во второй раз родила мертворожденного ребенка, взяла Блу на руки и приложила ее к груди, и тихо плакала, кормя ее; и я знала, что мы обе спасены – в тот момент мне показалось, что я, всего на секунду, поверила в Бога.

- Мне нельзя с тобой разговаривать, – ответила я Тэку. Хотя тогда я еще не знала его имени. У него не было имени, не было группы или хоумстида; он был сам по себе. Мы звали его Вор.

Он засмеялся: - Нельзя, да? А что насчет всех этих россказней про свободу по ту сторону границ?

- Ты Стервятник, – выпалила я, хотя слабо понимала, что это означает. До сих пор я не видела ни одного, хвала Небесам, и не увижу еще года два во время перехода, когда половину нашей группы уничтожили. – У меня нет желания разговаривать с тобой.

Он поморщился.

- Я не Стервятник, – он поднял подбородок и посмотрел на меня. Тогда до меня впервые дошло, что мы с ним, должно быть, одного возраста. Из его внешнего вида и из-за манеры вести себя, я сделала вывод, что Вор старше меня. – Я не никто.

- Ты вор, – сказала я, глядя в сторону. Всего месяц жизни в Дебрях – а я даже не начала избавляться от страха перед ними. Парнями.

Он пожал плечами: - Я выживающий.

- Ты крал у нас еду, – говорю я просто. «Все подумали на меня» – эти слова я оставляю при себе. – Так что, по моему мнению, ты Стервятник.

На протяжении последних нескольких недель хоумстидеры стали замечать недостачу в наших запасах, отсутствие пойманной добычи в наших силках и странное опустошение за ночь одного-двух кувшинов чистой воды. Напряжение среди нас росло, и я первой попала под подозрение. В конце концов, я была новичком. Никто не знал, кто я и откуда пришла, и что собой представляю, а кражи начались вскоре после того, как мы с Блу присоединились к группе.

Поэтому Грэй – парень, который был кем-то вроде предводителя – втайне стал следить за нами. Проснувшись посреди ночи, он обошел все ловушки и силки, проверил склад и убедился, что все хоумстидеры находятся у себя. На второй день таких обходов он поймал Тэка, когда тот вытаскивал кролика из одной нашей ловушки. Когда он крал. Тэк чуть было не пырнул Грэя ножом, пытаясь сбежать. Но он промахнулся, и лишь порезал тому плечо. Грэю удалось схватить Тэка, прижав его к земле – и с тех пор он находился у нас в плену. Мы не раз спорили о том, как нам следует с ним поступить.

- Добро пожаловать в мир свободы, – Тэк плюет на пол справа от себя. – Каждый имеет свое мнение.

Я вновь отвлекаюсь на Блу. Грэндма посоветовала мне не слишком привязываться к ней. «Большинство из них не выживают в дикой местности, – сказала она». Но я уже привязалась – в ту самую секунду, когда нашла ее, когда ощутила ускользающий ритм ее сердцебиения. Я знала, что она моя – и моей обязанностью было оберегать ее.

Поначалу Блу плохо брала грудь, но по прошествии двух недель она наконец стала нормально есть и постепенно набирать вес. Когда Мари убаюкивала ее, я садилась рядом с ними и приобнимала Блу, как будто бы могла чем-то помочь. Словно я поддерживала в ней жизнь, вливая ее через кончики своих пальцев в вены и сердце малышки. Я всюду брала ее с собой. Грэндма дала мне старый рюкзачок для ношения младенцев – выцветший, блеклый, застиранный – и я могла носить ее у себя на груди, помогая другим во время обходов.

Но потом она вновь простужалась. Блу часто ворочалась и не спала дольше пятнадцати минут за раз. У нее постоянно закладывало носик, и на следующий день температура поднималась так высоко, что я ощущала жар ее тела, даже держа руку на расстоянии шести дюймов от ее грудной клетки. Она прекратила принимать молоко и плакала целыми часами. Все твердили мне, что это всего лишь простуда, и она скоро оклемается.

Уже три дня я находилась в состоянии жуткой усталости. Впервые в своей жизни я была настолько измотана. По ночам я не спала, тихо напевая и укачивая ее даже тогда, когда она пыталась отпихнуть меня. Я сбивала ее жар с помощью мокрых тряпок. Нам следовало – обеим – перебраться в изолятор. Тэк находился там же, временно, пока остальные хоумстидеры в главном помещении обсуждали его дальнейшую судьбу: отпустить его, поверив на слово, или же наказать за содеянное – даже убить.

Законы Дебрей так же суровы и жестоки, как и те, что действуют по ту сторону ограды.

Тэк наблюдал за мной, пока я склонилась над Блу, успокаивающе шепча и вытирая пот с ее лба. Она перестала плакать, просто лежала, полузакрыв глаза и едва шевелясь, когда я касалась ее. Дыхание ее было прерывистым и поверхностным.

- Это РСВ, – вдруг заговаривает Тэк. – Ей нужны лекарства.

- Ты что, доктор? – огрызнулась я. Я была напугана. Если бы она только заплакала, закричала или хоть как-то отреагировала. Но Блу просто лежала, борясь с затрудненным дыханием. Тогда я осознала, что это не просто простуда, и, что бы это ни было, Блу становится хуже.